2 ноября 1853 г. император Николай подписал манифест о войне. Ее цели, в царском изложении, рисовались так: «Мы отказываемся от всякого завоевания, признаем, что наступило время восстановить независимость христианских народов в Европе, подпавших несколько веков назад оттоманскому игу». Россия «берет на себя почин этого святого дела» и предлагает сербам, болгарам, молдо-валахам, боснякам, грекам примкнуть к ней с тем, «чтобы каждый из этих народов вступил в обладание страной, в которой живет целые века»^[534].

5 декабря представители четырех держав подписали в Вене протокол, в котором предложили воюющим сторонам свои добрые услуги в примирении на условиях сохранения Османской империи в незыблемых пределах. Участники, включая Австрию и Пруссию, выступали ее гарантами. Россию поставили перед выбором: или капитуляция, или война европейского масштаба. Перед Британией открылась возможность, в первый и последний раз в XIX веке, взобравшись на спину «Европе», возглавив коалицию, как надеялись в кабинете, четырех, включая Австрию, нанести России удар неслыханной силы, устранить соперничество царизма на Балканах и прочно утвердиться в регионе. Лидер Палаты общин Д. Рассел откровенничал: «Надо вырвать клыки у медведя: пока его флот и морской арсенал на Черном море не разрушены, не будет в безопасности ни Константинополь, ни мир в Европе»^[535]. Так начали вырисовываться планы, не имевшие ничего общего ни со Святыми местами, ни с заботой о христианском населении, ни с сохранением баланса сил на континенте, – планы агрессивные, имевшие целью лишить Россию не только возможности, но даже права на защиту своих берегов. И все это – во имя сооружения подпорок вокруг разваливавшейся османской хоромины.

* * *

18 (30) ноября 1853 года произошло последнее в истории сражение парусных флотов. Адмирал П. С. Нахимов с эскадрой в 6 линейных кораблей и 2 фрегатов (720 пушек на борту) разгромил укрывшийся в Синопской бухте флот Османа-паши (7 фрегатов, 3 корвета, 2 парохода и 2 транспорта, 474 орудия). Британским читателям бой был представлен в кривом зеркале прессы как расправа над беззащитным караваном. Глава Форин-офис Д. Кларендон печалился в парламенте: «Ужасное дело под Синопом произошло, когда турецкий флот мирно стоял в турецкой гавани»^[536]. На самом деле Павел Степанович Нахимов, человек безукоризненной офицерской чести, открыл военные действия лишь после того, как корвет «Калипсо» доставил весть об объявлении войны обеими сторонами.

В конце богатого событиями 1853 года Сент-Джеймский кабинет и Тюильри пошли на акцию, с международным правом не вязавшуюся: российским военным кораблям было предложено в разгар войны не нападать на неприятеля. Примиритель Нессельроде предложил связать тем же обязательством турецкий флот, но получил отказ. Вероятно, если бы кораблям ее величества кто-либо предписал нечто подобное, в Британии решили бы, что небеса обрушились на землю и Темза повернула вспять. России подобная претензия была предъявлена без колебаний. 5 января 1854 года англо-французская армада вышла из Босфора в Черное море, обеспечив коалиции полное господство в нем.

12 марта 1854 года Франция и Англия подписали с Османской империей договор об оборонительном и наступательном союзе, 27 и 28 марта проследовало объявление войны России. 2 декабря того же 1854 года, в годовщину битвы при Аустерлице и как бы в знак забвения былой вражды, состоялось подписание трактата с Австрией с целью добиться от России уступок «путем переговоров или вооруженным», иными словами – капитуляции. Берлин на сей раз примеру Вены не последовал и сохранил сомнительный, колеблющийся, но все же нейтралитет. Никто тогда не подозревал, какие неисчислимые выгоды Пруссия извлечет из него в годы объединения Германии «железом и кровью».

* * *

Большой войны Европа не знала уже почти 40 лет, и создается впечатление, что не только общественность, но и политические круги забыли, что это такое. Г. Д. Пальмерстон, смолоду подвизавшийся в роли британского военного министра, но на всю жизнь оставшийся круглым невеждой в стратегии и тактике, предавался сладким мечтам: «Имея 60 тысяч английского и французского войска в Крыму, при поддержке флота плюс успешные действия в Грузии и Черкесии, – веселое Рождество и счастливый Новый год нам обеспечены»^[537]. В том же духе представлялась война французскому обывателю. По уверению газеты «Конститюсьонель» «Россия в течение нескольких недель потеряет плоды денежных затрат, гигантских трудов, огромных жертв не одного поколения. Крепости, которые она воздвигла на берегах Балтики и Черного моря, не жалея ни терпения, ни времени, ни денег будут сравнены с землей, взорваны и уничтожены огнем объединенных эскадр Франции и Англии»^[538]. Подсчет морских сил способствовал полету фантазии: у союзников – 136 линейных кораблей, 138 парусных и паровых фрегатов, 281 пароход против 48, 43 и 24 судов подобного класса у России^[539]. В пылкости воображения от Пальмерстона не отставал император Наполеон. Он мечтал перекроить весь баланс сил в Европе, передать Дунайские княжества и Бессарабию Австрии, Ломбардию – Сардинии, Крым и Кавказ – Турции, Франции предназначалась граница по Рейну и итальянские земли^[540]. Кабы знали, кабы ведали кабинетные стратеги на Западе, что будет, может быть, и в Крым бы не совались.

Николай I вынашивал замыслы, которые ставят в тупик исследователей как отечественных, так и зарубежных. Расчеты строились на то, что турки смирятся, а англичане и французы станут сговорчивее после занятия Дунайских княжеств сравнительно небольшими российскими силами. Царь собирался провозгласить независимость Молдавии, Валахии, а затем и Сербии, и тем «положить начало разрушения Оттоманской империи. Один всемогущий Бог определить может, что за сим последует. Но приступать к дальнейшим действиям я и тогда не намерен»^[541]. Император наставлял A. C. Меншикова, назначенного командующим войсками в Крыму: «Объявление турками войны не изменит принятого плана действий. Я решился не переходить Дуная до поры до времени и ожидать наступления турков: ежели отважатся переправиться на левый берег Дуная, их разбить и прогнать, но самим не переправляться»^[542].

Итогом подобной «стратегии бездействия» явилось очищение российскими войсками, по требованию Вены, Дунайских княжеств, вторжение союзников в Болгарию и появление их флота у берегов Крыма.

Утратили всякое правдоподобие опасения Парижа и Лондона насчет нависшей над Османской империей угрозой ее целостности. Война для России стала чисто оборонительной. А. Дж. П. Тэйлор не без яда вопрошал: союзники были поставлены «перед задачей: как помешать агрессивной державе, если она не совершает агрессию?»^[543]. Впрочем, к объяснениям и тем более к оправданиям им прибегать не пришлось. Обыватель слабо представлял, кто на этих Балканах обитает, и уверовал, особенно в Великобритании, где нагнетание русофобии шло весьма энергично, что русский медведь там лютует.

Не следует все же упрощать картину и пользоваться одной лишь черной краской. В британском парламенте раздавались голоса трезвых и здравомыслящих. Лорд Литтон, прочтя гору бумаг по восточным делам, пришел к выводу, что требования Меншикова не выходили за рамки Кючук-Кайнарджийского договора и никакой угрозы Великобритании не несли. Лидер сторонников свободы торговли Р. Кобден размахивал в Палате общин пальмовой ветвью мира: ничего общего с истиной не имеют утверждения насчет будто бы необузданной агрессивности царизма, «будь на месте русских британцы или американцы, они уже давно проглотили бы Турцию», «независимость которой давно уже стала пустой фразой». Провозглашенную цель войны – укрепление Османской империи – он считал неосуществимой, а потому и бессмысленной^[544]. У лордов сходную позицию занимал граф Грей. Он подверг критике историю османов: «Орда диких варваров, стремившихся мечом распространить ложную веру», держала под своим деспотическим гнетом в течение четырех веков христианское население. Недостойно Великобритании бояться России. Угроза российского нашествия на Индию – химера. Чтобы добраться до нее со 100-тысячным войском понадобилось бы снарядить втрое более многочисленную армию. Подпиши Высокая Порта хоть все ультиматумы Меншикова, реальная ситуация не изменится^[545]. Но одинокие голоса умеренных тонули в оглушительном хоре сторонников войны, антироссийская риторика достигла такого накала, что Г. Темперлей писал о «лае парламентской своры»^[546]. Прения завершились победоносно для ястребов. Лорд Бомон возглашал в верхней палате: «Нет иной альтернативы – или война, или позор». Г. Д. Пальмерстон вещал в нижней: «Мы защищаем свободу наций и отстаиваем сохранение баланса сил».