Я был суматошным — во все влезал. Даже корову научился доить. Хотя мне все говорили — не мужицкое это дело. Теперь вот горел желанием заняться музыкой. Мне не давал покоя давний случай. Разбитый инструмент стоял у меня перед глазами. Работа над балалайкой должна была меня успокоить.
Подобно дяде Коле я научился вырезать игрушки. Для мишек, зайцев, птичек у меня всегда были припасены липовые чурки. Как-то раз я вырезал довольно приличные ложки. Галина, увидела их и похвалила.
Раиса Максимовна сама есть, не могла, ее кормил я или же Галина. Но однажды, не знаю, каким образом она сумела взять со стола мою ложку и долго ее мусолила в руках.
Зима была снежная. Дом моих родственников занесло снегом по самые окна, однако стараниями дяди Володи к нему вела широкая дорожка. Я, открыл калитку и торопливым шагом вошел во двор. На крыльце я увидел тетю Надю и рядом с нею тетю Любу. Я поздоровался. Любовь Кондратьевна увидела меня и ахнула.
— Ой, Коля-Коля-Николай, — скороговоркой выплеснула она мое имя. — Какой ты стал! — Подошла ко мне обняла и заплакала. — Тебя не узнать. Я слышала о тебе — настоящий мужик. Вот бы увидела тебя Вера — твоя мать? Вот бы она порадовалась!
Любовь Кондратьевна собиралась уже уходить, но вернулась. Мы зашли в дом, сняли верхнюю одежду и сели у печи на стулья. Тетя Надя молчала, а вот ее сестра молчать не могла — не переставая, говорила и говорила. Ей нужно было выговориться. Она очень сожалела о смерти моей матери.
— Ну, зачем, зачем она такое над собою сотворила? Приехала бы…. Здесь все было бы иначе.
«Отчего моя мать так ухватилась за Москву? — недоумевал я. — Бросила бы ее и уехала к себе на родину, и меня взяла бы. Здесь мы зажили!»
— Далась она ей — эта Москва? Смрад! Как там люди живут? — угадывая мои мысли, сказала Любовь Кондратьевна. — Я ей даже наш дом оставляла. Мы — это было уже после смерти твоего отца Владимира Фомича, царство ему небесное, перебрались тогда в Щурово. Она вот нас переманила, — показала рукой Любовь Кондратьевна на свою старшую сестру — тетю Надю. — Здесь как раз дом продавался, и мы его сторговали. Ты, знаешь, наверное, где я живу?
— Да-да, знаю, — ответил я.
Мне приходилось не раз проезжать мимо дома тети Любы, когда я возил на лошади продукты в дальний магазин. Смешно было, но я всегда старался держаться с противоположной стороны телеги, прячась за ящики с товаром, чтобы не дай Бог, меня никто не увидел, особенно я боялся попасться на глаза дяди Вани.
— Дом, который мы оставили, был, конечно, развалюха, — продолжила разговор Любовь Кондратьевна, — но он еще бы постоял.
— Дом стал рушиться, — дополнила ее тетя Надя, — оттого, что в нем не было человеческого тепла.
— Да, ты права! Его порой — этого самого тепла и многим нам не хватает.
Любовь Кондратьевна все обо мне знала. От нее мне стало известно, что Александр, бывший муж Галины долго не мог успокоиться. Он никак не ожидал, что я могу так поступить и ждал того часа, когда Галина броситься к нему в ноги и будет его умолять, чтобы он разрешил ей вернуться.
— Ты Николай настоящий мужчина, — сказала мне тетя Люба. — Пусть теперь этот пьянчужка кусает себе локти.
Все, конечно, понимали, что я жил с Галиной гражданским браком. Фактически она была женой Александра. Дети Миша и Маша также были его. Девочка та быстро ко мне привыкла и стала звать папой, а вот мальчик нет — «дядя Коля» и все тут, как в тюрьме. Меня сокамерники так величали. Однако я готов был за Галину в огонь и в воду. Мы быстро сошлись. Такого взаимопонимания, наверное, не было даже между супругами, прожившими много-много лет вместе.
Ушел я от тети Нади довольным. Наконец лед тронулся.
Любовь Кондратьевна, перекрестив меня на дорогу, просила, чтобы я не обижался на ее мужа.
— Дядя Ваня такой не только к тебе. Старшего сына Григория, когда тот вдруг начал выпивать он просто выгнал из дома. Правда, после простил. Но это произошло не сразу. Григорий должен был измениться. Ты сейчас уже другой! Тебя он также простил. Так, что заходи, не брезгуй.
Окончательное перемирие с дядей Ваней у меня состоялось только весной, когда он вдруг приехал к нам в гости вместе со своей женой и сыном Григорием, тем самым которого однажды выгонял из дома, с тетей Надей, дядей Володей и Семеном.
Тот день мне запомнился. Была пасха. Мы только что позавтракали. Угощение было простым: яичница с салом и драниками — оладьями из тертого картофеля.
Едва мы вышли из-за стола, как с улицы послышался сигнал автомобиля. Я сразу же выскочил из дома, за мной следом Галина.
Глазам предстал старенький «Жигуленок». Из него стали выбираться мои родственники.
Дядя Ваня когда-то был высоким, плотным мужчиной, но время его высушило, согнуло. Однако, несмотря ни на что, сила у него осталась: он крепко пожал мне руку. Галина, поприветствовав гостей, побежала накрывать стол, но этого не потребовалось.
— Послушай Николай, собирайся, ты должен побывать на кладбище, — обратилась Надежда Кондратьевна, — тебе нужно знать свои корни. Да и Галине, если она для тебя жена. Семен в Москве за могилой моей сестры, твоей матери следит, убирает ее. Здесь, мы должны заботиться об умерших, увидишь где покоятся наши родственники.
— Хорошо! — согласился я. Галина также была не против. Правда, мы не знали брать с собой Раису Максимовну и детей.
Наши затруднения разрешил дядя Ваня. Он предложил отправиться на кладбище всем. Но нас было много и все в машину вместиться не могли, поэтому мужчины, не считая Григория — он вел автомобиль пошли пешком, а женщины и дети забрались в «Жигуленок». В последний момент Галина передумала и выскочила из автомобиля. Она догнала меня и взяла под руку.
Я с Галиной шел неторопливо за дядей Ваней, дядей Володей и Семеном. Мы прошли вдоль улицы, пересекли дорогу и через школьный двор поднялись к кладбищу. Оно находилось на пригорке. «Жигуленок» уже стоял. Нас ждали.
Могилы наших близких людей требовали ухода. Я достал из багажника машины лопату и вместе Галиной поправил холмики. Теща сидела рядом на стуле. Его мы взяли специально для нее. Она стоять не могла. Отдав дань бабушке и дедушке Галины, мы пошли за Надеждой Кондратьевной вглубь кладбища, аккуратно обходя могилы.
Повсюду были люди. Они несли крашеные яйца, куличи, конфеты. Все это можно было увидеть на могилах.
Тетю Надю и тетю Любу узнавали. Раиса Максимовна также здесь была не чужая. С ней здоровались. Заодно приветствовали и нас.
— Вот здесь, смотри Николай! — сказала, показывая рукой, тетя Люба, — захоронен твой дедушка Кондрат, а вот холмик рядом — бабушка Дарья.
Могилы были ухожены. Мои родственники часто их посещали. Это было заметно.
— А сейчас, — поймав взгляд Раисы Максимовны, сказала Галина, — идемте, я вам покажу могилу дяди Коли — жениха моей матери. Она, раньше до того, как ее парализовало, всегда за ней следила — убирала. Вот только последнее время года два-три мы на кладбище не ездили.
Я взял на руки Раису Максимовну, Семен подхватил стул и мы — тетя Надя, дядя Ваня, тетя Люба, дядя Володя… — все пошли за Галиной. Она осторожно повела нас в глубь кладбища.
— Вот смотрите, — остановилась Галина. — Здесь покоиться дядя Коля.
Надежда Кондратьевна ахнула:
— Люба, ты взгляни, чья эта могила? Это же нашего брата. А я все время думала, кто же это ухаживает за ней. Так — это, значит, твоя мать оберегала ее.
Моя теща у могилы расплакалась. Оказалось, что мой дядя Коля был тем самым парнем, которого любила Раиса Максимовна.
— Да жаль! — сказала тетя Люба, — жаль, что Николай умер.
— Не говори глупости, — ответила тетя Надя. — Его друг — мой жених, брат Чугунихи, также не дожил до нашего времени. Он, как и Коля спешил жить! Это судьба. Что написано, то и должно быть! Николай все равно бы умер, если бы не от болезни, так на фронте погиб. Всех наших парней из Варинова, кому исполнилось семнадцать лет, прятавшийся во время оккупации от фашистов военком, чтобы его не расстреляли, собрал и отправил без какого-либо обучения на фронт, под Гомель. Никто не вернулся, — и Надежда Кондратьевна перекрестилась. Я опустил голову и посмотрел на могилу. Из-под земли выбивались тонкие ростки зелени: «Жизнь, ее законы не изменить. Дядя Коля должен был умереть».
