– Надо к врачу, Андрей Константинович, – сказал я.

Послышался визг тормозов командирского УАЗика. Появился и наш Томин, который только что вылез из кабины, если судить по его мокрому комбинезону.

– Где этот инженер? – спросил генерал, осматривая своим здоровым глазом всех собравшихся.

– Я здесь, товарищ генерал, – ответил инженер, быстро появившийся рядом с докторами.

– О! Нормальный вертолёт. Тащи журнал сюда… – произнёс генерал и потерял сознание.

За генерала стало страшно в первые секунды его отключки. Все кинулись ему на помощь, обступив вертолёт. Кто-то из раненых отряда «Каскад» даже попытался рвануть от медсестры и помочь с переноской раненого Андрея Константиновича.

– Так, надо быстрее в госпиталь. Несите, – сказал доктор, взглянув на рану Хрекова.

Мы с Валерой тут же принялись выполнять указание медика.

– Расступились! Живо! – кричал Томин, собственноручно отталкивающий людей с дороги, когда мы с Гаврюком несли Хрекова в машину.

Он повис на наших с Гаврюком плечах. Главное – генерал был жив. Правда, взглянув на его раненый глаз уверенности в сохранении жизни не было.

– Аккуратнее. Не заденьте рану, – сказал позади нас доктор, показав нам, куда поднести Хрекова.

Кровотечение было сильным. Правая сторона моего комбинезона в пятнах крови. Я ещё раз посмотрел на рану Хрекова. В глазу, торчал небольшой осколок.

Мы аккуратно уложили генерала на носилки и двое бойцов-санитаров в белых халатах затащили его в один из УАЗ-452 модели «таблетка». Как только двери закрылись, машина тронулась с места и помчалась в сторону госпиталя. Доктор просачивался сквозь толпу народа к своей машине, не отвечая на многочисленные вопросы о состоянии здоровья генерала.

– Я не знаю, – прошёл он мимо нас, отмахиваясь от одного из бойцов «Каскада». – Ну не осматривал я его ещё! – воскликнул он, когда кто-то со спины громко спросил о том, всё ли будет в порядке с Хрековым.

– Доктор, ну, погоди. Он же дышит. Значит, не должен быть летальный исход? – спросил Гаврюк, перегородив путь доктору.

– Капитан, вы чего все ко мне пристали? Как будто сами не видели, какое ранение у генерала! – нервно крикнул доктор, но его за плечо отдёрнул Томин.

– Так, медик, быстро своё экспертное мнение, – спокойно сказал командир, картинно поправляя воротник халата доктора. – Что думаешь?

– Товарищ полковник… – нервничал доктор.

– Тебе можно просто Валерий Алексеевич. Говори, что с генералом? – снова спросил Томин, к которому подошёл тот самый командир «каскадёров» Буханкин, с которого ещё не осыпалась вся пыль.

– А вас, значит, только лётчики интересуют? – иронично спросил доктор.

– Своих я проверил. Они жить будут. Что с генералом? – громко спросил Буханкин, который раньше критично относился к авиации.

Доктор посмотрел по сторонам. Народу подошло много, и каждый молчал в ожидании ответа. Тишину нарушил только очередной взлёт пары МиГ-21, уходящих на задание, на форсаже.

– Жить будет. Крови потерял, но не смертельно. Вот только глаза, скорее всего, лишится, – сказал доктор и пошёл в машину, когда его отпустил Томин.

Новость одновременно и хорошая, и печальная. Похоже, что генерал Хреков навсегда простился сегодня с полётами. И как мне кажется, он ни секунды об этом не жалеет.

Смотрю я сейчас на бойцов «Каскада» и экипаж вертолёта. Уставшие, измазанные, кому-то тяжело сдержать слёзы. Выжили ребята, а ведь мы с Валерой чуть было не взяли большой грех на душу. И в этот момент я вспомнил про авианаводчика. Хоть раз бы увидеть этого Тороса.

– Командир, – подбежал я к Томину, который беседовал с Буханкиным, отойдя в сторону.

– Ну ничего себе у вас с субординацией проблемы! – воскликнул разведчик.

– Это ж Родин, – махнул рукой Валерий Алексеевич. – Он всегда такой простой. Чего хотел?

– Я собственно к товарищу Буханкину. Где мне можно найти Тороса? Ну, авианаводчика вашего.

– В госпиталь повезли. Контузия, ранение небольшое, плюс оглох. А в остальном, жить будет! – похлопал меня по плечу Буханкин и я спросил разрешения идти.

Пройдя несколько шагов, услышал, как за спиной Томин говорит обо мне и Валере.

– Это они? Блин! Родин! – окликнул меня Буханкин.

Когда я повернулся, разведчик уже шёл ко мне быстрым шагом.

– Я, товарищ…

– Неважно, – сказал Буханкин и протянул мне руку. – Спасибо за помощь!

Странно. Как сейчас пожать руку человеку, которого я чуть не похоронил под ударом целой тонны двух бомб. Если с иранцем был поединок и он выражал своё уважение, то здесь совесть не позволяет принять благодарность.

– Я не могу пожать вам руку, – ответил я, и поймал удивлённый взгляд Буханкина.

Да, мне не впервой быть на войне. И много смертей своих товарищей видел. Но никогда мне не доводилось стрелять по ним или сбрасывать на головы бомбы. Мозгом можно понять необходимость такого решения, но сердцем сложно. К сожалению, на войне к зову совести и сердца никто не прислушивается.

– Совесть не позволяет? – спросил Буханкин.

– Именно. Мы же вас чуть не разбомбили, – ответил я.

– Родин, ты выполнял приказ своего ведущего, а он вышестоящего командования. В той ситуации нам, кроме чуда, ничего бы не помогло. К счастью, на этой войне уже не первый раз чудо случилось, – улыбнулся он и повторно протянул мне руку.

– Это очень хорошо, – ответил я и всё же пожал руку Буханкину ради приличия.

– Поверь, я знаю, что это тяжёлое решение. Но я, мои ребята, твой командир и любой настоящий воин никогда не станет тебя винить. Любой из нас, оказавшийся на твоём месте, выполнил бы этот приказ. А потом бы жил с этим, терзая себя муками совести, – сказал Буханкин и одобрительно похлопал меня по плечу. – Честь имею, старлей!

Разведчик пошёл к своим подчинённым, которые загружались в ГАЗ-66. Странное чувство умиротворения на душе. Задача выполнена и совесть чиста.

Наступил ноябрь, а мы всё так же продолжали бить по Шаршари. Ребята из дивизии Громова и прибывшие им на подмогу десантники из двух полков уже полностью блокировали духов в горах. Иран полностью перестал поддерживать душманов.

Сбитый мной экипаж Джалила Зандий был отправлен в Иран. А в ответ Исламская республика выдала двух полевых командиров, которые прятались на их территории.

Согласен, что обмен весьма странный. Как на одних весах можно уместить двух лётчиков, которых на Родине встретили с почестями, и двух оппозиционеров, которым грозит смертная казнь?

Как раз сегодня, в первый день ноября мы и узнали эту новость. Вечером в нашей комнате Гусько высказался по поводу итогов обмена.

– Это Восток, мои дорогие. Без ста грамм… – сказал он и опрокинул внутрь стопку самогона. – Без ста грамм не разберёшься.

Странный вывод от нашего замполита, но он всегда имел на всё свою теорию.

– Савелич, а ты чего там строчишь? – спросил Гаврюк, заметив, что Гусько продолжил писать.

– Помогаю командиру подвиги ваши сочинять. Член Военного Совета прислал телеграмму, чтобы списки на поощрения готовили. Командир хочет всех наградить. А, самым лучшим образом знаете кого? – улыбнулся Гусько.

Первая мысль у меня была про Марика. С таким выражением лица Евгений Савельевич только о нём мог говорить.

– Барсова, что ли? – усмехнулся Валера.

– Очень смешно, – скривил лицо Марик, начищая свои ботинки.

– Ну, его тоже. А вообще, у нас есть кое-кто с представлением на Героя Советского Союза! – поднял большой палец вверх Евгений Савельевич.

Кого именно подают на столь высокую награду, мы узнали только на вечерних посиделках в курилке. Наш комэска Буянов по всем параметрам был одобрен вышестоящим начальством.

В представлении указали и его катапультирование, и бой с духами, и больше 400 вылетов. Когда он успел столько налетать, я так и не понял. Иван Гаврилович и сам был в шоке, когда ему назвали такую цифру.

– Я после 250ти перестал полёты на сопровождение записывать. Только на удары по наземным целям, – сказал он, попивая горячий чай в беседке.