— Могу ли я зайти на сеанс? — Гэлбрайта начало одолевать любопытство.
— Вы как раз вовремя, осталось последнее место.
— Хорошо, тогда я согласен.
Гэлбрайт дал этому немцу немного денег — ровно столько, сколько стоил билет, — и, открыв тяжелую дверь, вошёл в небольшой, но вполне себе просторный зал. В отделке этой комнаты чередовались дерево и кирпич, и вошедшему сюда инспектору показалось, что для полноты обстановки не хватает разве что только растянутых шкур и иных охотничьих трофеев, которые можно было бы развесить по всем стенам. Однако признаки современной американской жизни присутствовали и в этом тускло освещенном заведении — в самом дальнем углу на толстой железной треноге висел белый холст, очевидно, служивший экраном. Перед ним стояли четыре ряда стульев. Всего было двадцать мест, из которых только одно было свободным — по иронии судьбы, оно располагалось ближе всего к выходу.
Контингент, собравшийся в этой комнате с низким потолком, казалось, состоял исключительно из худощавых мужчин средних лет с короткими черными волосами. У более чем половины из них были тонкие чёрные усики, как у билетера, стоявшего у выхода. Гэлбрайт невольно поймал себя на мысли, что его пригласили в это заведение не в последнюю очередь потому, что у него самого была короткая стрижка и усы. Вполне возможно, что билетеру нравились люди других наций, которые в чем-то были похожи на его соотечественников. В ожидании показа фильма зрители тихо переговаривались друг с другом. Инспектор, усевшись на стул с высокой резной спинкой и мягким сиденьем, прислушался к их разговору. Как он и ожидал, он не услышал ни единого слова по-английски — все собравшиеся, как предупредил его билетер, были немцами, которые с какой-то целью иммигрировали со своей исторической родины в Америку, на землю обетованную.
Вскоре над головами зрителей раздался щелчок — видимо, это начал свою работу спрятанный где-то под потолком проектор. Гэлбрайт, устроившись поудобнее на этом не самом подходящем для просмотра фильма стуле, устремил взгляд на экран и с первого же кадра оказался пленён завораживающим зрелищем. Можно было с уверенностью сказать, что дядюшка Корбл, который, по словам билетера, был основателем этого небольшого кинотеатра, не поскупился на такие фильмы, чтобы по окончанию сеанса зрители, как бы сильно им не хотелось, не смогли забыть этот поход в кинотеатр.
С самых первых кадров фильм обещал нечто очень загадочное и необычное — посреди красной пустынной местности, которая сильно напомнила Гэлбрайту виды Глен-Каньона, ехал всадник. В его внешности была одна деталь, которая сразу же привлекла внимание инспектора — дело в том, что у этого молодого человека были совершенно седые волосы, доходившие ему до плеч. Камера оператора неторопливо меняла ракурсы, пока мужчина продолжал пробираться через красные пески.
Изображение было не особенно насыщенным, плюс ко всему экран часто мерцал, из-за чего Гэлбрайт сразу понял, что дядюшка Корбл, открывший это заведение, попросту проигрывал здесь контрабандные немецкие кассеты, предназначенные для домашней видеосистемы, но уж точно не для кинотеатра. Будучи полицейским, Гэлбрайт легко мог предъявить владельцу заведения обвинение в незаконном показе фильмов, но, во-первых, сегодня у него был выходной, а во-вторых, он был настолько увлечён происходящим на экране, что и думать забыл о своих обязанностях.
Тем временем фильм продолжался. Некий невысокий мужчина, одетый в рваные лохмотья, присоединился к седовласому всаднику. Гэлбрайт не мог понять ни единого слова из диалога, который персонажи вели между собой, но особой необходимости в этом не было. Вскоре эти двое вошли в какую-то деревню, и в кадре появились охранники, одетые в какие-то нелепые доспехи, словно сделанные из картона. Длинноволосый мужчина дал им отпор, и тут вдруг произошла такая резкая смена кадра (сопровождаемая громким стуком по клавишам синтезатора), что инспектор невольно вздрогнул на своём стуле. Виды красных пустынь сменились панорамой чёрного космоса, в котором медленно вращался железный восьмигранник с четкими рядами точек на всех поверхностях, символизирующих иллюминаторы. Любопытный плагиат у господина Лукаса, мелькнуло в голове Гэлбрайта. Затем виды пустыни вернулись снова — в сопровождении женского голоса за кадром всё тот же длинноволосый мужчина проезжал по невероятно убогим улицам, где стояли уродливые глиняные статуи.
После этого действие переместилось в закрытое помещение, и теперь оператор щедро снимал интерьеры, которые, по задумке режиссера, видимо, должны были символизировать средневековый замок, но куда больше походили на какую-то мусорную свалку... Уродливые, отвратительные люди обоих полов двигались среди желтоватых камней, деревянных столбов и рваных тряпок. Почти у всех мужчин были длинные седые волосы, несмотря на то, что среди актёров практически не было стариков — видимо, сообразил Гэлбрайт, они просто носили парики. Пожалуй, единственными персонажами среди этого сброда, которые были более или менее похожи на нормальных людей, были монахи — все они были совершенно лысыми, в черных рясах, которые в одной короткой сцене бегали по каменному залу. Судя по сюжету, они, вероятнее всего, искали какие-то рукописи.
Гэлбрайт на самом деле совершенно не понимал того, что происходит на экране. Дело было не только в том, что он не знал немецкого — было просто трудно просто понять, что происходило в этом киновоплощении Содома и Гоморры. Какие-то полуголые женщины, крикливые и хрупкие мужчины — инспектор невольно осознал, что единственным нормальным из всех персонажей был тот самый молодой длинноволосый рыцарь, которого авторы фильма представили в самом начале. Хотя, иногда действие переносилось в совершенно другое место — будто бы в салон некоего космического корабля. Там, рядом с огромным экраном, который, как понял Гэлбрайт, показывал вид из глаз главного героя, ходили люди с короткими волосами, одетые в длинные белые одежды. Актёры, игравшие их, вели себя несколько высокомерно — как будто режиссёр специально хотел создать у своих зрителей впечатление, что в космосе мол все такие совершенные, в то время как на Земле, наоборот, сплошные грязные уроды. Инспектор думал так, потому что считал, что основное действие фильма происходило в Средние века — это было бы, по крайней мере, логично.
Среди всех актеров, которые были задействованы в этом фильме, единственным человеком, которого Гэлбрайт более-менее знал, был один-единственный Вернер Херцог. Его персонажа, одетого в грязные лохмотья, тот длинноволосый рыцарь вывел из тюрьмы, но увы, экранное время звезды подошло к концу довольно быстро — когда Вернер Херцог начал что-то экспрессивно кричать прямо в камеру, к нему сзади подбежал какой-то охранник с копьем, и в итоге выдающийся актер упал на колени как подкошенный. Гэлбрайт даже почувствовал себя немного оскорбленным — в конце концов, единственный известный ему актер получил так мало экранного времени...
Затем режиссёр показал зрителям домашнюю жизнь главного героя — помимо того, что у него дома была странная комната с белыми стенами, которая, по всей видимости, была какой-то лабораторией, Гэлбрайт обратил внимание на то, что у длинноволосого рыцаря жили хамоватый мальчишка и некая рыжеволосая женщина с миловидным лицом, одетая в грязное платье. По какой-то причине Гэлбрайт сразу понял, что она была любовным интересом главного героя. Затем последовали ещё более странные кадры — длинноволосый рыцарь зашёл в какую-то пещеру, где, сняв парик — без которого, к слову, игравший его актер выглядел каким-то жалким — дождался, пока поблизости приземлится выкрашенный в странные цвета вертолет. Господи, подумал инспектор, что творилось в голове у режиссёра, когда он принимал решения о том, что вставить в свой фильм...
