Фронда началась.
Канцлер Сегье немедленно выступил с протестом, он заявил, что создание суверенного органа без согласия на то законной власти может представить собой опасность и носить предосудительный характер в отношении общественного порядка и управления{33}. Увещевания и запугивания не подействовали, тогда правительство перешло к репрессиям. 18 мая полетта была отменена для всех верховных судов. Несколько человек были арестованы{34}. Желаемого эффекта это не произвело.
Если в 1643–1647 гг. происходило усиление корпоративной солидарности членов парламента и этот процесс способствовал росту авторитета этого органа, укреплению его позиций в системе государственных учреждений, то в первой половине 1648 г. явно наметились интегративные тенденции в целом в среде традиционного чиновничества: их сплачивала общая борьба против министров, интендантов, финансистов. Десять дней спустя после принятия «акта единства» синдикат казначеев опубликовал открытое письмо к Парижскому парламенту, в котором предлагал добиться конфискации у откупщиков незаконно полученных ими доходов (называлась даже сумма 5 млн ливров); эти деньги могли, по мнению казначеев, пойти на выплату жалованья магистратам. Тогда же столичные казначеи разослали циркуляры ко всем провинциальным бюро казначеев, они призывали коллег объединиться с другими чиновниками их местности и посылать в Париж любые документы, которые помогут разоблачить преступное поведение интендантов и финансистов{35}. Тем временем финансовые операции были полностью прекращены. Никто не решался предоставлять государству займы. Обстановка в Париже накалялась. Все более смелела чернь. На улицах частенько можно было услышать, как, ругая заупрямившуюся лошадь, возчики называли ее «мазарини»…{36}.
Герцог Орлеанский предложил восстановить полетту для всех высших судов, добиться освобождения арестованных и возвращения сосланных ценой отказа от «акта единства». Но парламент не согласился на простое восстановление status quo. 10 июня король в своем совете кассировал «акт единства»{37}. Тогда парламент провел его повторное утверждение, за «акт» проголосовали 97 присутствовавших магистратов, против — 66{38}. На следующий день правительство капитулировало. Магистраты получили официальное разрешение на проведение совместных заседаний делегаций от суверенных судов Парижа. Через две педели начались заседания палаты Святого Людовика. Была выработана декларация из 27 пунктов, ее реализация замедлила бы развитие государственного аппарата буржуазного типа, были бы замедлены и процессы аккумуляции национального богатства через систему государственного фиска. В декларации палаты Святого Людовика провозглашалась неприкосновенность личности и имущества; заключение без следствия ограничивалось 24 часами; выдвигались требования отзыва из провинций всех интендантов, отмены системы откупа налогов, предлагалось на четверть уменьшить самый тяжелый налог — талью, освободить всех заключенных в тюрьму за неуплату долгов, создать палату правосудия для расследования незаконной деятельности финансистов, запрещалось без согласия парламента учреждать новые должности и вводить новые налоги.
31 июля королевской декларацией были утверждены все предложения палаты Святого Людовика, за исключением пункта о запрете «lettres de cachet», т. н. запечатанных писем — чрезвычайных указов короля (в том числе об аресте того или иного лица), которые не подлежали обычной процедуре регистрации. Королевская декларация в качестве условия выполнения всех пунктов программы требовала роспуска палаты Святого Людовика и возвращения парламента к отправлению его судебных функций{39}. 1 августа парламент приступил к обсуждению королевской декларации. Силы закона декларация еще не имела, и станет ли она законом — никто не мог сказать.
В конце августа пришло известие о крупной победе королевской армии под командованием принца Конде над испанцами. В Нотр-Даме должна была состояться торжественная месса. И именно в тот день Anna Австрийская решила разделаться с самыми зловредными и опасными (по ее мнению) членами парламента. Был отдан тайный приказ об аресте президентов парламента Бланмениля и Шартона и советника Большой палаты 73-летнего Брусселя.
Торжественная служба шла своим ходом… Вдруг члены парламента заметили, что Комменж, лейтенант охраны королевы, не последовал за пей в храм, а остался на паперти. Они заподозрили неладное. Кое-кто поспешил скрыться. Так избежал ареста Шартоп. Был схвачен только Бланмениль. Бруссель не участвовал в торжествах, и его пришлось арестовывать на дому. Это было непросто. Старый советник пользовался большой популярностью у парижского мелкого люда. Симпатию вызывали не только его острые выступления против финансистов и администрации Мазарини, по и скромный образ жизни: Бруссель жил с большой семьей на небольшую ренту на улице Сен-Ландри, нередко покровительствовал несправедливо обиженным простолюдинам{40}.
Комменжу не удалось незаметно арестовать Брусселя; старая служанка советника и лакей подняли крик. На колокольне ближайшей церкви неизвестные лица ударили в набат{41}. На улице Сен-Ландри начались волнения. Бруссель командовал отрядом городской милиции квартала, да и соседская солидарность горожан в ту эпоху была очень сильной{42}, так что защитников у Брусселя оказалось много.
Поднялись лодочники Сите, крючники и все те, «кто зарабатывал на жизнь трудом на воде». К ним присоединились подмастерья, грузчики-посыльные (так называемые ганьденье), мелкие лавочники, ремесленники, нищие, бродяги…{43} Стали строить баррикады. С огромным трудом Комменжу удалось вывезти Брусселя из Парижа. Муниципалитет предписал начальникам городской милиции призвать буржуа к оружию и препятствовать образованию сборищ{44}. Милиция, род отрядов городской самообороны, состоявшая из добропорядочных людей, не проявляла рвения: она вяло разгоняла народ или вовсе не обращала внимания на места скопления восставших.
На следующий день с раннего утра продолжилось строительство баррикад. В одних местах бочки, заполненные песком и заваленные булыжником, в других — цепи перекрыли узкие улицы города. Магазины и лавки остались закрытыми.
Канцлер Сегье, отправляясь во Дворец правосудия, чтобы огласить указ об отмене всех постановлений парламента, принятых после 31 июля, вынужден был сменить свою карету на портшез. В карете невозможно было пробиться через толпу. Но добраться до парламента канцлеру не удалось. Оскорбления, ругательства, наконец, прямая угроза расправы заставили его искать спасения в доме зятя на набережной Августинцев. Преследуя Сегье, толпа ворвалась в дом. Канцлер успел спрятаться в чулане, и тогда разгневанные бунтовщики решили поджечь здание. Их намерению помешал маршал де ля Мейере, прибывший на место с четырьмя ротами гвардейцев. Ля Мейере увез канцлера в своей карете. Вдогонку им летели булыжники, стреляли из мушкетов. Несколько швейцарцев из отряда маршала были убиты.
В жалком виде канцлер вернулся в Пале-Руаяль.
Восстание разрасталось. Теперь баррикады возводили уже повсеместно. К середине дня их насчитывалось 1260{45}. Вооруженные бунтовщики проникли на галерею Дворца правосудия, где с раннего утра заседал парламент. Они требовали немедленного освобождения Брусселя. Невзирая на крики и шум, невозмутимый Моле проводил обсуждение вопроса об аресте Комменжа и всех тех, «кто арестовал господ членов парламента или вступил в их дома для наложения ареста»{46}. Как только ремонстрация была составлена, к королеве направили представительную делегацию. Под восторженные возгласы восставшего народа магистраты торжественно прошествовали через весь город к королевскому дворцу.
Аудиенция у королевы была краткой. Речь о восстании в Париже она не дослушала:
— Я знаю, что в городе шум, и вы мне за это ответите. Вы, господа члены парламента, ваши жены и ваши дети, — сказала Анна Австрийская и, удаляясь, хлопнула дверью{47}. Мазарини поспешил несколько сгладить резкость королевы. Он предложил освободить Брусселя и его коллег в 22 обмен на обязательство парламента прекратить его «ассамблеи». Президент Моле ответил, что необходимо обсудить это предложение в спокойной обстановке, и пригласил членов делегации вернуться во Дворец правосудия.
