Гогенцоллерн разослал в столицы жалобу на подданных – нет на них управы, нужна твердая рука для наведения порядка. Ознакомившись с ламентациями Карла, Александр II слегка позлорадствовал – нечего ему было записываться в вассалы к султану. Державы-покровители предложили ему свои симпатии, но не поддержку, им было не до балканского захолустья, все внимание приковала к себе Франко-прусская война.

Парламент в ответе на тронную речь раскланялся со всеми, выразив признательность благородной нации, связанной с румынами узами крови (понятно кому), осудив выступление в Плоешти, подтвердив верность конституции и господарю, который под нее подкапывался.

Карл опубликовал в газете «Аугсбургер альгемайне цайтунг» письмо вымышленному другу обидного для румын содержания: страна одним прыжком перешла от деспотического правления к ультралиберальному, а румыны не обладают гражданскими добродетелями, «необходимыми в квазиреспубликанском государстве». Ответ парламента на тронную речь он назвал «шедевром фанариотского коварства» и объявил о своем желании покинуть трон и вернуться на родину, влекущую его «с магнетической силой»^[644].

Казалось, пути страны и монарха разойдутся. Он в одиночестве торжествовал по случаю триумфа фатерлянда на поле боя. А вокруг все притихло. Никакой общественной бури не произошло. Министр-президент И. Гика высказал мнение, что князь сочинил письмо, будучи глубоко обеспокоен судьбами страны; депутат-оппозиционер Н. Бларенберг отказывался верить в желание князя отказаться от престола. Палата депутатов засвидетельствовала преданность трону и несгибаемую решимость сохранить верность конституции, сумев и монархические чувства излить, и либеральную невинность соблюсти^[645]. Последний всплеск волнений произошел 10 (22) марта 1871 года в Бухаресте. Немецкая колония во главе с консулом И. Радовицем чествовала возведенного на императорский престол Вильгельма. Здание, где происходило торжество, окружила шумная толпа молодежи, главным образом студентов. Полетели камни в витрины ресторана, посыпались стекла, человек полтораста ворвались в зал с криками «Да здравствует республика!», «Долой иностранцев!», «Ко дворцу!». Полиция присутствовала, но бездействовала. Немцы оказались не робкого десятка и выдворили буйных протестантов из помещения. Войска появились ночью, когда площадь обезлюдела^[646].

Утром И. Гика явился во дворец с повинной и получил отставку. Карл заявил, что останется в Румынии лишь в случае формирования правительства, пользующегося его доверием (то есть ему послушного). 11 (23) марта палата заседала весь день за закрытыми дверями. В полночь удалось сформировать консервативный кабинет во главе с Ласкаром Катарджи. Он поставил рекорд долгожития – пять лет. И консерваторы, и либералы выбрали твердую власть и подчинились воле монарха. Чудовищная коалиция помещиков и крупной буржуазии доказала свою жизнеспособность.

* * *

В 1873 году случилось нечто ранее невозможное и невообразимое – образовался союз трех императоров, Германского, Российского и Австрийского. Поползли слухи о возрождении Священного союза, совершенно фантастические, потому что троица не замышляла и не учиняла походов против революционных супостатов и со своими подданными разбиралась поодиночке. Но охранительное начало в комбинации все же присутствовало, хотя и в оборонительном варианте. В бумагах Горчакова сохранились свидетельства о серьезной тревоге в связи с активностью I Интернационала: «Характер и сила этой опасной организации, проявившиеся в процессе Парижской коммуны, поразили все правительства. Они увидели в ней социальную опасность, в той или иной степени угрожающую всем»^[647].

Заботы троицы были посвящены не расплодившимся социалистам, а улаживанию европейских, и прежде всего балканских, дел. Партнеры были заинтересованы в поддержании стабильности на континенте (пока что). Берлину следовало озаботиться приобщением южных немцев к прусским порядкам, что требовало и времени, и хлопот. Австро-Венгрия, выдворенная из Италии и Германии, с непрекращавшимся кипением национальных страстей, временно притихла в своих балканских притязаниях. Россия, которая всегда стояла на страже европейского мира, проводила курс на возрождение балканских народов эволюционным путем. Война устранялась из процесса как средство катастрофическое для страны и гибельное для проводившихся преобразований. Резко обострились отношения с Великобританией на почве споров о разграничении в Средней Азии. Обеспечить себе тыл на случай перерастания напряженности в открытую схватку было просто необходимо. Поэтому – никаких фантастических устремлений на Востоке, крайняя сдержанность и осторожность. Александр II сказал как-то: пусть Османская империя существует, пока не придет час ее развала, тем более что заменять ее нечем.

Трудно шло сближение с «изменницей» – Веной. В 1871 году внешнеполитическое ведомство монархии возглавил представитель венгерской магнатской группировки граф Дьюла (Юлиус) Андраши. Его предшественник К. Бойст еще не расстался с мечтой о реванше, мадьяр же смирился с пребыванием Австро-Венгрии в младших партнерах у Второго рейха в обмен на поддержку австрийских позиций на Балканах.

Андраши в узком кругу определял свою позицию кратко: «Протянем руку Германии и покажем кулак России»^[648]. Но на секретном совещании у императора и короля Франца Иосифа в феврале 1872 года никто не одобрил его авантюристических замыслов. Граф Дьюла поспешил перекраситься и лгал столь упорно, изощренно и правдоподобно, что ввел в заблуждение даже опытную российскую дипломатию. Горчаков поверил в искренность своего нового австрийского партнера, тот заверял его, что лишь мир позволит сохранить баланс дуализма в монархии и избежать в ней немецкого преобладания. Послу Е. П. Новикову он представлялся чуть ли не агнцем.

Процедура оформления союза происходила не то что открыто, а можно сказать, парадно. В Берлине гремели оркестры, солдаты шагали на парадах, смотрах и разводах, на торжественном обеде в Белом зале старого замка рекою лилось шампанское, множество братьев наших меньших расстались с жизнью на охоте, кайзер-дядя и царь-племянник заключали друг друга в объятия. Они и министры соревновались в произнесении миролюбивых деклараций. Но на Певческом мосту знали: Германия изыскивает возможность новой расправы над Францией без вмешательства России. Поэтому во всех случаях, предусматривавших российско-германское военное сотрудничество при нападении на одну из держав, делалось исключение для Франции: в случае ее вовлечения в конфликт Россия сохраняла свободу рук. Александр II счел нужным успокоить Париж – ничего против него не замышляется. Горчаков оставался убежденным сторонником сотрудничества с тогдашней Третьей республикой: «Мы желаем, чтобы Франция, залечив раны, восстановила силы и заняла свое место в Европе… Какое правление ни установилось бы во Франции без различия его имени и формы, оно встретит с нашей стороны самое дружеское расположение, ибо оно не станет угрожать ни общественному строю, ни всеобщему миру, в сохранении которых мы заинтересованы»^[649].

Договоренность, скрепленная подписями трех величеств, выглядела скромно и маловыразительно: в случае возникновения угрозы войны они обещали не заключать новых союзов, а договориться между собой об образе действий, которого следует придерживаться сообща.

В российском министерстве наступило время восторгов: именно согласие, установившееся между тремя дворами, дает гарантию как для избежания осложнений на Востоке, так и для предотвращения европейской конфронтации. В отношениях с Веной «вызывающее раздражение прошлого забыто, фантомы панславизма, пангерманизма, венгеро-дунайской державы низвергнуты на полагающееся им место»^[650]. Появление всей этой фантастики можно приписать лишь воздействию психологического фактора: с Дуная вдруг потянуло мирным ветерком, отечественная дипломатия, засидевшаяся в одиночестве, сумела кое о чем договориться, не чуждый тщеславию император Александр чрезвычайно гордился своим участием в заключении союза и считал его своим детищем, а МИД никогда не страдал от отсутствия в нем льстецов. Усилия трех императоров привели к кратковременному успокоению на юго-востоке Европы. Не более того. Никаких гарантий они не принесли, что показало ближайшее будущее.