Словно в ответ на эти слова Сеймура занавески вдруг сдвинулись, и Гэлбрайт увидел мелькнувший в темноте силуэт невысокого и полного мужчины. Неизвестный сразу же встал за спиной главного инспектора, и Гэлбрайт увидел знакомые ему пиджак и брюки, хотя и несколько размытые в темноте, — ибо это был тот самый костюм, в которых был доктор Бэйзлард в тот момент, когда Гэлбрайт настиг его у входа в его дом. Но инспектор не спешил признаваться себе в том, что этим странным субъектом был сам доктор, потому что, не считая общей между ними одежды, этот человек вовсе не производил впечатления старого и потрепанного человека; напротив, под одеждой можно было разглядеть сильное мускулистое тело, а движения незнакомца были наполнены чуть ли не юношеской энергией.
— И именно поэтому вы никогда не сможете его поймать, — продолжал господин главный инспектор. — В конце концов, с его поимкой ваше собственное существование подойдет к своему логическому концу. В моих словах нет ошибки — вся история с молодой леди, скончавшейся после операции доктора Бэйзларда, является не столько событием настоящего, сколько предвестником будущего. Точнее, это предзнаменование, или, как говорили римляне, «омен», — Сеймур сделал ударение на последнем слове, будто стараясь придать ему мистический оттенок.
Гэлбрайт хотел спросить, понимает ли сам господин главный инспектор, предзнаменованием — ну или же «оменом» — чего именно могла быть смерть Делии, но в тот же момент незнакомец резко дернул своей рукой, после чего голова Сеймура отделилась от шеи. Но это нельзя было назвать обезглавливанием, потому что это возможно только с живым существом, в то время как на месте шеи господина главного инспектора вместо явной кровавой раны блестела гладкая поверхность полированного дерева. А когда сама голова, вместо того чтобы упасть на пол, начала выделывать в воздухе замысловатые кульбиты, Гэлбрайту стало ясно, что незнакомец дёрнул за рычаг крана, к которому эта самая голова была прикреплена при помощи невидимой в темноте нейлоновой нити.
Однако времени размышлять о происходящем у Гэлбрайта не было — деревянная голова господина главного инспектора бешено летала по комнате, угрожая огреть любого, кто встанет у неё на пути, в то время как сам обезглавленный манекен в костюме Сеймура к тому моменту исчез со стула со звуком упавшего на пол чурбана. Оставшись наедине с незнакомцем, всё ещё скрытым в темноте, Гэлбрайт не мог не испытывать перед тем некоторой робости и даже чего-то вроде уважения — во всяком случае за то, что незнакомец каким-то образом смог организовать всю эту историю с искусственным манекеном господина главного инспектора и магнитофонной записью его речи. Было совершенно непонятно, зачем и, главное, для кого всё это могло быть предназначено, но Гэлбрайт счёл излишним спрашивать незнакомца об этом — ибо он всё равно не мог вымолвить ни слова, потому что язык ему не повиновался. Пытаясь встать из-за стола, он чуть не потерял равновесие и вдруг заметил, как деревянная голова Сеймура пролетела над столом и ударилась о стоящую на нём свечу — в ту же секунду её пламя погасло, и в комнате стало по-настоящему темно...
Проснувшись на следующий день, Гэлбрайт невольно опешил, увидев вокруг себя вместо родной квартиры непривычный интерьер номера отеля «Стэйт оф Сноу Лэйк», но то был лишь мимолетный момент замешательства. Размышляя над своим кошмаром, он решил, что фантасмагоричность происходящих в нём событий объяснялась тем фактом, что человеческий мозг при перелёте с одного континента на другой адаптировался к новым условиям, дабы быть готовым воспринять всё, с чем человеку придется столкнуться в принципиально незнакомой стране.
Первое, что Гэлбрайту захотелось сделать после сна, — это умыться и почистить зубы. Он направился в ванную, но, вспомнив, что со вчерашнего дня забыл достать зубную щетку, с некоторым раздражением направился к своему чемодану. Открыв его, инспектор присел на корточки и начал рыться в его содержимом. Предмет, который он искал, оказался в самой глубине чемодана. Доставая зубную щетку, Гэлбрайт невольно обратил внимание на лежавшую в чемодане пачку белых листов — это были материалы по делу его друга Фаркрафта, которое тот вёл перед своей смертью. Вздохнув, полицейский достал эти бумаги из чемодана и, положив их на стол, пошёл приводить себя в порядок.
Умывшись, Гэлбрайт вышел из ванной, на ходу вытирая лицо полотенцем, и снова посмотрел на письменный стол. «Да», — подумал он, — «я все это время откладывал чтение этого документа...» Он повесил полотенце на дверную ручку и, взяв в руки стопку бумаг, растянулся на кровати — ибо что в этом гостиничном номере негде было сесть. Инспектор приступил к чтению этого грандиозного опуса впервые с тех пор, как его автор лично вручил бумаги Гэлбрайту в кабинете господина главного инспектора Сеймура. На первых страницах было краткое введение, в котором Фаркрафт указал, что к теме расследования его привели слова культуролога Джафета Бирнса, друга и коллеги Джордана Тёрлоу.
Дело в том, что когда инспектор допрашивал мистера Бирнса на предмет его домогательств к некой Делии, дочери фармацевта Йонса, Джафет всё отрицал, но во время этой процедуры признался Фаркрафту в том, что в тот роковой день он записал несколько слов маленькой девочки в свой блокнот. Когда инспектор спросил, для каких целей мистер Бирнс это сделал, тот, после небольшого колебания, признался полицейскому, что, по его мнению, для людей, носящих греческие имена, жизнь всегда складывается довольно печальным образом. Когда Фаркрафт попросил привести пример, Джафет ответил, что инспектору полиции достаточно просто просмотреть список погибших за любой день, чтобы заметить, что среди граждан будет обнаружено много людей с именами греческого происхождения. Прочитав эти строки, Гэлбрайт не мог не заметить, что мистер Бирнс, видимо, обладал задатками человека, работающего со статистикой, и задался вопросом, почему тот всё-таки решил выбрать профессию культуролога, а не пойти, например, в институт маркетинговых исследований, где Джафет мог бы направить свои способности в нужное русло.
Мысли Гэлбрайта вернулись к Фаркрафту, с которым они вместе учились в полицейской академии Портленда и даже делили одну комнату в общежитии. Проводя параллели с коллегой Джордана Тёрлоу, инспектор не мог не вспомнить, что судьба его собственного друга была во многом схожей — ибо Фаркрафт с детства лелеял мечту стать писателем, а полицейским ему пришлось стать лишь потому, что пришел к выводу о том, что если он напишет какую-нибудь книгу, относительно которой читатели скажут, что она якобы оскорбляет какие-то их чувства, то горе-писаке до конца жизни не отмыться от позора.
В контексте этого Гэлбрайт вспомнил эпизод из их студенческой жизни. Однажды воскресным днем Фаркрафт, оставшись с ним наедине в своём любимом кафе, начал рассказывать своему другу о том, как, ещё будучи студентом Портлендского университета (куда Фаркрафт поступил именно для того, чтобы выучиться на писателя), написал для зачёта рассказ по мотивам «Портрета Дориана Грея» Оскара Уайльда. Гэлбрайт всё еще помнил содержание работы своего друга, хотя даже не брал её в руки — но иногда бывает так, что произведение, рассказанное вслух, западает в душу гораздо сильнее, чем прочитанное самим человеком. Так было и с рассказом Фаркрафта, которому несостоявшийся писатель дал несколько нескромное и претенциозное название «Дориан Рэд». На самом деле это была любопытная переработка той части книги, где Джеймс Вэйн возвращался из Австралии в Англию...
Фаркрафт, используя тех же персонажей великого ирландского драматурга, заставил их действовать в соответствии со своим сюжетом. По плану будущего американского инспектора, когда Джеймс Вэйн высаживается с корабля в английском порту, то его сразу же вербуют в штаб революционеров, которые, чтобы проверить способности моряка, дают ему задание убить Дориана Грея — который, как утверждалось ещё в оригинальном произведении, имел среди молодежи репутацию известного гедониста. Как и в оригинале, Джеймс Вэйн случайно погибает от пули сэра Джеффри Клоустона — брата герцогини Монмоут. Но то, что последовало за этим моментом, имело довольно странное продолжение, которое совершенно не соответствовало событиям, происходившим на страницах книги Оскара Уальда. Смерть брата Сибиллы Вэйн не сошла сэру Джеффри Клоустону с рук, как это было у классика английской литературы. В переделке американского студента это, наоборот, вызвало бурную реакцию у тех, кто завербовал Джеймса Вэйна.
