– Глянь, сестрица – журавль! – озорно прошептал Николка, но вышло громко, на всю библиотеку, и обе девочки невольно хихикнули. Граф и правда напомнил Кате какую-то птицу, и взгляд его стал тоже птичий – круглый и озабоченный. Галстук у него был смят и ослаблен, и почему-то очень захотелось поправить.

– Простите меня, ваше сиятельство, за мою безобразную выходку, – вспомнила Катя слова Ежовой. – Вы были столь любезны, что…

– Пощадите, душа моя! – шутливо взмолился Милорадович. – Вы так чудесно танцевали! И с моей стороны следовало предупредить о своем присутствии, – он протянул ей руки. – Помиримся?

Робея, Катя едва решилась дотронуться пальцами до теплых ладоней.

– Катя хорошо танцует, – сообщил Николка, озорничая и страшно картавя. – Она по нашему классу первая!

– Это у Дидло-то? Бог мой! Никак будущая прима?

Николка вздохнул, снова сжал в ладошке Георгиевский крест.

– А я на войну хочу. Хоть глазком на Италию глянуть.

Милорадович легонько пожал и сразу выпустил Катины руки.

– Для этого войны не надо, душа моя. Да и что – Италия? Вон на Катю посмотри, она лицом вылитая итальянка.

– Правда? – Николка даже со стула спрыгнул и подбежал к Кате, разглядывая ее с небывалым вниманием.

– Не балуй, – строго сказала ему раздосадованная Катя и добавила по праву старшей: – Лучше верни его сиятельству орден, еще забудешь.

– Tiens! Vous êtes là21! – воскликнул князь Шаховской, заглядывая в библиотеку. – А мы уж не знали, где искать вас, граф! А ну спать, сорванцы! – пригрозил он детям.

Николка брызнул в двери.

– А крест? – вскрикнула Катя. – Николка, верни!

– Оставьте, Катенька, – попросил Милорадович, смеясь. – Не иначе, пойдет ночью на нечисть охотиться, да что за беда? Поутру вернет.

Кате вновь показалось, что про охотничьи знаки он что-то им не договорил.

– Чтоб вернул, проследите, – велел девочкам князь Шаховской. – И ступайте тоже, мне нужно поговорить с господином графом.

Любаня с Катей присели, и граф в ответ вдруг почтительно склонил голову, точно они были взрослые барышни.

– Надеюсь увидеть вас в скором времени на сцене, mademoiselles22. Доброй ночи.

Князь Шаховской тем временем извлекал из-за книг пузатую коньячную бутыль.

– Катя, ты еще не ушла? Куда свет-Катерина Ивановна засунула рюмки? Ах, в ящике?! Никакого порядка в доме, Михайла Андреич! А вы, я смотрю, в меланхолии нынче?

– Я? Бог мой, отнюдь! С чего такие мысли, князь?

– Тогда – вам не понравилось представление? Этим девушкам, конечно, до Истоминой далеко, но надобно же им где-то танцевать и заглавные партии.

Милорадович вернулся к креслу, сел, обнял колено руками.

– Прекрасное представление, душа моя. Должно быть, просто старею, и рассказывать детям о прошлом становится любопытнее, чем… – он осекся и улыбнулся, кивнув на Катю, которая споро расставляла хрусталь на столе. – Выпьем, князь, за покойную и безгрешную старость!

– Ступай отсюдова, Катерина, – распорядился Шаховской. – С чего бы такая услужливость? Граф, вы, по случайности, ее не причаровали?

– Князь, не шутите вы так! Я не колдун, а охотник, и в мои годы…

Шаховской в ответ уколол его насмешливым взглядом.

– Что это, как не меланхолия, граф? J'ai l'impression que23 одной бутылкой мы нынче не обойдемся.

– Помилуйте, душа моя, мне с утра в канцелярию!

– Я вам утром велю рассолу прислать. Или послушайте кое-что из моей новой пьесы. От черной тоски злословие – первейшее лекарство.

II

– На подношения нечистой силе в казенных строениях к Сочельнику выделено из средств городской казны…

Голос у начальника канцелярии столь уныл и ровен, что впору было заснуть, но спать не следовало – при генерале Вязмитинове канцелярские привыкли подмахивать бумаги за губернатора, и исправить это зло теперь оказалось непросто. Но не самому же браться за всякую мелочь – молоко домовым, пиво банникам!

Недовольный, он все-таки черкнул на смете скрипучим пером угловатую роспись с длинными причудливыми завитками: «Исполнить немедленно. Генерал граф М. А. Милорадович». Кивнул Хмельницкому – дальше.

– Высочайше повелено справиться, не ошибкою ли показан в рапорте проезжающих из Кронштадта в Санкт-Петербург французский консул Буржуа, потому Его Величеству известно, что Буржуа давно уехал во Францию, о чем справиться у графа Нессельроде. Пред сим был он также показан в рапорте выехавшим из Санкт-Петербурга в Кронштадт.

– Бог мой! Мсье Хмельницкий, граф Нессельроде сам может государю отписать!

Начальник канцелярии вежливо улыбнулся в ответ.

– Как прикажете, ваше сиятельство. Сей же час напишем его сиятельству графу Нессельроде.

Милорадович немного остыл и собрался с мыслями.

– Ответа все равно на меня просите, коль это мне повелено справиться. Дальше?

– Высочайшая резолюция по делу подпоручика Андреева от ноября сего года, ваше сиятельство, – Хмельницкий наверняка ждал уточняющего вопроса, но Милорадович прекрасно помнил историю подпоручика Андреева. Наряженный в караул на Арсенальную гауптвахту, означенный подпоручик найден был в расхристанном виде, без шарфа и шпаги, что и отметили в рапорте вместе с невыходом в ружье.

– Что же Его Величество?

– Высочайше повелено писать к князю Васильчикову, чтобы заметил Козену, что за таковой проступок мало ареста на один день.

Милорадович невольно улыбнулся: напишем, почему бы не написать? Князь Васильчиков немало кляуз настрочил государю о неустройстве и порушенной дисциплине в гвардии, а всего-то на последнем смотре, когда Милорадович командовал Гвардейским корпусом, Павловский полк церемониальным маршем прошел, имея ружья не на плечо, а в боевом положении, «на руку». Со скуки он тогда побаловался, да и солдатам польза – вспомнили веселые денечки недавних походов. Это – неустройство? Разрушение дисциплины? То ли дело при князе – щенок нажрался до зеленых чертей прямо на карауле!

– Составьте к Васильчикову письмо повежливее и мне покажите. Еще что-нибудь?

– Господин надворный советник Фогель желал видеть ваше сиятельство.

Милорадович раздраженно дернул галстук.

– Бог мой, так уж прямо желал? Или это вы так сказали?

Хмельницкий смешался.

– Фогеля ко мне сразу после вас, – оборвал его невнятное бормотание Милорадович. – А вам, государь мой, за языком следить научиться не помешает. Что-нибудь еще есть?

– Письмо судебных исполнителей из Крыма.

Милорадович поморщился – тяжба об имении в Крыму затянулась.

– Оставьте, это личное, сам посмотрю. За подорожными есть кто?

– Вы утром все подписать изволили, ваше сиятельство.

– Какое чудо! Еще?

– Просьба от Абрама Хейфеца на поселение в Петербурге, – Хмельницкий в свою очередь заметно поморщился.

– Чем заниматься собрался потомок колена Израилева?

– Аптекарским промыслом, ваше сиятельство.

– Если бумаги в порядке, выдать ему билет на жительство.

Начальник канцелярии скривился еще больше, но промолчал. Одного раза хватило рявкнуть, напомнив про еврейские ссуды государю во время Наполеоновской кампании, чтобы прикусили языки резвые канцеляристы, как бы им ни претили евреи в столице. Вот и славно! И не сомневайтесь, сударь мой Николай Иваныч, господин надворный советник Фогель, один из лучших тайных агентов империи, расскажет, ежели вы станете чинить препятствия этому Абраму.

– Что цены на базаре? Я просил у вас справку.

– Извольте взглянуть, ваше сиятельство, – Хмельницкий выложил бумагу на стол.

Милорадович просмотрел бегло. Справно написано, толковые секретари. А вот цены высоковаты. И это еще утренние, правительственные! Надо Фогеля послать на базар после полудня – небось, и вовсе хоть святых выноси. Заодно пусть посмотрит, хорошо ли Управа благочиния проверяет церковные разрешения на колдовство у гадалок. Вот только из каких денег Фогелю теперь заплатить – сущая загадка, а ведь он за этим пришел, не за поручениями! Может, сегодня его не принимать? Но предлог?.. Право, как-то неловко.