природно-исторического бытия. В романе «Анна Каренина» (1873–1877) — о трагедии женщины во власти разрушительной «преступной» страсти — Толстой обнажает основы светского общества, показывает распад патриархального уклада, разрушение семейных устоев. Восприятию мира индивидуалистическим и рационалистичным сознанием он противопоставляет самоценность жизни как таковой. Роман «Воскресение» (1889–1899), повесть «Крейцерова соната» (1887–1889), драмы «Живой труп» (1900, опубликована в 1911) и «Власть тьмы» (1887). Одновременно возрастает внимание к темам смерти, греха, покаяния и нравственного возрождения (повести «Смерть Ивана Ильича», 1884–1886, «Отец Сергий», 1890–1898, опубликованы в 1912, «Хаджи-Мурат», 1896–1904, опубликована в 1912).
Лев Толстой в молодости был любителем весело покутить, о чем осталось свидетельство в его повести «Два гусара». Вспомним описание офицерской вечеринки, столь обычной в те времена. «Вообще с приездом графа кутеж оживился. Цыганки, разбредшиеся было по комнате, опять сели кружком. Граф посадил Стешку, запевалу, себе на колени и велел еще подать шампанского. Илюшка с гитарой стал перед запевалой, и началась пляска, то есть цыганские песни: «Хожу ль я по улице», «Эй вы, гусары…», «Слышишь, разумеешь…» и т. д., в известном порядке. Стешка славно пела».
Русская гитара была мила душе великого русского писателя, и это нашло отражение в его творчестве.
Герой рассказа «Севастополь в августе 1855 года» поручик Козельцов «был офицер недюжинный. Он был не из тех, которые живут так-то и делают то-то, а не делают того-то потому, что так живут и делают другие: он делал все, что ему хотелось, а другие уже делали то же самое и были уверены, что это хорошо. Его натура была довольно богата; он был неглуп и вместе с тем талантлив, хорошо пел, играл на гитаре, говорил очень бойко и писал весьма легко, особенно казенные бумаги, на которые набил руку в свою бытность полковым адъютантом…»
Поскольку «Севастопольские рассказы» написаны Толстым на основе личных впечатлений от Крымской войны, нет сомнения, что прототипом Козельцова являлся реальный человек. В глазах боевых товарищей одним из качеств, делавших того или иного офицера «недюжинной» личностью, было умение играть на гитаре.
Сюжет рассказа «Люцерн» автобиографичен и в сжатом, протокольном изложении таков: «Седьмого июля 1857 года в Люцерне, перед отелем Швейцергофом, в котором останавливаются самые богатые люди, странствующий нищий певец в продолжение получаса пел песни и играл на гитаре. Около ста человек слушали его. Певец три раза просил всех дать ему что-нибудь. Ни один человек не дал ему ничего, и многие смеялись над ним». Этот фрагмент текста автор дал отдельным абзацем и выделил курсивом.
Не будь Толстой великим художником, он ограничился бы простой констатацией факта в лаконичной манере газетного репортера. Молодой писатель пошел дальше и подробно рассказал об этом происшествии.
Еще во время завтрака его поразил контраст между холодным светским этикетом английских туристов и первозданной, живительной красотой швейцарского пейзажа.
Это чувство усилилось, когда он прослушал песню уличного певца с гитарой. Бесхитростная музыка настроила душу в тон невыразимой гармонии. «Все спутанные, невольные впечатления жизни вдруг получили для меня значение и прелесть. В душе моей как будто распустился свежий, благоухающий цветок. Вместо усталости, рассеяния, равнодушия ко всему на свете, которое я испытывал за минуту перед этим, я вдруг почувствовал потребность любви, полноту надежды и беспричинную радость жизни. Чего хотеть, чего желать? — сказалось мне невольно, — вот она, со всех сторон обступает тебя красота и поэзия. Вдыхай ее в себя широкими, полными глотками, насколько у тебя есть силы, наслаждайся, чего тебе еще надо! Все твое, все благо…»
Музыкант кончил выступление под окнами богатой гостиницы, где на балконе стояла толпа разряженных слушателей, и протянул шляпу за подаянием. Никто ничего не дал.
Толстой, пораженный каменным бесчувствием праздной толпы, бросился вслед за музыкантом и пригласил нищего в ресторан, чтобы распить вместе с ним бутылку вина. Дерзкий поступок русского барина вызвал скандал в отеле, но того-то ему и хотелось — уязвить самолюбие чопорных богачей. А осадок горечи от несправедливости остался и продолжал бередить душу.
Этические проблемы, поднятые Толстым, заслуживают отдельного разговора. Мы же отметим его врожденное чувство прекрасного, умение слушать и понимать гитарную музыку.
Давайте прочтем ту страницу «Войны и мира», где Толстой запечатлел одно из своих художественных откровений. В гостях у дядюшки Наташе Ростовой понравилась игра на балалайке крепостного Митьки. И вот она, разрумянившаяся, повела плечами, подперла руками бока и начала плясать.
«Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, — эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, — этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de châle давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, неизучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел, и они уже любовались ею».
Заметим: аккомпанировал ей сам дядюшка, но не на балалайке, не на мандолине. Он играл на гитаре, как заправский музыкант, знающий толк в народных песнях и танцах, хотя и прибеднялся перед племянницей: «— Посмотри-ка, Анисьюшка, что струны-то целы, что ль на гитаре-то? Давно уж в руки не брал, чистое дело марш! забросил».
Наташа, оцепенев в немом восторге, ждала.
«Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотницкую песню:
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев — так только, для складу. От этого-то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне». Девушка проявила завидную настойчивость, овладевая новым, полюбившимся ей инструментом. «Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но все-таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у нее на гитаре выходило что-то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из-за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний».
Безусловно, чудесному струнному инструменту можно поверять свои думы и надежды, это прекрасно осознавал гениальный русский писатель!
Послушав игру гитариста Валерия Русанова, Лев Николаевич Толстой с грустью заметил: «Да, да, теперь редко встретишь хорошего игрока на гитаре. И это очень жаль! Такой симпатичный и милый инструмент и забыт… Потому что музыка пошла другая…» И помолчав, добавил: «Много шуму… Много выдуманности…»
Толстой явно на стороне народной музыки с ее простотой и непосредственностью чувств. И гитара в его понимании — инструмент народный.
НИКОЛАЙ СЕМЁНОВИЧ ЛЕСКОВ
Лесков, Николай Семёнович (1831–1895) — русский писатель. Антинигилистические романы («Некуда», 1864, «На ножах», 1870–1871), романы-хроники о русской провинции (о духовенстве — «Соборяне», 1872, о дворянстве — «Захудалый род», 1874). Повести и рассказы о праведниках («Очарованный странник», 1873, «Однодум», 1879), о талантливых умельцах («Левша», 1881). Христианские легенды, сатирические произведения («Заячий ремиз», 1891–1894), мемуары и публицистика. Критикуя современные социальные отношения, живописуя традиционный бытовой уклад и оправдывая укорененность христианской веры в России, воссоздает реальность в парадоксальном преломлении (трагическом, идиллическом или анекдотическом) ее разнородных начал. Жанровость и образность (документальность, автобиографичность, миф и гротеск) воплощаются в разнообразные формы сказа с красочным обилием диалектов.
