Стол, белая скатерть с кружевными краями, сервант с посудой, даже статуэтка на нём — маленькая версия «Вечной весны» Огюста Родена.

Ладно Роден. Даже фикус был на месте! И старые часы с кукушкой, и книжный шкаф с кучей мелочей, а не только с книгами, в том числе — с коллекциями бабушкиных фарфоровых статуэток и маминых кукол. Да, здесь было не всё, но очень, очень многое.

Я нечасто пересматривал старые фотографии. И только оказавшись здесь, вспомнил, что именно в этой комнате мы чаще всего фотографировались. Наверное, это и помогло Лиде воссоздать её настолько правдоподобно.

На своих местах висели и три мамины картины, среди которых был мой портрет, подписанный внизу: «Вадик хмурится». Бабушка всё подтрунивала над мамой: мол, кто же так называет свои произведения, и предлагала другую версию — «Взгляд сквозь время».

Спустя годы я бы дал картине двойное название, совместив версии мамы и бабушки.

На первом этаже располагалась кухня, где над ящиками всегда висел сочный фруктовый натюрморт, написанный бабушкой ещё в студенчестве.

Натюрморт тоже был на месте… Сама кухня с тех пор стала более современной, всё-таки технологии шагнули далеко вперёд, но это не портило впечатление от «путешествия во времени».

Рядом с кухней была комната бабушки, она же — её спальня и частично мастерская, и с этой комнаты начинался абсолютно сюрреалистический опыт.

Лида придумала гениальный ход, решив восстановить те места дома, про которые было известно, как они выглядели, и в то же время их имело смысл восстанавливать в прежнем виде. Кухню Лида немного модернизировала — чтобы та отвечала требованиям времени, — а остальные части дома превратила в нечто похожее на инсталляции комнат с отсылками к тем, кто в них раньше жил.

Комната бабушки была практически пуста. На стене висели старое мутное зеркало в тяжёлой кованой раме и три бабушкины картины, а у окна стоял треножный этюдник. Не её, другой. На этюднике висела шаль, очень похожая на ту, что грела бабушку много лет подряд.

Из глаз потекли слёзы…

.

На втором этаже располагались три комнаты. Моя, мамина и что-то среднее между маминой мастерской и кладовкой.

В моей комнате было пусто. Так мне показалось, пока я не зашел внутрь и не увидел в углу свой любимый «пиратский» сундук, а рядом мой детский велосипед, из которого я вырос задолго до продажи дома. Это был именно он, я был уверен на все сто процентов. Видимо, хозяева дома хранили у себя в сарае всякий хлам, оставшийся от нашей семьи, а Лида нашла ему новое применение.

На велосипеде сидел мишка… Новый, но точно повторяющий моего из детства. Я расплылся в улыбке. Сразу понял, с какой фотографии Лида заказала его копию. Я очень любил эту игрушку, да и фотографию тоже.

Ох Лида…

В кладовке-мастерской было совсем пусто, что, с одной стороны, неудивительно, потому что вряд ли на фотографиях что-то сохранилось. Не самое фотогеничное место. С другой стороны, я, думая, что уловил логику Лиды, ожидал здесь увидеть этюдник или мольберт с каким-то предметом от мамы. Но вряд ли Лида могла знать назначение этой комнаты.

Я завис, поймав себя на ощущении, что нахожусь во сне, увиденном мною множество месяцев назад. Той ночью я ходил именно по этому дому и чувствовал его душу.

Настоящее осознание реальности пришло, когда я перешёл в мамину комнату. Именно там Лида поставила мольберт и повесила на него берет в красно-чёрную клеточку. Мама носила похожий и выглядела в нём как настоящая стереотипная художница. Но помимо берета на мольберте была картина, созерцание которой соединило прошлое и настоящее и помогло мне по-настоящему поверить в реальность происходящего.

Главная картина нашей семьи с «семейной» яблоней, растущей на заднем дворе дома. Мама с бабушкой называли эту картину «Древо жизни». По поводу этого названия у них не было разногласий.

«Древо жизни» мои родные не продавали до самого последнего момента. Единственная работа, на которой стояли две подписи.

Уникальная вещь, появившаяся на свет из-за ревматоидного артрита — классического недуга возрастных художников, не прошедшего мимо моей бабушки. Из-за него ей пришлось попросить маму, никогда не любившую писать маслом, помочь закончить работу.

Ох, как же много они спорили тогда, как много нервов потратили, трудясь над «Древом жизни». И я бы, наверное, ненавидел эту картину из-за бесконечных конфликтов, которые наблюдал, если бы не видел, как родные, показывая мне законченный вариант, стоят в обнимку и излучают абсолютное счастье.

Тогда я понял, что всё это время наблюдал акт совместного творчества, а не вражду. Порой именно так рождаются гениальные вещи — в противостоянии и синтезе двух талантов.

Хоть я и был уверен, что передо мной стоит не копия, но всё-таки перевернул картину и увидел на оборотной стороне холста ещё одно доказательство подлинности оригинала — каляку-маляку, нарисованную мной.

— С вами хотел порисовать, — оправдывался тогда совсем юный я.

Мама не рассердилась и поблагодарила, что я не притронулся к лицевой стороне. Попросила больше так не делать, а чтобы позабавить меня, взяла кисточку и одним мазком превратила мою мазню в забавного щенка.

И вот я снова прикасался к нашему с мамой совместному рисунку. Давно уже взрослый дядька, я провёл пальцем по щенку и разрыдался, как не плакал десятки лет. А может, и никогда.

Именно в этот момент я осознал, что нахожусь в том самом доме детства. Другого такого нет. Я здесь, в доме, в который снова вернулась душа, жившая в нём много лет назад.

Лида сделала невозможное. Не подарок, нет. Учитывая историю моей жизни, моего отношения к родителям и прошлому, к самому понятию дома, принимая во внимание все сложности в отношениях с Лидой, назвать просто подарком то, что она совершила сейчас, означало бы преступно принизить значимость её поступка.

Она сотворила нечто несоизмеримо большее — мечту размером со вселенскую любовь.

141

Вадим

Спустившись на первый этаж, я прошёл на задний двор. С крыльца увидел нашу семейную яблоню. Раньше она была двуствольной, но сейчас одна её половина была отпилена почти под корень.

Другая продолжала жить.

Я подошёл ближе и увидел, что на месте спиленной части уже начала расти новая ветка.

— Дедушка, который продал мне твой дом, сказал, что с этим деревом творилось что-то странное. — Я обернулся на голос Лиды. Она медленно и осторожно приближалась ко мне, а Арина сидела на веранде, наблюдая за нами. — Он несколько раз пытался его спилить, но каждый раз что-то шло не так. То пила ломалась, то травму получал, то рабочие просто не приезжали без весомых причин. И так годами.

Я сделал шаг вперёд и, не в силах подобрать слова, развёл руки в сторону, приглашая к себе самую удивительную женщину, какую только мог послать мне Бог.

Лида, расплывшись в улыбке, подошла, и мы обнялись под кроной яблони и сводом осеннего неба с густыми, быстро бегущими облаками.

Арина светилась. Это было видно даже на расстоянии. Сидела на скамейке довольная, словно всё происшедшее было частью её хитрого плана по воссоединению родителей.

Что ж…

— Лида, я хотел ска…

Но она приложила палец к моим губам, словно понимая, что я хочу сказать. И на мгновение мне показалось, что она чем-то напугана.

— Сегодня день, посвящённый тебе и твоему детству, — произнесла Лида тихо, тем не менее улыбаясь. — Давай всё остальное отложим на потом?

Я внимательно посмотрел в её глаза, пытаясь прочитать в них ускользающую от меня истинную причину, почему Лида не дала мне договорить, но увидел лишь одно — ей действительно было важно в тот момент не говорить о нас.

И я не стал этому противиться.

Обнял ещё крепче и поцеловал в висок.

Нехотя выпустил Лиду из объятий и вздохнул:

— Ладно… Но у меня вопросы. Много вопросов.

— Спрашивай. На что смогу — отвечу.

— Ты правда выкупила его?