Якобинцы были с народом, но со своим, санкюлотским, народом. Газета «Парижские революции», близкая по духу установкам Робеспьера, весной 1793 г. вводила определенное разграничение между народом и санкюлотами и даже более того: она выдвигала обвинения против «ложных санкюлотов». В одном из мартовских номеров 1793 г. на ее страницах говорилось о бедствиях Франции: «Кажется, все силы объединились, чтобы заставить народ отдаться первому же авантюристу, который захочет им овладеть. О дьявольское наваждение! Что? Неужели у нас будет… нет сил закончить фразу, написать это кощунственное, мерзкое, богопротивное слово! Нет! Этого не будет… Не так ли, отважные санкюлоты?.. Вы совершили революцию, вы ее защитите и завершите, несмотря на все происки королей, министров, дворян, священников, богатых эгоистов, всяких ничтожных и нейтральных людишек, ложных санкюлотов, которые пытаются затесаться в ваши ряды, подражают вашим манерам, вашей одежде и все ради того, чтобы лучше вас обмануть»{192}. Верно подметив явление, журналист (возможно, это был Сильвен Марешаль, редактировавший в 1793 г. газету) дал ему неверное толкование: для него «ложные санкюлоты» — это имущие элементы, подделывающиеся под санкюлотов. Преодоления идеологического мифа не произошло, представление о том, что санкюлоты — это истинный народ, это народ, поддерживающий якобинцев, лишь обрело дополнительное подтверждение и разъяснение. Конечно, мифологизм сознания якобинцев был особого рода. Удержаться у власти и благополучно прожить многие годы, не расставаясь с излюбленными мифами, удается лишь бюрократам времен народной спячки. Якобинцы обладали счастливой способностью обретать свои мифы и забывать о них в зависимости от ситуации. Бесстрашные практики революции, они не продержались бы у власти и дня, если бы в практических делах не оставляли в стороне даже самые дорогие их сердцу и уму мифы. Безжалостно подавляя роялистские и федералистские мятежи, они уничтожали врагов, не изнуряя себя метафизическими изысканиями: кто из противников на самом деле санкюлот, но сбитый с пути истинного священниками и аристократами, и кто враг, неумолимый и прирожденный. Точно так же к побежденному врагу они подходили трезво и реалистически. Неустрашимый сподвижник Робеспьера Кутон говорил о плененных вандейцах: «Я думаю, что пи к каким пагубным последствиям не приведет, если мы избавим от смертной казни женщин, детей, стариков и всех тех из землепашцев и рабочих, которые среди разбойников не занимали никакого гражданского или военного поста»{193}.
Сохранились данные о политических кадрах парижских секций II года Республики. Среди деятелей секций периода наивысшего подъема революции различались три категории. Первая — это комиссары гражданских комитетов, вторая — члены революционных комитетов, третья — санкюлоты-активисты, группировавшиеся с осени 1793 г. преимущественно в секционных обществах.
Гражданские комитеты секций были созданы в соответствии с муниципальным законом 21 мая — 27 июня 1790 г., занимались они в основном административными вопросами. Во II году сфера их деятельности — это прежде всего контроль за распределением продовольствия и> оказание вспомоществования, они осуществляли также функции наблюдения, следили за исполнением ордонансов и постановлений муниципалитета. За свою работу комиссары гражданских комитетов долгое время не получали никакого вознаграждения, лишь 6 флореаля II года Конвент постановил выплачивать им 3 ливра в день{194}. До этого декрета должность гражданского комиссара могли отправлять только люди, имевшие досуг и определенный достаток.
Из 343 комиссаров, числившихся по спискам II года, — 91 человек (26,2 %) жил на доходы от своей собственности (это рантье, отошедшие от дел лавочники, ремесленники, лица свободных профессий), 252 человека (73,8 %) часть своего времени отдавали административным обязанностям, часть — основной профессии (среди них ремесленников было 120 человек, далее шли лавочники, мелкие торговцы — 81, лиц свободных профессий — 42, предпринимателей — 8 человек). Созданные по инициативе санкюлотов революционные комитеты (законы от 21 марта и 17 сентября 1793 г. лишь фиксировали уже сложившееся положение вещей) занимались выдачей свидетельств о гражданской благонадежности, проверкой документов военных, имели право подвергать последних аресту, если их документы оказывались не в порядке, следили за иностранцами, арестовывали граждан, не носивших национальные кокарды. Революционные комитеты имели более демократический состав, чем комитеты гражданские. Из 454 комиссаров II года Республики 206 (45,3 %) — ремесленники, 84 (18,5 %) — лавочники и торговцы, 55 (12,1 %) — подмастерья, слуги, разнорабочие, 52 (10,5 %) — лица свободных профессий, 22 (4,8 %) — служащие, 20 (4,6 %) — рантье, люди, живущие на доходы от собственности, 13 (2,8 %) — предприниматели{195}. Среди наиболее многочисленной социальной категории комиссаров, обозначенной в документах словом «ремесленник», встречались люди с определенным достатком, но чаще это были бедняки, зарабатывавшие на хлеб насущный исключительно своим трудом. О члене революционного комитета в одной из секций Сент-Антуанского предместья сапожнике Эмбле говорили: «Работящий человек… кормит семью трудом своих рук»{196}; известно, что он проживал с женой и двумя маленькими детьми в небольшой комнатушке на шестом этаже дома на улице Дюваль. Другой комиссар, горшечник Шарль Дени Депель, имея пять человек детей, снимал комнату всего за 60 ливров в год. Цена красноречиво говорит о качестве этого жилья. Члены революционных комитетов были не только беднее, но и моложе гражданских комиссаров. Из 23 революционных комиссаров Сент-Антуанского предместья три четверти не достигли возраста 45 лет. Были среди них и совсем молодые люди. Сапожнику Эмбле, пользовавшемуся большим авторитетом в секции Кенз-Вен, в 1793 г. исполнилось только 22 года, чуть постарше были комиссары Буайе, Анрие, Ваконе{197}.
Из политических кадров движения санкюлотов самым демократическим элементом, безусловно, являлись секционные активисты. Имеются данные о социальном статусе 514 санкюлотов-активистов. Ремесленники преобладают и в этой категории: их 214 (41,6 %), торговцы составляют 15,7 % (81 человек), 64 активиста (12,4 %) — рабочие, 40 (7,7 %) — слуги, приказчики, посыльные, 45 (8,7 %) — служащие, 35 (6,8 %) — лица свободных профессий, разного рода рантье всего 10 (1,9 %), предпринимателей 4 (0,7 %){198}.
Но, определяя социальный облик участников движения санкюлотов, нельзя ограничиваться характеристикой его политических кадров, его организаторов. Движение имело не только своих офицеров и сержантов, но и массу рядовых. Комиссары и активисты секций отличались решительностью, энергией, развитым для того времени политическим сознанием, по их было немного, серьезную силу они представляли благодаря тому, что за ними стояли сотни и тысячи простых людей. Эта мобильная, к сожалению, безымянная для истории масса состояла в значительной степени из рабочих.
Согласно различного рода подсчетам, в Париже конца XVIII в. проживало порядка 524–640 тыс. человек{199}, рабочее население составляло приблизительно половину: 250 972 (считая детей и жен рабочих){200}. Именно из этой среды вышли большинство участников великих революционных дней: 14 июля и 5–6 октября 1789 г., 17 июля 1791 г., 20 июня и 10 августа 1792 г. В моменты наивысшего подъема движения санкюлотов — 31 мая — 2 июня и 4–5 сентября 1793 г., 12 жерминаля и 1–4 прериаля III года (1 апреля и 20–23 мая 1795 г.) — те же плебеи — рабочие и мелкие собственники — будут вновь составлять революционные колонны.
31 мая и 2 июня 1793 г. в отрядах Национальной гвардии и революционной милиции, окруживших Конвент, были люди, для которых потеря одного рабочего дня была очень ощутимой; и секции, чтобы возместить ущерб, понесенный этими бедными участниками восстания, обратились к Парнишкой коммуне с просьбой оказать санкюлотам определенное вспомоществование. Особенно много нуждавшихся в такого рода помощи оказалось в секциях Сент-Антуанского предместья, а также в секциях Круа-Руж, Гравилье, Монмартр.
