* * *

Потрясения в азиатских владениях Османской империи имели самое непосредственное отношение к ситуации на Балканах. Занятая сведением счетов с непокорным египетским вассалом, Высокая Порта не имела возможности развернуть карательные операции против христианских подданных. Впрочем, и нужды в них не ощущалось. Двадцатилетие после Адрианопольского мира – сравнительно мирная эпоха в жизни Юго-Восточной Европы. Местных конфликтов и даже восстаний происходило немало, но ничего, похожего на бури 1820-х и 1870-х годов, не наблюдалось. Балканские народы были заняты созидательной деятельностью – обустраивали свои государства, расширяли и укрепляли свои автономные права (а в греческом варианте – отстаивали независимость), закладывали основы национальной культуры. Время обновления наступило и в Турции, здесь начинал свой отсчет Танзимат, период реформ, изжила себя военно-ленная система, определявшая не только военный строй, но и аграрные отношения в стране. В ноябре 1839 года Мустафа Решид-паша огласил, в присутствии юного султана Абдул Меджида, в парке у дворца Гюльхане (Дом роз) так называемый Гюльханейский хатт-и-шериф, содержавший намеченную программу преобразований. Она предусматривала предоставление всем подданным, независимо от их вероисповедания, гарантии неприкосновенности жизни, чести и имущества, ликвидацию административного произвола, справедливое распределение налогов, отмену ильтизама (откупной системы при их взимании), сокращение срока военной службы до пяти лет. Последовали рескрипты об открытии светских школ, о равных правах мусульман и иноверцев в качестве свидетелей в судах, о создании на местах меджлисов – совещательных собраний при органах власти с представительством в них христиан. Воплотить в жизнь удалось далеко не все из задуманного, и в местах, отдаленных от столицы, султанская власть признавалась, но далеко не везде ощущалась. Не только феодальная знать, но и мусульманская масса вообще отвергала идею равноправия с кяфирами (гяурами). Администрация оказалась не в состоянии справиться со сбором налогов, и система ильтизама, их откупа, была восстановлена. Но все же эпоху Танзимата, и в первую очередь отмену сипахийской системы землевладения, вычеркивать из турецкой истории нельзя. Высокой Порте пришлось в невиданной ранее степени считаться с христианскими народами. Султан Махмуд, путешествуя по Болгарии, выступил с речью, немыслимой в устах его предков: для него все верноподданные равны, он различает мусульман лишь в мечети, христиан – в церкви, иудеев – в синагоге.

В балканских провинциях царила духоподъемная атмосфера. Верхи в Дунайских княжествах жадно приобщались к европейской жизни. В городах воздвигались изящные особняки, из Вены и даже Парижа выписывались кареты и мебель. Театры, газеты, приемы и балы во дворце, дамские салоны. Газеты на полном серьезе печатали объявления: ворник такой-то, стремясь идти в ногу со временем, скинул боярский кафтан и обрядился в немецкую одежду. И тут дамы опережали мужей – выписывать платья, обувь, парфюмерию их Франции вошло в обычай. Медаль имела и оборотную сторону – роскошная жизнь бояр дорого обходилась крестьянам, налоги, подати, сборы росли как на дрожжах.

Первые шаги делало высшее образование. В 1835 году в Яссах открылась Михаэлянская академия с курсами философии, юриспруденции и теологии; в 1840-е годы здесь читали лекции также по минералогии, политэкономии, агрономии, архитектуре, живописи. В 1831 году в Бухаресте приступила к занятиям академия Святого Саввы. Но основная масса молодежи, стремившейся к знаниям, устремлялась в университеты Франции, Германии, Бельгии. Сыграли роль латинизаторские веяния в Молдавии и Валахии, культ Франции. Опора царизма на феодально-консервативное боярство способствовала отчуждению от России нарождавшейся интеллигенции.

В ее среде обозначился водораздел: выпускники франко-бельгийских университетов являлись проводниками либеральных и радикальных взглядов, немецкие поставляли Румынии более консервативно настроенных политиков и деятелей культуры.

На родине уже было где применить силы. Зародилась научная, прежде всего историческая литература, появились журналы «Архива ромыняскэ» и «Магазин историк пентру Дачия» («Исторический журнал для Дакии»). Образ прошлого, напоминание о жарких битвах с османами и прочими завоевателями и угнетателями пробуждало у читателей жажду к борьбе. В 1837 году совсем молодой Михаил Когэлничану издал «Историю Валахии, Молдовы и задунайских влахов», помянув в ней добрым словом Россию за ее подвиги на ниве освобождения молдо-валахов.

Поскольку самоуправствовавшие господари М. Стурдза и А. Д. Гика пользовались поддержкой Петербурга, установившего в княжествах фактически протекторат, все тяготы, падавшие на население, все беды, на него обрушивавшиеся, стали приписываться зловещему влиянию самодержавия. Оппозицию стали именовать Национальной партией, все настойчивее выдвигалось требование избавления зависимости от Порты и царизма. В 1843 году в Бухаресте возникло тайное общество «Фрэцие» («Братство»), его революционно-демократическое крыло во главе с Николае Бэлческу выступало за отмену феодальных привилегий, освобождение крестьян от барщины и наделение их землей за выкуп.

Экономический подъем на феодальной основе не мог быть ни слишком длительным, ни очень масштабным. Земля обрабатывалась примитивным крестьянским инвентарем и, при всем своем плодородии, давала скудные урожаи. Уже в 1840-е годы освоение новых площадей под запашку прекратилось за отсутствием таковых, в 1860-е крестьянство билось уже в тисках малоземелья.

Деревня продолжала жить в узком мирке натурального хозяйства. Не мог похвастаться особым прогрессом и город. Дороги пребывали в запущенном состоянии. Банков не существовало, кредитная система отсутствовала, на рынке имели хождение 70 видов монет, о введении в княжествах своих денег Высокая Порта не желала и слышать. В 1842 году Стамбул и Петербург сместили с валашского престола А. Д. Стурдзу за его излишнюю самостоятельность. Его сменил Георге Бибеску. Вместо прежних похвал в адрес Органических регламентов теперь сыпались проклятия. Осененный ими феодальный строй вступил в полосу кризиса. Возмущение вызывали такие привилегии бояр, как освобождение от налогов и право учреждать предприятия, не платя за патент. Утопичной оказалась надежда на проведение буржуазных по характеру реформ руками феодалов – крупных бояр. Засуха 1847 года обострила народные бедствия до предела. А на пороге стоял грозный 1848 год.

* * *

В Сербии Уайт-холл бросил открытый вызов Зимнему дворцу, учредив в 1837 году, ко всеобщему изумлению, консульство в Белграде явно в пику России, которая таким учреждением еще не обзавелась и вела сношения с сербами через консульство в Оршове на австрийской территории. Дотошные исследователи подсчитали, что за первую треть XIX века обитаемую сербами территорию посетили десять англичан, из них шестеро путешествовали по Дунаю и лишь полюбовались живописными берегами. Официальный мотив открытия – необходимость защиты интересов подданных британской короны – звучал фальшиво по причине отсутствия таковых. Как и торговли. Назначенному на должность полковнику Д. Ходжесу вменялось в обязанность заниматься делами «скорее политического, нежели коммерческого свойства». И, главное, внимательно следить за российским стремлением «увеличить политическое влияние своего правительства, будь то в Сербии или в окружающих районах»^[490]. Еще откровеннее объяснялся Г. Д. Пальмерстон в письме к послу в Вене сэру Ф. Лему: Сербия должна служить барьером на пути российского продвижения на Балканы и в дальнейшем превратиться в рынок для британских товаров.

Ходжес сразу же столкнулся с трудностями: в Сербии, докладывал он, «все влиятельные лица питают сильнейшую склонность к России». Эти чувства разделяют церковнослужители и молодые офицеры. Надо было найти какую-то точку опоры для осуществления поставленной задачи. Консул сделал ставку на князя Милоша Обреновича, и не ошибся, – тот легко пошел на тесный контакт с британцем. Милош тяготился российской опекой и стремился противопоставить Петербургу другую силу. В Северной столице, в свою очередь, разочаровались в Милоше. Его стремление управлять страной, не отягощая себя законами и необходимостью советоваться с кем-либо, вызывало протесты со стороны поднимавшейся торговой и сельской буржуазии. Оппозиция самовластному князю росла, охватив и многих его соратников по восстанию 1815 года. В Зимнем дворце коварному Милошу не доверяли и сознавали, что в Сербии назрела пора проведения определенных реформ. Отсюда – крен в сторону уставобранителей, в то время как либеральная Англия опиралась на своего рода патриархального деспота.