Сказано хоть и непонятно, однако красиво.
Впрочем, «гитары» — это, скорее всего, вольность переводчика В.Дмитриева, поскольку этот же фрагмент в интерпретации В.Парнаха звучит иначе: «Под заревой голубизною / Ловили золотых цикад, / Спеша к нектариям весною? / Цедили драгоценный яд?» Берем перевод Павла Антокольского — и здесь нет гитары: «Или подобно шелкопрядам / Сучили синий блеск они, / Иль к склянке с потаенным ядом / Склонялись в мертвенной тени?»
Как бы там ни было, но гитара в первом переводе не разрушает хрупкую гармонию стиха.
СЕЗАРИУ ВЕРДЕ
Верде, Сезариу (1855–1886) — португальский поэт.
В проникновенной португальской лирике до обидного редко упоминается гитара. В стихах Сезариу Верде встречаются лира, флейта, кларнет, труба, есть даже «горних сфер звучанье». Обращаясь к продажной критике, отвергающей его стихи, поэт вскользь и с отрицательным оттенком упоминает гитару: «И рукописи мне приходится доныне / Охапками сжигать с отчаянья в камине. / Как, пресса, ты жалка! / Ты эпиграмм моих — и тех не стоишь, шлюха… / Бьет полночь. От дождя лоснится тротуар, / Но веселится чернь. Плеск луж и звон гитар — / До-коль! — мне ранят ухо». Полночный мрак, слякоть, улица, на которой веселится хмельная толпа, равнодушие издателей, бедность и забвение — все это заставляет его сравнивать свою судьбу с судьбой чахоточной девушки, вынужденной день-деньской зарабатывать на хлеб насущный глаженьем белья.
Уместное сопоставление, ибо и сам Сезариу Верде прожил всего 31 год!
Неудивительно, что игра гитары не по душе больному отчаявшемуся человеку.
ИННОКЕНТИЙ ФЁДОРОВИЧ АННЕНСКИЙ
Анненский, Иннокентий Федорович (1855–1909) — русский поэт. В лирических стихах (сборники «Кипарисовый ларец», 1910, «Посмертные стихи», 1923) — трагедийная напряженность, тонкий психологизм. Критические статьи («Книга отражений», т. 1–2, 1906–1909). Переводы, в том числе трагедий Еврипида.
Иннокентий Анненский в 1906 году написал стихотворную пьесу «Фамира-кифаред», жанр которой он определил как «вакхическая драма». Сюжет ее опирается на трагедию Софокла, не дошедшую до наших времен. Сын фракийского царя Филаммона и нимфы Аргиопы, юный Фамира, вырос талантливым, но высокомерным. Его страстью была кифара, струнный музыкальный инструмент, сделанный из рогового панциря черепахи (кстати сказать, слово «гитара», известное всем, филологи, в частности Макс Фасмер, этимологически выводят именно из древнегреческой «кифары»). Охота, ратные подвиги, богатство и даже красота женщин не привлекали гордеца.
Когда в хижине Фамиры появляется Нимфа, его родная мать, он, не узнав ее, про себя восклицает: «Га… женщина. Из моего шатра! / Уж завелись поклонницы талантов, / Блудливые менады — точно моль / В плаще, который позабыли выбить». И, обращаясь к гостье: «Я — нищий кифаред… / Женам / Я не играю, я играю звездам».
Фамира бросает вызов музам, и одна из них, Евтерпа, покровительница лирической поэзии, соглашается принять участие в состязании. Юноша преисполнен уверенности в своей победе: «Я буду как титан, / Похитивший с небес огонь, но людям / Я дам огонь и чище, и нежней…»
Самонадеянность погубила героя драмы. Слушая музу, он понял, что проиграл: «Да, до сих пор себе / Не объясню я, что со мною было: / Глядел ли я иль слушал? Облака ль / Там надо мной звучали, или струны / Рождали в небе формы, а закат / Был только нежной гаммой?..» Расплата оказалась жестокой — Фамира ослеп.
Бог Гермес, который появляется в финале, предрекает гордецу нищету, скитания, голодную старость, но утешает: «Я на груди / Твоей, слепец, велю повесить доску / С тремя словами: «Вот соперник муз».
Содержание пьесы неоднозначно и предполагает несколько трактовок.
Осип Мандельштам в 1913 году писал в своем отзыве на книгу Анненского: «Пока Фамира был причастен музыке, он метался между женщинами и звездами. Но когда кифара отказалась ему служить и музыка лучей померкла в выжженных углем глазах, он, жутко безучастный к своей судьбе, сразу становится чужд трагедии, как птица, что сидит на его простертой ладони». Зная трагическую судьбу Мандельштама, безвинно сгинувшего в сталинских лагерях, трудно удивляться его пессимизму.
Мы же видим более оптимистическую картину. Цельная натура художника не терпит дилетантизма. Фамира-кифаред одержим музыкой, он верит в свои силы и не боится бросить вызов богам. И думается, неудача не обескуражит героя, несмотря на мрачные пророчества.
Вся эта символика как нельзя лучше подходит к современным гитаристам-новаторам, которые дерзнули поставить свой инструмент наравне со скрипкой и фортепиано.
ВЛАДИМИР АЛЕКСЕЕВИЧ ГИЛЯРОВСКИЙ
Гиляровский, Владимир Алексеевич (1855–1935) — русский писатель, журналист, бытописатель Москвы. «Трущобные люди» (1887), «Москва и москвичи» (1926), «Мои скитания» (1928), «Люди театра» (опубликованы в 1941 году), «Москва газетная» (опубликована в 1960 году).
В книге Владимира Гиляровского «Трущобные люди» детально и не без юмора описывается жизнь юнкеров в армейских полках: «У юнкеров была одна заветная вещь, никогда не пропивавшаяся: это гитара Казакова, великого виртуоза по этой части. Под звуки ее юнкера пели хором песни и плясали в минуту разгула. Гитара сделала Казакова первым бильярдным игроком.
Переход от первого инструмента ко второму совершился случайно. Казаков прославился игрой на гитаре по всему городу, а любители, купцы и чиновники, таскали его на вечеринки и угощали в трактирах. Казаков стал бывать в бильярдных, шутя сыграл партию с кем-то из приятелей, а через год уже обыгрывал всех маркеров в городе».
После короткого периода удач Казакова постигла обычная участь русских талантливых людей — пьянство. Изгнанный из армии в небольшом офицерском чине, он скитался по всей России, зарабатывая на жизнь бильярдной игрой. Про игру на гитаре отставной капитан уже и не думал.
Описывая знаменитые «среды» в доме известного мецената в книге «Москва и москвичи», Гиляровский рассказывает: «Приветствуя, В.Е. Шмаровин иногда становится перед вошедшим: водной руке серебряная стопочка допетровских времен, а в другой — екатерининский штоф, «квинтель», как называли его на «средах»… Отворяется дверь в зал с колоннами, весь увешанный картинами… Посредине стол, ярко освещенный керосиновыми лампами с абажурами, а за столом уже сидит десяток художников — кто над отдельным рисунком, кто протокол заполняет… Кругом стола ходили гости, смотрели на работу… Вдруг кто-нибудь садился за рояль. Этот «кто-нибудь» обязательно известность музыкального мира: или Лентовская, или Аспергер берется за виолончель — и еще веселее работается под музыку. Входящие не здороваются, не мешают работать, а проходят дальше, или в гостиную через зал, или направо в кабинет, украшенный картинами и безделушками. Здесь, расположившись на мягкой мебели, беседуют гости… Лежат бубен, гитары, балалайки… Через коридор идут в столовую, где кипит самовар, хозяйка угощает чаем с печеньем и вареньем. А дальше комната, откуда слышатся звуки арфы, — это дочь хозяина играет для собравшихся подруг… Позднее она будет играть в квартете, вместе со знаменитостями…»
Творческие вечера в доме хлебосольного хозяина не обходились без гитары. Этот инструмент постоянно был на виду, несмотря на присутствие именитых музыкантов. Надо полагать, не было ничего зазорного в умении хорошо играть на ней.
Приведем еще один фрагмент из этой замечательной книги, где Гиляровский описывает Английский клуб в Москве. «Эстрада в столовой — это единственное место, куда пропускаются женщины, и то только в хоре. В самый же клуб, согласно с основания клуба установленным правилам, ни одна женщина не допускалась никогда. Даже полы мыли мужчины. Уселись. Старейший цыган Федор Соколов повел седым усом, сверкнул глазами, притопнул ногой, звякнул струной гитары — и грянул цыганский хор. А налево, около столов, уставленных дымящимися кастрюлями, замерли как статуи, в белых одеждах и накрахмаленных белых колпаках, с серебряными черпаками в руках, служители “храма праздности”».
