Реакция Лондона и Вены последовала немедленно, причем непримиримая. В очередном меморандуме Уайт-холла говорилось: в случае вступления российских войск в Константинополь без согласия Порты Англия немедленно отзывает посла из Петербурга. На подобную уступку с турецкой стороны не существовало никаких надежд. В непримиримости от британцев не отставали австрийцы. Д. Андраши заявил послу Е. П. Новикову: ни один министр монархии не даст согласия на расширение Болгарии к югу от Балканского хребта, и он будет сопротивляться этому «любыми средствами». «Даже с помощью войн?» – задал вопрос посол. Андраши уклонился от прямого ответа и повторил: любыми^[736].

* * *

На совещании у Александра II было решено дать отпор нахалам и занять позиции вдоль европейского берега Босфора с целью воспрепятствовать прорыву броненосцев адмирала Хорнби в Черное море. Но армейское командование знало, что осуществить подобную операцию оно не в состоянии по причине отсутствия в армии тяжелой артиллерии, единственно способной поразить бронированные махины. У царя мелькнула мысль о переправе за Дунай крепостной артиллерии из Керчи. Но как? По Черному морю, с немалым числом турецких броненосцев, к которым вот-вот на помощь могли прибыть английские? Или волоком по балканским кручам? Отвергать предложение венценосца не полагалось даже его брату, командующему. Поэтому великий князь Николай Николаевич, убежденный, что в ответ на предложение сдать позиции по берегу Босфора султан Абдул Гамид переселится на один из британских броненосцев, преодолел свое ранее несколько пренебрежительное отношение к дипломатическому ведомству и предложил возложить на него задачу достижения мира: «Я не считал себя вправе добровольно вызывать столкновение с Великобританией в то время, как нашей дипломатией делались всевозможные попытки по улаживанию затруднений и предотвращению пагубной для нас войны»^[737]. Как внимательно командующий относился к переговорам Н. П. Игнатьева в Сан-Стефано, можно судить по одному мелкому эпизоду. Столкнувшись с упорным сопротивлением турок, Игнатьев решил прибегнуть к тактическому маневру, пригрозив прервать их. Он пошел за санкцией к великому князю, который еще нежился в постели в доме купца Дадиани. Услышав о задуманном, он, как был, в ночной рубашке вскочил с постели и учинил Игнатьеву разнос. Таково было настроение в главной квартире.

«Разрыв с Англией почти неизбежен», – телеграфировал царь своему брату 18 (30) марта. Николай Николаевич в ответ изложил свои сомнения – пришлось бы брать турецкие укрепления силой. Александр II не привык, чтобы ему возражали даже братья. 20 марта он в резкой форме повторил распоряжение. В тот же день командующий, торопясь и нервничая, набросал карандашом ответ: «Крайне огорчен твоею телеграммою от 20 числа утра, уверен, что ты никогда не сомневался, что я свято всегда исполняю твои приказания. Но исполнение обезоружения стотысячной турецкой армии и флота считаю положительно вещью невозможною». Идти против совести он не может. Через несколько дней последовали дополнительные объяснения. По условиям соглашения, турок надлежало предупредить за три дня о разрыве перемирия: «Мне необходимо было положительное приказание в.и.в. для перехода с едва установленного мирного положения к новым военным действиям… Разрыв с Англией последовал бы немедленно»^[738].

Александр ослушания не терпел. Между братьями пробежала черная кошка. Царь в телеграмме открытым текстом задал Николаю Николаевичу вопрос: позволяет ли тому состояние здоровья исполнять многотрудные обязанности командующего Дунайской армией, что было равнозначно приказу об отставке. Великий князь покинул свой пост. Ему на смену назначили генерала Э. И. Тотлебена, прославленного защитника Севастополя, чья военная репутация не оспаривалась никем в мире. Однако и этот опытный и осторожный полководец пришел к выводу, что в создавшихся условиях занятие побережья Босфора нецелесообразно ввиду отсутствия тяжелой артиллерии, могущей воспрепятствовать прорыву британских броненосцев в Черное море. Операция, по его мнению, становилась бессмысленной. Столкнувшись с дружной оппозицией военачальников, Александр II от нее отказался^[739].

Не английских солдат опасались в военном министерстве России. Пугала экономическая, политическая, финансовая, морская мощь Великобритании, неустойчивость международной обстановки, коварство Габсбургской монархии, перспектива нового варианта крымской эпопеи. Предстояла война неизвестно на скольких фронтах. Помимо уже существовавших, Балканского и Кавказского, предвидели столкновения в районе Проливов с Англией, на юго-западном порубежье империи – с Австро-Венгрией. В случае прорыва флота владычицы морей в Черное море (чему никто и ничто помешать не могло) можно было предвидеть развертывание операций на Кавказе. Существовала опасность высадки десантов на Балтике. Нельзя было сбрасывать со счетов попытку вторжения в Среднюю Азию и нападения на форты Тихоокеанского побережья, для отражения которых были усилены гарнизоны Владивостока, Николаевска и Посьета.

Ничего похожего хотя бы отдаленно на доверие между Лондоном и Веной не существовало. Стороны уступали друг другу честь бросить вызов России. Хитрый Дьюла Андраши сравнивал одного соперника с акулой, а другого с волком – каждый из них в случае нужды мог удалиться в свою стихию. А что делать Австро-Венгрии в случае открытого столкновения с северным колоссом?

Но в Вене знали и другое – Второй рейх в лице Бисмарка не допустит не то что растерзания Дунайской монархии, но даже нанесения ей сколько-нибудь существенного ущерба, что побуждало продолжать опасную игру. Учитывая угрожающую позицию Габсбургской монархии и репутацию ее непревзойденного коварства, Д. А. Милютин приступил к переброске сил из района Проливов к ее рубежам. 27 февраля (11 марта) он отдал приказ о передислокации всех гвардейских частей, гренадерского корпуса и других соединений (всего 5 пехотных, 3 кавалерийских дивизий, 1 стрелковой и 1 саперной бригады). Из всей Дунайской армии в распоряжении Тотлебена оставалось 100 тысяч человек^[740]. А к туркам прибывали подкрепления из Малой Азии и за счет гарнизонов крепостей, занятых российскими войсками по перемирию. Отсюда – план оборонительной кампании, разработанный командующим на 1878 год.

Великобритания являлась не то что непредсказуемым, а недостижимым противником. Британцы, охраняемые хоум-флитом, могли отсиживаться на своих островах, сколько им заблагорассудится, поскольку ни нашествия, ни даже перерыва снабжения им не угрожало. Австро-Венгрия была и доступна, и уязвима, но германский сосед наложил вето на ее разгром. Вырисовывалась мрачная перспектива: помимо 250 тысяч уже убитых, раненых, искалеченных, больных, замерзших – бросить еще 50-100-150 тысяч человек в пасть кровожадному Молоху, и не добиться при том, по убеждению ДА. Милютина, преимуществ по мирному договору.

Отечественная наука долгие годы склонялась к мысли, что сыпавшиеся на Россию угрозы не более чем шантаж, никто на нее не дерзнет, не посмеет напасть. «Угрозы войны не были основаны на реальной возможности возникновения войны против России и являлись лишь игрой на нервах русского правительства», – утверждал автор солидной монографии Н. И. Беляев^[741]. Исходя из подобной установки позиция командования выглядела достойной сожаления – генералы перестраховывались и упускали великую победу, идя на напрасные уступки, дипломаты им в том деятельно помогали. На самом деле в 1878 году не существовало ни малейшей гарантии, что военного противостояния удастся избежать. Неуязвимая на своих островах Великобритания, Австро-Венгрия под опекой Германского рейха и Турция представляли немалую силу. Россия стояла перед выбором: или трудный, с неизбежными потерями мир, или война на истощение с недосягаемым для ее армии врагом, способным задушить ее торговлю, наглухо перекрыв Босфор и Дарданеллы, перерезав торговые пути, пустив на дно морские купеческие суда. Это грозило финансовым дефолтом и погружением казны в пучину долгов, и самое тревожное – свертыванием реформ и увековечением отсталости страны. Все это предвидел министр финансов М.Х. Рейтерн в своем предвоенном обращении. Если все это принять во внимание, позиция командования выглядела совершенно в ином свете – не перестраховочная акция, а обдуманное решение людей, озабоченных судьбами Отечества. Немыслимо продолжать кровопролитие до бесконечности, будучи уверенными в недостижимости торжества.