12 февраля оно активно поддержало петицию парижских секций в пользу таксации цен на зерно. 9– 10 марта члены общества были на переднем плане: Ж. Жорес даже считал, что Общество защитников республики играло «роль повстанческого комитета». Были у него заслуги и в дни восстания 31 мая — 2 июня. В одном из обращений более позднего времени общество напоминало о «содействии им принятию решения ударить в набат», призывавший парижан к восстанию, т. е. о том, что среди колебаний и борьбы мнений накануне 31 мая оно поддержало инициативу радикальных активистов антижирондистского движения. Некоторые его члены выдвинулись в руководство восстанием. Майяр, например, в качестве заместителя председателя подписал призыв секции Сите 28 мая о создании повстанческого центра. В разгар террора, защищаясь от доносчиков, он называл себя даже «председателем 48 секций 31 мая»{26}. Комиссар повстанческого комитета на почте Мамен в трудную для себя минуту тоже напомнил о своих заслугах 31 мая –2 июня 1793 г. Он поддерживал тех, кто добивался окружения Конвента батальонами секций.
8 марта Общество защитников республики обратилось с призывом восстать против «убивающей свободу клики Конвента». Обращение называлось «Картина политического положения Парижа: ответ на клевету Ролана». «Неверные депутаты, — говорилось в нем, — не только должны быть отозваны, но их головы должны пасть под мечом закона, когда будет доказано, что под предлогом свободы мнений они предавали интересы нации». В документе содержалась острая социальная критика, ей в частности подвергался жирондистский проект конституции как антинародный, «целиком выражающий интересы богачей»{27}. Но главными стали политические обвинения.
Это вполне понятно. Вести из Бельгии, полученные в Париже 5 марта, произвели сильное впечатление. Оно было тем более ошеломляющим, что последовало за победными реляциями. Сразу заговорили о предательстве, о злонамеренности генералов во главе с Дюмурье, о преступном попустительстве Исполнительного совета и т. д. Уже 6–7 марта агенты полиции сообщали об активном выражении недоверия к Дюмурье и генералам — «честолюбцам, которые только по принуждению или из расчета приняли сторону революции»{28}.
СТАНИСЛАВ МАЙЯР
Несмотря на блестящие победы, одержанные под командованием Дюмурье, он был непопулярен в демократических кругах. Здесь чувствовали, что Дюмурье вместе со всей генеральской верхушкой французской армии чужеродны в республике, и не верили этому «прислужнику королей»{29}. Здесь чувствовали также и могли не раз убедиться в том, что жирондисты в Исполнительном совете и Конвенте поддерживают Дюмурье и генералитет в противодействии всяким попыткам демократизации армии и проникновению новых демократических элементов в армейскую иерархию.
В ночь на 9 марта Общество защитников республики в новом обращении призывало секции, состоящие из санкюлотов, собраться у Якобинского клуба, чтобы «устрашить членов клики, заседающих в Конвенте, и отправиться во все помещения, где печатаются газеты Бриссо, Горса и им подобных»{30}. В 5 часов утра повстанцев должен был собрать набат. Однако его не последовало. Общество пыталось распространить обращение — тот образец, который дошел до нас, был принесен в секцию Французского пантеона тремя его делегатами. Но призыв к выступлению не мог успеть дойти до сколько-нибудь значительного числа секций.
Вместо массовой манифестации, которую замыслили руководители федератов, 9 марта отмечались сравнительно малолюдные сходки. По донесениям администрации полиции группы федератов собирались в тот день на Елисейских полях и в нескольких тавернах поблизости от Конвента, где вели агитацию в духе приведенного обращения. К ним присоединились кое-кто из парижан, так что число участников сходок достигло нескольких сот. Вечером они разгромили типографии жирондистских газет «Курьер департаментов» и «Парижская хроника».
Тем временем другая часть инсургентов явилась на заседание Якобинского клуба. Для того чтобы поднять народ, авторитета Общества защитников республики, усилий группы федератов и присоединившихся к ним активистов секций было совершенно недостаточно. Они это поняли сами и потому приложили старания, чтобы склонить к антижирондистскому восстанию Якобинский клуб.
В начале марта отношения между якобинцами и жирондистами оставались накаленными. После процесса над королем к новому обострению борьбы между ними привели продовольственные волнения 25–26 февраля. Жирондисты приписали подстрекательство их Марату и развернули в своих газетах яростную антиякобинскую кампанию. Еще с сентябрьских дней 1792 г., когда произошли стихийные расправы над узниками тюрем, жирондистская пресса клеймила якобинцев и парижан как «убийц». Февральские события дали повод обвинить их в грабежах и покушении на собственность. Стремление настроить департаменты против якобинцев и Парижа вызывало возмущение демократических сил, и то, что разгром двух жирондистских газет был первым актом застрельщиков восстания в Париже, — явление не случайное: инсургенты откликнулись на угрозу выступления департаментов против столицы, на борьбу, которая разгоралась в тот момент в Конвенте.
М. Робеспьер и другие монтаньяры с трибуны Конвента требовали наказать журналистов-подстрекателей. Но было очевидно, что Конвент вряд ли пойдет на это, ведь газеты редактировались вождями жирондистов. Поэтому Робеспьер предложил якобинцам дать отпор жирондистской прессе, развернув свою контрагитацию с помощью провинциальных народных обществ, «удочеренных» Якобинским клубом. Он считал главным в тот момент добиться осуждения жирондистов общественным мнением всей страны. Когда 27 февраля Дефье, сославшись на обращение народных обществ Марселя и Нима, потребовал обсуждения способов отзыва из Конвента и наказания депутатов-жирондистов, Робеспьер подверг его предложение резкой критике. Он не без основания полагал, что перевыборы приведут лишь к замене одних жирондистов другими, и предложил сообщить провинциальным обществам, что якобинцы считают необходимым добиваться не «отзыва не оправдавших доверие депутатов», а их общественного осуждения, с тем чтобы лишить возможности причинять вред{31}. План нейтрализации жирондистов путем морального давления был изложен Робеспьером на заседании якобинцев 6 марта и получил поддержку клуба.
Поражение в Бельгии усилило якобинскую критику военного министерства и прожирондистского Исполнительного совета в целом, выступления против комитетов Конвента, где господствовали жирондисты, против жирондистской политики попустительства генералам, роялистам и другим врагам революции. Монтаньяры потребовали коренной реорганизации исполнительной власти. Они надеялись, что большинство Конвента поддержит их, и 8–10 марта, казалось, были близки к осуществлению своих надежд. Еще 2 марта Марат призывал «патриотов Конвента» объединиться с Горой против «контрреволюционной партии государственных людей»{32}; часть депутатов Болота, или Равнины, обычно поддерживавших жирондистов, поняв, что республика в опасности, стали прислушиваться к предложениям Горы. В результате монтаньярам в эти дни удалось добиться принятия ряда революционных декретов: об учреждении чрезвычайного трибунала, о посылке в департаменты депутатов Конвента для организации отпора врагу и др. Инсургенты выдвинули свой план устранения жирондистов насильственным путем, чреватый роспуском национального представительства, как раз в тот момент, когда Робеспьер предлагал усилить его власть путем объединения Конвента с Исполнительным советом.
Мнение о недопустимости покушения на национальное представительство, опасение, что восстание подорвет патриотические усилия и обернется катастрофой на фронте, разделялись многими якобинцами. Однако слишком сильна была ненависть к жирондистам, и, когда в клуб пришли инсургенты, якобинцы заколебались{33}. Не получив определенной поддержки членов Якобинского клуба, повстанцы отправились к кордельерам. Там их ожидал более теплый прием. По некоторым данным, им даже удалось добиться одобрения клубом идеи восстания. Во всяком случае, в дальнейшей деятельности инсургенты опирались на решение Клуба кордельеров. Среди них теперь выделился Жан Варле.
