Как писал Фаркрафт, рабочие устраивают засаду на дороге, по которой на свою беду ехал брат герцогини Монмоут. Революционеры нападают на карету сэра Джеффри Клоустона и, убив её владельца, направляются на ней в Лондон. Эта новость быстро доходит до ушей английских аристократов, которые, понимая, что это был «омен» (то есть предзнаменование) к восстанию пролетарского класса, решают обрушить на бунтовщиков все силы полиции. Тем временем главари восстания уже прибывают в столицу и направляются в рабочие кварталы, где призывают людей выйти на улицы и собраться на главной площади. Вскоре все рабочие Лондона лавиной устремляются туда, одновременно сжигая всё на своем пути огнем революции. Фаркрафт закончил свой рассказ тем, что Дориан Грей, глядя на то, как столица Англии была охвачена пожаром, решает, что не хочет умирать от рук рабочих и, как в оригинальном произведении, бежит на чердак, где вонзает нож в портрет и умирает.

Гэлбрайт тогда был поражен тем, как его другу вообще пришло в голову найти революционный подтекст в романе, который по сути был гимном гедонизму. Фаркрафт ответил, что преподаватели Портлендского университета также были в недоумении, когда он представил им для зачёта рукопись этого рассказа. Только их удивление вылилось в то, что на следующий день студент был с позором исключен из альма-матер под предлогом того, что его работа якобы была пропагандой коммунизма. Фаркрафт сказал, что всё это была чушь, ибо своим рассказом он хотел передать идею о том, как смерть какого-нибудь неприметного человека — в его случае, несчастного моряка Джеймса Вэйна — может привести к чему-то глобальному. Но, увы, в головах преподавательского состава, как с горечью отметил будущий инспектор, казалось, были только мысли о поиске подтекста, связанного с СССР, даже там, где его на самом деле не было. Гэлбрайт невольно вспомнил, что в 1981 году (когда он фактически поступил в полицейскую академию) Советский Союз всё ещё представлял серьезную угрозу для всего остального мира, и ощущение, что следующий день не наступит из-за возможного ядерного удара, иногда преследовало Гэлбрайта в те далекие дни...

Инспектор продолжал лежать в постели, перекинув ноги через изголовье. Несмотря на то, что он намеревался ознакомиться с документами по делу Фаркрафта, он не мог не подумать о самом их авторе. «Да», — подумал Гэлбрайт, — «мне всего тридцать один год, но склероз уже прогрессирует...» Внезапно он почувствовал острый голод. В последний раз он ел — если глоток чая можно назвать едой — ещё в Америке, в международном аэропорту Портленда. Полицейский с некоторой неохотой спустил ноги на пол и, сидя на кровати, случайно выронил листы бумаги на пол. «Совсем развалиной стал», — снова подумал он про себя. Гэлбрайт опустился на пол — бумаги, которые, не будучи скрепленными вместе, разлетелись во все стороны. Он начал собирать их, но так как не знал правильного порядка, то просто брал один лист за другим и, собрав их все в одну стопку, положил её на письменный стол. Покончив с этим делом, он выдохнул — ибо ему было не очень легко лазить по полу за бумагами — после чего направился к окну, занавешенному тюлевыми занавесками. Отодвинув их в сторону, Гэлбрайт вплотную подошел к подоконнику и стал разглядывать городской пейзаж, раскинувшийся под окном.

Он посмотрел на проезжающие по дороге машины. В лучах утреннего солнца они выглядели так, словно были отлиты из какого-то блестящего материала — инспектор даже не мог подобрать слов, настолько он был очарован этим зрелищем. Он не мог понять, почему это в сущности обычное зрелище так привлекло его. Вероятно, дело было в том, что машины, которые он видел в Портленде, были мало похожи на те, что ездили по улицам Лондона. Глядя на уличное движение, Гэлбрайт вдруг поймал себя на мысли, что невольно воспринимал улицу как игрушечный стол, а фигурки машин — как игрушки, которые управлялись по воле невидимого ребёнка, переключающего кнопки на пульте дистанционного управления. Возможно, причина подобного могла заключаться в том, что полицейский ещё не до конца проснулся, из-за чего движения машин, слишком быстрые для его сонных глаз, казались ему неровными, не обладая плавностью, присущей для реального мира. В конце концов он стал свидетелем того, как какой-то большой грузовик врезался в красный автомобиль с откидным верхом.

— Вот и всё, малыш, сломалась твоя машинка, придется тебе теперь умолять своего папу купить новую игрушку, — сказал Гэлбрайт, словно обращаясь к ребёнку.

Неправильный смысл его собственных слов дошёл до него только тогда, когда дверь кабины грузовика внезапно открылась и оттуда выпрыгнул водитель — только тогда Гэлбрайт очнулся от своего транса и понял, что произошедшее было не симуляцией, но реальным миром, и что внизу действительно случилась настоящая авария, а не какая-то игра с игрушечными машинками. «Да», — подумал Гэлбрайт, — «у меня, видать, прогрессирует комплекс Бога, коль я так отношусь к тому, что происходит вокруг меня». С другой стороны, какое ему было дело до этого несчастного случая? Да, он, конечно, является служителем закона и порядка, но совершенно другой страны — в то время как в Лондоне он, по сути, был всего лишь обычным туристом, у которого прав ещё меньше, чем у любого коренного жителя Англии.

Гэлбрайт поспешно отошел от окна — ибо одно дело, когда снаружи мирно едут машины, и совсем другое, когда на дороге разворачивается трагедия — поскольку, насколько он помнил, грузовик разрушил почти всю переднюю часть кабриолета, ввиду чего у Гэлбрайта были большие сомнения в том, что бедняге удалось выжить. Инспектор оделся и вышел из комнаты в коридор. Он вспомнил, что забронировал номер типа «Рум Онли», так что волей-неволей ему придётся питаться в каком-нибудь ресторане. Ничего особенного, думал Гэлбрайт, спускаясь по лестнице, — в этом отеле «Стэйт оф Сноу Лэйк» он уже увидел так много вещей, выходящих за рамки нормы, что одна мысль о том, что он ещё и питаться тут начнёт, вызывала у него отвращение.

Спустившись вниз, он вышел из отеля и, подняв воротник пиджака — ибо, несмотря на солнце, на улице дул холодный ветер, — зашагал вперед, не совсем понимая, куда приведут его узкие улочки этого квартала. Инспектор с неприятным удивлением отметил, что прогулка по улицам Лондона стала настоящим испытанием для его барабанных перепонок. Дело в том, что Гэлбрайт привык к тому, что на улицах Портленда было не очень много машин, и поэтому на улицах там было довольно тихо. Здесь же, казалось, воздух был просто наполнен шумом — даже в переулках, где не было видно основных дорог, шум машин не стихал ни на минуту. В голову Гэлбрайта закрались безумные мысли о том, что под асфальтом, вероятно, были зарыты какие-то турбины, ибо ну что ещё могло быть источником гула — не радиация же в конце концов?

Бродя по улицам, он не мог не думать с нежностью о своем номере в том ужасном отеле — ведь там он, по крайней мере, был в тишине. Гэлбрайт был голоден, поэтому не спешил возвращаться обратно, но после лондонских улиц убогий номер в «Стэйт оф Сноу Лэйк» представал перед его взором уже в ином свете. «Я вернусь», — подумал он, — «и буду наслаждаться тишиной». Внезапно Гэлбрайт почувствовал, как на него начали падать мелкие капли. Инспектор поднял глаза и невольно удивился — он совсем не ожидал, что за время, проведенное им на утренней прогулке, на солнце уже успели наползти тучи. «Мне нужно уйти в какое-нибудь укрытие от дождя», — подумал Гэлбрайт, и в связи с этим невольно вспомнил о том, как в Портленде он сначала напился в баре, чтобы отпраздновать свой день отпуска, после чего стоял, как статуя, под проливным дождем. Но нет, сейчас мокнуть под дождем было абсолютно не вариант — в конце концов, там он был дома, а тут, в незнакомой стране, плюс еще и отель, где он остановился, не внушал уважения...