Наше незнание, что такое алабай, для хозяев явилось неожиданностью. Они глянули друг на друга, счастливо улыбнулись и живо начали переговариваться между собой. Им, видимо, было странно видеть людей, которые не знают о бойцовых собаках.

– Правда, не слышали? – переспросил Ораз.

– Нет, – пришлось признаться.

– Я вообще не люблю, когда собаки дерутся.

– Э-хе-хе… – расхохотался он. – Не любишь или боишься?

– Есть, наверное, и то, и другое, – соглашаюсь я.

– Ну тогда покажем гостям бой алабаев! – Господин Халназар по-хозяйски подытожил наш разговор. Он вскочил с места с какой-то только ему присущей прыткостью и крикнул людям, крутившимся около машин: – Ребята, ведите алабаев!

– Ты хочешь посмотреть? – повернувшись ко мне, чуть слышно спросил Сорокин.

– Ну, недаром говорят: гость – ишак своего хозяина. Нас не спрашивают, Валентин Васильевич.

Вижу, он спросил, чтобы подбодрить меня. А у самого из глаз так и сыплются искры. Он безмерно заинтересован.

Не хочется, чтоб собаки дрались. И, несмотря на это нельзя отказаться от предлагаемого зрелища. Удастся ли ещё раз побывать в Туркменистане, нет ли, хочется увидеть неведомое.

С двух сторон бархана, на котором мы сидели, словно по уговору, одновременно возникли две собаки. Это случилось так неожиданно, что я чуть не упал. Спас только Копетдаг, на который мы опирались спинами.

Стало тихо, мгновенно умолкли разговоры, так замирает в цирке оркестр перед смертельным трюком.

Надо было видеть, как держались алабаи! Они словно вползли на вершину бархана. Влезли и остановились. По-видимому, они так знакомились, испытывали друг друга. Хоть бы один из них, по ошибке, бросил взгляд в сторону людей, жаждущих зрелища. Можно было подумать, что мы для них не существуем.

Прямые, упругие лапы, продолговатые, плотные туловища, широкие плечи, массивные, как колода, головы, большие глаза, горевшие огнём, широкая пасть – всё влекло к себе внимание. А окрас… Окрас можно было сравнить с лошадью в серых яблоках, словно по белому прошлись чёрным узором.

Мы переглянулись с Сорокиным.

– Какие красивые и гордые создания, – не скрывал я своих чувств.

– Их не драться надо заставлять, а водить на выставку, – согласился мой спутник.

И господин Халназар сказал:

– Это не просто собаки, это алабаи, – он как-то смачно, точно пробовал вино, произнёс слово «алабаи». – Туркменские алабаи…

– На мировом рынке алабай чистых кровей ценится в десять-двадцать тысяч долларов, – добавил мужчина по имени Какоу.

– Алабай – самый лучший друг и помощник чабана. Приводит в трепет волков и шакалов.

– В холод – стойкий, пустынный зной ему нипочём.

– В самый зной они роют песок, холодильник себе устраивают. Они умеют отдыхать.

– Днём, в жару, отдыхают, а ночью глаз не сомкнут.

Перебивая друг друга, туркмены расхваливали своих псов.

А у меня в голове крутился вопрос:

– Почему у них такие короткие уши и хвосты?

– Их обрезают. А то они мешают во время драки, – ответил Какоу. – Как только родятся щенки, так и обрезают…

– Зашевелились, – произнёс кто-то.

Разговоры прекратились. Всё внимание – вновь на собак. Спокойно, точно по протянутому волосу, они приблизились друг к другу. Хотя шли они мелкими шажками, их поступь была твёрдой, энергичной. Туловища уплотнились, сжались, как луки, а головы, точно стрелы, готовы вот-вот сорваться. Они следили за каждым движением, чувствовали дыхание другого. Хоть бы разок взлаяли, рыкнули, как свойственно собакам, – ни звука.

Не лают. Однако открыли пасти. Порой сверкнут огромные клыки, что твоя сабля. При каждом шаге широкой подошвой передних лап делают движение, словно хотят поймать летящих птиц. Пасти раскрылись шире, на скулах кипит пена. Глаза налились кровью, сверкают, как угольки.

– Не приведи, Господи, встретиться с ними, – прошептал я.

– Это так они готовят себя к схватке. Это психическая атака, чтобы напугать противника, – тоже шёпотом произнёс господин Халназар.

– Удивительно: они так близко стоят, но не бросаются друг на друга. Ох и терпение, воля же у них…

– Поэтому их называют алабай. Они же как профессиональные борцы… Сейчас начнут… Вот увидите, сейчас начнут… – усиливает напряжение господин Халназар.

И началось. Словно кто-то приказал псам или чей-то вздох услышали, когда между ними оставался метр или полтора, они вдруг сильно упёрлись задними лапами, а передние лапы подняли высоко вверх. Однако один замешкался на мгновение с броском, и другой шустро схватил его за горло. Он стал мотать головой из стороны в сторону и рвать схваченное горло.

– Прикончит сейчас… Удушит, – с этими словами я оглянулся на соседей. Не хотелось быть свидетелем подобной жестокости.

– Не удушит, – улыбаясь, наслаждался моей тревогой господин Халназар. – Это только начало. Главная борьба впереди.

– Они ведь живые твари, – жалею я. А глаза всё равно на поле битвы. Чтобы придать сил тому псу, что внизу, хочется крикнуть: «А ну вставай, не сдавайся!»

– Ты не волнуйся за собак, – успокаивает меня благородный туркмен Халназар. – Лишь бы не было суждено видеть драки людей…

– Оно-то так, люди не могут жить без войн, – соглашаюсь я. – Никак не успокоятся.

Вдруг прижатый пёс, внезапно собрав силы, очутился наверху. Широко разинув пасть, схватил за глотку своего соперника, которого я уже счёл победителем…

– Юлбарс наверху, наш Юлбарс, – закричали, захлопали мальчуганы, собравшиеся в сторонке. Кулаки подняли вверх…

– Это сыновья нашего друга Какоу, – пояснил господин Халназар. – Спешат ребятки, рано ещё торжествовать.

Сорокин, сидевший с другой стороны, время от времени тычет мне в плечо.

– Я тоже думаю – этот победит. Он быстрый, плотный.

– Рано ещё судить, – заявляю я, будто что-то понимая. Я слышу каждое слово нашего хозяина, а Валентин Васильевич сидит с другой стороны.

– Этот пёс показался мне уверенным в своей победе. Я за него болею. А ты?

В такие моменты неуместно ответить «мне всё равно». Увлечённому человеку нехорошо показывать своё безразличие.

– Тогда я буду болеть за другого. Несправедливо же, если мы оба будем болеть за одну и ту же собаку…

Валентин Васильевич согласно улыбнулся. Но его радость оказалась недолгой.

– Ай-ай-ай, – выдавил он и с горечью потёр ладонь о ладонь, – не вышло по-моему.

И сыновья Какоу с визгом выразили своё недовольство. Их отец стал беспокойно теребить рукой узорчатый ковёр.

На вершине бархана шла беспощадная схватка. Алабай, оказавшийся внизу, ловко подпрыгнул и насел сверху.

Встрепенулся другой туркмен, который сидел, угощаясь виноградом.

– Не упускай, Акгуш. Крепко держи, – стал он подбадривать пса. – Ак-гу-уш…

«Акгуш… значит лебедь. Как красиво кличут собаку», – подумал я.

И на этот раз нижний пёс вывернулся. Борьба продолжалась. Она становилась всё яростней и жёстче. Кто победит, кто будет побеждён – на воде вилами писано, не угадаешь.

– Акгуш! Акгу-гууш… – кричали одни.

– Юлбарс… Юлбарс… – эти голоса стали громче.

Какая собака наверху, какая внизу – казалось, даже сами хозяева не понимали. Порой нельзя было разобрать, где чья голова, чей хвост или лапа. Псы переплелись, словно витой аркан.

– Вот это да, – ещё раз подтвердил свой восторг Сорокин. – Не думал, что будет такое зрелище.

– Собаки не дерутся, они лишь борются, только борются, – повторил я.

– Валентин Васильевич болеет за Юлбарса. А вы чьей победы желаете? – поинтересовался господин Халназар.

– Я за Акгуша. И имя красивое, и сам. Только я пока никак не могу отличить одного от другого.

– Это только поначалу так. Часто за рубежом все люди кажутся на одно лицо.

Это верно подмечено. Когда попадаешь в Африку, в первые дни чернокожие люди кажутся одинаковыми. Затем глаз привыкает, и ты начинаешь различать, что один не повторяет другого, видишь своеобразие каждого.