Две первые встречи с Солсбери оставили у Шувалова самое дурное впечатление, третья прошла в более примирительном духе. Посол отправился в Петербург на консультации, заехал по пути в Карлсруэ, поместье Бисмарка, сторонника австро-российской сделки. Посол не стал распространяться насчет провала миссии Игнатьева в Вене, но сказал канцлеру, что «покупать» Австрию и остаться после этого под угрозой войны с Великобританией слишком накладно^[762].

В Петербурге сочли условия договоренности с Англией тяжелыми, но все же приемлемыми и снабдили Шувалова подробной инструкцией. 18–19 (30–31) мая англо-российский меморандум был выработан и подписан. Протокол № 1 предусматривал раздел Болгарии и сокращение ее территории, предусмотренной Сан-Стефанским договором, без точного определения границ. Болгарское княжество к северу от Балканского хребта должно было получить широкую автономию, земли к югу от него – лишь административную. О выводе турецких войск из этих земель стороны не смогли договориться. Великобритания сняла свои возражение против вхождения Батума и Карса с окрестностями в состав России. Солсбери заявил, что защита турецких владений в Азии легла на плечи Англии, но задачу можно осуществлять, не подвергая Европу бедствиям новой войны. Что касается остальных условий Сан-Стефанского трактата, включая вопрос о возвращении Южной Бессарабии, то Лондон обязался не возражать против них, если Россия сумеет настоять на их сохранении. Эта формулировка позволяла британской дипломатии бороться чужими руками против указанных условий. Протокол № 3 относился к проблемам, по которым Солсбери сохранил полную свободу действий (участие держав в выработке государственного устройства «двух Болгарии», продолжительность пребывания российских войск на Балканах, навигация по Дунаю, режим Проливов). Третий протокол содержал обязательство России не добиваться дальнейшего расширения своих владений в Азиатской Турции^[763].

Весть о достигнутой договоренности повергла в смятение австрийских правителей. Андраши, стремившийся всех перехитрить, оказался отстраненным от решения важных вопросов. Он поспешил заверить Солсбери, что не связан с Петербургом никакими обязательствами, «позабыв» о Будапештской конвенции 1877 года. В Лондоне его приняли как раскаявшегося блудного сына, другого столь усердного партнера по антироссийскому фронту на конгрессе не обнаруживалось. Стороны заключили союзный договор и на конгрессе действовали в тесном сотрудничестве.

Оставшееся до созыва конгресса время Форин-офис потратил на приобретение военно-морской базы в Восточном Средиземноморье. Выбор пал на прекрасный остров Кипр, к берегам которого Афродита некогда вышла из пены морской. В отношении опекаемой ими Высокой Порты британцы на сей раз действовали решительно и крайне бесцеремонно. Посол Ч. Лейрд получил указание – не давать султану Абдул Гамиду передышки, возражения и сомнения с его стороны не допускались. На всю операцию выделили 48 часов, в случае неповиновения Даунинг-стрит грозил прекратить сопротивление русскому нажиму и оставить султана на произвол судьбы. Как нельзя более своевременно для британских усилий произошла попытка государственного переворота, Абдул Гамид присмирел окончательно и просил лишь, в случае нужды, приютить его на британском корабле. 4 июня 1878 года состоялось подписание конвенции об оборонительном союзе с Турцией. Великобритания представлялась в ней покровительницей и защитницей Османской империи. Подчеркивалось: сохранность владений султаната в Азии может быть обеспечена «только державой, достаточно сильной для того, чтобы пресечь с помощью оружия поползновения России на турецкие территории» (то есть Англией)^[764]. Последней же для осуществления сей благородной миссии совершенно необходима военно-морская база поблизости (понимай – на острове Кипр).

* * *

В России с формированием делегации на конгресс возникли сложности. Естественный ее глава – первый вельможа империи князь канцлер A. M. Горчаков. Но Александру Михайловичу – 80 лет, он стар, дряхл, утратил прежнюю энергию и, по мнению многих, склонен к уступкам. Высоким авторитетом пользовался военный министр Д. А. Милютин, но сама его должность не внушала оппонентам доверие к его способностям миротворца. В придворных кругах раздавались голоса в пользу посла в Лондоне П. А. Шувалова. Но у него – всего 4 года дипломатического стажа, да и специалистом в балканских делах он не являлся. Опытом в них обладал бывший посол в Стамбуле Н. П. Игнатьев. Но в активе у него – Сан-Стефанский договор, отвергнутый державами. Назначать его значило размахивать красной тряпкой перед оппонентами, да и сам Николай Павлович считал неприличным для себя разрушать в Берлине то, что он создал^[765]. Наконец, назначать главой делегации просто посла было несолидно, у всех прочих участников на высокой должности фигурировали министры, у двух держав, Великобритании и Германии, даже председатели правительств.

Царь остановил свой выбор на A. M. Горчакове, единственной фигуре, равной по значению и опыту партнерам и противникам.

В Берлин на конгресс 1 (13) июня – 1 (13) июля 1878 года последний российский канцлер отправился с тяжелым сердцем – доигрывать партию в заранее проигранном сражении, сталкиваясь со злой волей почти всей Европы^[766]. Слово «почти» он мог бы опустить, российская делегация находилась в полном одиночестве, даже балканские представители, действовавшие в закулисье, опорой ей не служили. С Румынией продолжался конфликт вокруг Южной Бессарабии, глава сербского внешнеполитического ведомства Иован Ристич тесно, и не без результатов, сотрудничал с австрийцами. Греция не скупилась на территориальные претензии.

Ситуация на конгрессе для России сложилась хуже некуда. Председательствовавший О. Бисмарк поручал обсуждение конкретных вопросов заинтересованным сторонам. Горчаков недомогал и часто отсутствовал на заседаниях. Основная часть работы легла на плечи второго уполномоченного ПА. Шувалова. Третий член делегации, П.П. Убри, отличался разве что безликостью и попал в нее как посол в Германии. В советской историографии на Шувалове, как на бывшем шефе жандармов, лежала печать Каина, что сказывалось на суровости оценок. Зарубежная отзывалась о нем лестно – компетентен, упорен, способен. Б. Дизраэли считал, что Петр Андреевич вел трудную борьбу с тандемом Солсбери – Андраши с замечательным терпением и талантом. Сам Шувалов вспоминал часы, проведенные в жарких спорах, как самые тяжкие в своей жизни. Еще теплившиеся в душе Горчакова надежды на содействие Бисмарка разлетелись прахом. Немецкий канцлер на всех парах шел к военно-политическому союзу с Австро-Венгрией, заключенному в 1879 году. Россия представлялась ему ненадежным партнером, способным оказать серьезное сопротивление новой попытке разгромить Францию, как то произошло в 1875 году. Иное дело – Австрия, готовая идти пристяжной в упряжке с Германским рейхом, за что ее надлежало наградить.

Конгресс дал санкцию на оккупацию Боснии и Герцеговины австро-венгерскими войсками. Многострадальное население этих провинций, поднявшее восстание, возжегшее восточный кризис, поплатилось за это сменой одной чужеземной власти на другую. Жители встретили оккупантов с оружием в руках, тем пришлось силой устанавливать свое правление.

Главной жертвой конгресса стала Сан-Стефанская Болгария. Ее территория была сильно урезана, она лишилась выхода к Эгейскому морю, лишь ее северная, до Балканского хребта часть обрела полноценную государственность в виде автономного княжества. Горчакову удалось добиться присоединения к нему округов Софийского и Варненского, располагавшихся к югу от гряды гор. Остальная Южная Болгария под именем Восточная Румелия получила лишь местное самоуправление во главе с губернатором-христианином^[767]. И все же считать Россию и балканские народы лишь жертвами учиненной над ними в Берлине расправы, как и оценивать подписанный трактат как триумф Дизраэли, о чем тогда почти единодушно твердила британская пресса, нет оснований. В самой Великобритании появились отзывы о премьере, не столь лестные, но зато куда более правдивые. В Форин-офис возник переполох в связи с языковым вопросом. Дизраэли университета не кончал и французским языком в приличной степени не владел – так, нахватался кое-чего на бытовом уровне во время поездок в Париж. На английских дипломатических грандов угнетающе действовала мысль – что будет, если представитель могущественной Британии станет изъясняться на форуме на языке бакалейщика? К Дизраэли отправился лорд Одо Россел – убеждать премьера, что конгресс желает слушать выступления прославленного оратора на его родном английском языке. Правда, возникает вопрос: а могли ли слушатели наслаждаться, слушая речь на неведомом языке? Но, видимо, тогда никто его не задал. Росселю удалось убедить премьер-министра, и в Берлине впервые английская речь стала языком дипломатического общения.