Ответы, положенные на стол нового самодержца, Николая I, были на редкость единодушны. К. О. Поццо ди Борго писал из Парижа: «Ни Европа, ни турки, ни греки не обращают на нас ни малейшего внимания». Выход один — война; вмешательства держав опасаться не следует; даже Меттерних ограничился «изворотливостью» и «интригами». Г. А. Строганов, оставшийся не у дел посланник в Стамбуле, полагал: «Вмешательство держав в спор между Россией и Портой вылилось в непрекращающиеся лживые заверения, за которые пришлось расплачиваться кровью тысяч христиан… Православных христиан толкают в пропасть исключительно из ненависти к России». Последняя же стала «хранительницей принципов, которые, по-видимому, обязательны лишь для нее, должны применяться только за ее счет и в ущерб ее правам». Это был уже прямой выпад против установлений Священного союза… X. А. Ливен высказывался в пользу военных действий; он полагал, что антирусского блока держав опасаться не следует. Его депеша от 18(30) октября 1825 г. заключалась многозначительной фразой: «Англия уже ищет нас».
Каннинг осознал, что в своей игре он подошел к опасной черте, что дальнейшие попытки отстранить Россию от участия в решении греческого вопроса и новые препятствия в урегулировании балканских дел могут привести к тому, что отстраненной окажется сама Великобритания. Надо было возобновлять контакты, но уже с целью поиска компромиссов.
Министр почувствовал тягу к беседам в салоне княгини Дарьи Христофоровны Ливен: «Мистер Каннинг начал вести со мной сладкие речи. Он воображает, что завоюет мое сердце в пять дней», — сообщала эта дама от дипломатии в письме Меттерниху.
Вскоре ее супруг запросил санкции на обмен мнениями в официальной форме, и получил согласие. Каннинг удалился на отдых в небольшой приморский городок Сифорд. Чета Ливенов в то же самое время почувствовала желание отвлечься от светских раутов и поселилась в Брайтоне. Под шум морского прибоя протекали беседы…
Министр просил сохранять их в строжайшей тайне: Пруссия, по его словам, весом на Востоке не пользуется и, стало быть, нечего думать об ее позиции; Австрия столь враждебна грекам, что всякое ее вмешательство будет им на пагубу; французский кабинет Каннинг характеризовал как «низкий и злокозненный». Британским твердолобым про-туркам и подавно не следовало знать о готовящемся сближении с Россией. Поэтому Каннинг намерен был информировать о ходе переговоров лишь премьер-министра графа Ливерпула, герцога Веллингтона и, в самой общей форме — короля. Даже посол в Петербурге лорд Перси Стрэнфорд был отстранен от них, ибо, по нелестной характеристике своего шефа, отличался «весьма сомнительной правдивостью».
Ливен, запамятовав, что совсем недавно вместе с королем перемывал косточки Каннингу, намекнул на то, что излишне держать Георга в курсе дел по причине его всем известной болтливости. Каннинг в мягкой форме возразил: конституция есть конституция…
Стороны шли на сближение, хоть и преследовали разные цели. Каннинг стремился не допустить единоличных действий России на Балканах, связать ей руки и достигнуть приемлемого для Порты и вынужденного для присмиревших греков компромисса. В доверительной беседе (не с Ливеном конечно) он излагал свои замыслы так: «Я надеюсь спасти греков без войны, запугивая турок именем России».
Петербургу нужно было продемонстрировать свою добрую волю к согласию, дабы нейтрализовать могущественную Великобританию в весьма вероятном русско-турецком конфликте. Его изоляция на внешнеполитической арене прекращалась.
Весной 1826 г. представился удобный случай для продолжения переговоров на самом высшем уровне: по случаю коронации Николая I в Петербург съехались высокопоставленные иностранцы, хором славившие нового самодержца, залившего кровью декабристов подножье трона. Король Георг IV при вручении Ливеном новых верительных грамот, выразил «глубокое восхищение» Николаем, который «заслужил признательность всех зарубежных суверенов, оказав громадную услугу всем тронам». Не преминул отправить поздравление и Каннинг, усмотревший в действиях царя «величие, мудрость и умеренность».
Сам он в Петербург не поехал, а отправил туда своего коллегу по кабинету герцога Веллингтона. Выбор крайне польстил Николаю: к победителю Наполеона он относился с глубокой симпатией. Импонировали ему и консервативные взгляды британского (и русского — ибо Веллингтону был пожалован этот чин) фельдмаршала. Что касается Каннинга, то он приобщил к своему маневру правоверноумеренную часть кабинета и лишил ее возможности возражать в дальнейшем против совместных с Россией мер.
Чрезвычайный посол был снабжен инструкцией, из которой явствовало, что сотрудничество с Россией мыслилось как способ убеждения (но никак не принуждения) Порты пойти с греками на компромисс. Каннинг тщательно оговаривал, что отказ Стамбула принять посредничество одной или двух держав не дает «России права на войну против Турции». Тут же указывалось, что Англия «не потерпит уничтожения Турецкой державы». Сам Веллингтон в меморандуме от 7 марта 1826 г., врученном К. В. Нессельроде, предупреждал, что согласен на совместные демарши двух правительств «при условии, что используемые средства ограничатся представлениями».
Ради того, чтобы предотвратить конфликт, Веллингтону было предписано содействовать улаживанию всего круга вопросов, связанных с Бухарестским миром, над решением которых русская дипломатия билась более десяти лет. Он вклинился в русско-турецкие переговоры, можно сказать, в последний час. В Петербурге его ознакомили с перечнем требований, которые собирались предъявить Порте. Веллингтон признал их справедливость. Его замечания, касавшиеся кое-каких деталей, были, по словам К. В. Нессельроде, «приняты почти полностью». Фельдмаршал направил британскому посольству в Турции указание — способствовать урегулированию с Россией, ибо, рассуждал он, «война с Россией в настоящий момент, бесспорно, поощрит греков и толкнет на восстание поголовно всех европейских подданных Порты».
В этой фразе — ключ к объяснению неожиданной поддержки при улаживании русско-турецких споров вокруг договора 1812 г. после того, как Европа десять лет вставляла палки в колеса переговорам. По тем же соображениям решили оказать содействие австрийцы и французы. Подчиняясь невиданно дружному демаршу трех послов, турки согласились направить своих представителей на переговоры с российскими уполномоченными, которые и открылись в июле в Аккермане.
Все эти акции Веллингтона явились своего рода прелюдией к обсуждению главного волновавшего Россию вопроса — греческого.
В собственноручной записке от 1(13) марта герцог информировал своих российских собеседников об итогах переговоров Ч. Стрэтфорда с греческими министрами на корабле у о-ва Идра. Российскому МИД и самому Николаю I они показались приемлемыми. В меморандуме, озаглавлен-'ном «Суммарные пункты возможного урегулирования» Веллингтона информировали о согласии «взять за основу предложения, сделанные г-ну Стрэтфорд-Каннингу греческими вождями» с целью добиться для Греции статуса, которым некогда пользовалась в отношении Османской империи Рагузская (Дубровницкая) республика (т. е. состояния, близкого к независимости).
4 апреля (23 марта) 1826 г. был подписан документ, который, несмотря на свою скромную форму (всего лишь Протокол) сыграл решающую роль в расстановке международных сил на Балканах вплоть до окончания Восточного кризиса. Содержание его состояло в следующем:
Россия и Великобритания предлагали восставшим и Порте свое посредничество, оговаривая условие урегулирования: греки «будут управляться властями, ими самими избранными и назначенными, но в назначении которых Порта будет иметь известное участие». «Они будут пользоваться полной свободой совести и торговли и будут исключительно сами заведовать внутренним своим управлением». Турки должны покинуть землю создаваемого государства; их собственность подлежала выкупу.
Кроме общей и мало к чему обязывающей фразы насчет «известного участия» в делах Эллады Порте надлежало получать ежегодно твердо зафиксированную дань. Вассальная зависимость от Османской империи была почти-что номинальной, уподобление статуса Греции со славной славянской Дубровницкой республикой в данном случае являлось вполне уместным.
