– Ну не на вечере же, граф! – взмолился несчастный Оленин. – Дозвольте хоть на время забыть, что я обязанность секретаря исполняю уж который год, а места как не было, так и нету! Так что же Варшава, Александр Иваныч?

– Виноват, князь, я проштрафился, мне вас и развлекать теперь, – со смехом перебил Остермана Милорадович. – В Варшаве вот что было. К нам как-то Паскевич, кажется, подошел, с вопросом, что станет из всей великой ласки государя к полякам. А Александр Иваныч ему и брякни: «А то и станет, что ты через десять лет будешь их со своей дивизией брать!»

Воцарилось скандализованное молчание. Потом князь Оленин с сомнением покачал головой и нахмурился.

– Пока что, господа, наш государь даровал Польше Конституцию, а цесаревич Константин, ежели законным браком сочетается с панной Груздинской…

– Бог мой! Прошу заметить, князь, теперь о политике вы сами заговорили!

Остерман с улыбкой подал руку княгине Олениной.

– Пока эти двое здесь договорятся про свой Государственный Совет, позвольте вас на котильон?

***

Графиня Потоцкая откинулась на козетку и отвела от губ длинный янтарный мундштук. Она сильно похудела и осунулась за зиму, и никакая пудра уже не скрывала запавших глаз в обрамлении черных кругов.

– Курите, граф, это ничего, – по-французски она говорила изысканно и просто. Так же просто, как подавала огня, протягивала руку для поцелуя или наливала кофе. Без всякого колдовства эта женщина знала, как создавать удобство – мужчинам, конечно же, в первую очередь.

Ольга молча сидела за пяльцами, склонив гладко причесанную головку над сложной вышивкой. В последнее время она почти перестала смеяться над его ошибками во французском, не то что старшая, Софья, которая ушла сразу после обеда, отговорившись головной болью.

– Софи меня беспокоит, у ней слишком часто болит голова, – мысли графиня Потоцкая угадывала безошибочно, вызывая подозрения, что все-таки читает их. – Это верно, граф, что генерал Киселев отправлен в Тульчин?

– Да, графиня, это совершенно верно. Начальником штаба во Вторую армию.

Графиня покачала мундштук в сухих пальцах.

– Как это… неприятно, граф.

Милорадович мог бы спросить, чем же неприятно, что к ее дочери посватался приличный светский человек, молодой и в чести у государя, но у него никогда не хватало духу допустить даже намека на прошлое греческой куртизанки. Ясно, что Киселев с его безошибочным чутьем на прошлое и будущее мог уличить графиню в темном колдовстве, но он-то сам ее за руку не ловил! Еще и Ольга сидела тут же, уткнувшись в вышивку, и уж точно ни в чем не была виновата.

– Ваш старший сын служит там же, верно? – наконец вспомнил он подходящий предлог для беседы. Хотя граф Иван Витт тоже личность весьма противоречивая, но ведь она все-таки мать.

Графиня тотчас просияла.

– Ах, мой Ян! Вы ведь должны быть знакомы?

– Весьма, – Милорадович склонил голову в знак уважения. – Под Люценом мы не встречались, коль скоро мой корпус не участвовал, однако под Парижем…

– Да, Ян – храбрый мальчик, – с неуловимой усмешкой отозвалась графиня. – Признаться, я больше горжусь им по иному поводу, пусть даже его Орден и Церковь не одобряют… Как говорят у вас, у русских? «Натянуть нос», да? Так натянуть нос самому Буонапарте! Я немного смыслю в тайной дипломатии, но я женщина и, сознаюсь, так никогда не умела.

Милорадович постарался скрыть улыбку.

– Вы преуменьшаете свои заслуги, графиня.

– Вы мне льстите! – она шутливо погрозила ему пальцем. – Но Ян – моя гордость. Как и Оленька. Правда ведь, Оленька?.. Ах, граф, я в таком беспокойстве! Софка моя от Киселева без ума, и страшно представить, что будет, если у Яна начнутся теперь неприятности! Нет хуже раздора в семье!

Она зябко передернула плечами под черной шалью. Милорадович едва не поперхнулся табачным дымом – оказывается, графиня не за себя тревожилась! О казнокрадстве ее сына во Второй армии ходили легенды, еще бы его душевидец Киселев не прищучил.

Краем глаза он наблюдал за Ольгой – она все ниже склонялась над пяльцами, и кончики ушей у нее алели. К чему графиня вообще затеяла эту беседу?

Он усердно пытался собрать мысли, чтобы догадаться. С Киселевым у него отношения прохладные, но вешать расхитителей казенных сумм наравне с мародерами его еще Суворов учил, так что старая ведьма вряд ли надеется прикрыть через него сына. Тайный агент из графа Витта и вправду на загляденье, с его-то талантами. Личной храбрости ему тоже не занимать, а вот в остальном – вороват, как сорока, скандален и всегда запутан в любовных интригах. И впрямь – гордость графини, достойный сын! Другой-то сын ее – в крепости, в одиночной камере, за попытку раздуть скандал вокруг матери. Ну и семейка! Но причем же здесь Ольга?

Крест святого Иоанна под галстуком не шевельнулся, но графиня Потоцкая явно услышала невысказанный вопрос. Стряхнула пепел с тонкой сигары, отложила мундштук. Выпрямилась на козетке и сузила черные глаза, будто целилась из пистолета.

– Буду с вами вполне откровенна, граф, – медленно и с холодком проговорила она. – Я была бы намного спокойней, если бы поскорее покончила с делами в Петербурге и уехала в Тульчин.

Вот что! Ее тяжба!

– Я внес представление в Сенат, ваше сиятельство, – объяснил Милорадович. – Однако наследники графа Потоцкого обратились к Сейму, и Сейм будет апеллировать.

– Ах, эта несчастная Варшавская речь, – со скучающим видом протянула графиня. – В десятом году довольно было именного указа государя, чтобы решить любое дело, а нынче нужно ждать выражения воли Сейма. Право, стоило ли наделять поляков такими правами?

– Софи бы с вами не согласилась, матушка, – вдруг подала голос Ольга и несколько принужденно улыбнулась Милорадовичу. – Софи и Александр у нас очень привержены идеям польской свободы.

– Кто нынче не привержен идеям свободы, Ольга Станиславовна? Но при этой тяжбе законы Царства Польского весьма на руку недругам вашей матушки. Разве написать цесаревичу Константину…

– Так в чем же дело, граф? – графиня встрепенулась и с живостью ухватила его за руку. – Я прошу вас, нет, я умоляю – выручите меня и дайте уехать!

Она захлопала ресницами и бессильно откинулась обратно на козетку. Ольга вскочила, бросилась к матери, вынимая на ходу из кармашка платья флакончик нюхательных солей.

– Мама очень больна, – с упреком сказала она Милорадовичу и обняла графиню за плечи. – Вы ведь будете так добры и непременно поможете нам?

Глаза у нее были как у противника на дуэли, – материнский взгляд, острый и цепкий. И почему-то страдающий. Что происходит с Ольгой, и что за комедию здесь играет графиня? Попросить его написать цесаревичу, чтобы тот надавил на Сейм, можно было и простым языком, без притворных обмороков и заломленных рук.

Графиня нащупала пальцы Ольги на своем плече и крепко сжала. Милорадович засмотрелся – сухая изящная рука в черной митенке оплела нежную кисть, точно жесткая паучья лапка. Что старая ведьма делает с дочерью? Крест под галстуком, впрочем, по-прежнему оставался холодным.

– Она хорошая девочка, моя Оленька, – слабым голосом сказала графиня. – А здоровье мое неважно в последнее время, и все на ней, граф. Но она еще так молода, так неопытна! Я молю Бога, чтобы не умереть раньше, чем увижу своих девочек благополучными! Или хотя бы столь умудренными, чтобы уцелеть в этом мире, – у Ольги задрожали губы, и графиня тотчас крепче стиснула ее руку. – Ш-ш-ш… Оленька сама не своя, когда я заговариваю о смерти, граф, но ведь она должна об этом помнить.

Милорадович наконец потерял терпение.

– Бог мой, что вам от меня угодно, графиня? Я напишу цесаревичу, а решение Сената по вашему делу и вовсе неизменно.

Потоцкая тотчас выпрямилась, не выпуская ладонь Ольги.

– Благодарю вас, граф, от всей души благодарю! Я знала, что ваше благородное сердце не оставит…

– Софья Константиновна, – взмолился Милорадович уже по-русски, отбросив всякий светский тон, потому что у Ольги на глаза навернулись слезы, а румянец залил не только щеки, но и уши, и шею. – Зачем вы это? Я обещал вам помощь и помогаю, как могу. Но, мой Бог, я не силах сделать большего!