В действительности взлет нацизма в кризисном 1930 г. не был бы возможен, если бы к тому времени экстремизм верхов не достиг такой степени и размаха, не зашел бы так далеко его синтез с экстремизмом мелкобуржуазным. Даже в сравнительно спокойные докризисные годы реакционные группировки монополистического капитала, юнкерство и военщина не оставляли надежд на ликвидацию буржуазно-демократического строя и установление режима диктатуры. До нас дошло множество источников, свидетельствующих об этом, хотя кое-кто из буржуазных историков хотел бы навсегда похоронить их в архивных недрах. Так, Г. Э. Тернер, работая в архиве Рейша, «просмотрел» такой источник, как письмо П. Рейша, относящееся к 1928 г., где тот высказывался в пользу создания «национальной диктатуры»{244}. Еще летом 1926 г. правоэкстремистская военщина с благословения ряда монополистических магнатов готовила переворот, чтобы осуществить «коренное изменение режима», «разгром парламентаризма»{245}.
В авангарде реакции опять находятся короли угля и стали. По отношению к рабочему классу они стояли за политику с позиции силы, а для этого им был нужен «твердый порядок». Электротехнические и химические магнаты лучше приспособились к условиям буржуазной демократии. Более высокие прибыли в этих отраслях, базирующихся на последнем слове техники, создавали объективные предпосылки для социального маневрирования; их хозяева были готовы пойти на долгосрочный сговор с лидерами реформистских профсоюзов. Они довольно уверенно чувствовали себя и на внешних рынках, тогда как угольные и стальные короли ориентировались главным образом на внутренний рынок и остро нуждались в помощи государства, государственных заказах. Если экономические позиции представителей «старых» отраслей тяжелой индустрии ослабли, то их политический удельный вес сохранился, тем более что они опирались на традиционную поддержку консервативных землевладельческих кругов, чье влияние на политическую жизнь особенно возросло с избранием на пост рейхспрезидента потомственного остэльбского помещика П. фон Гинденбурга.
Лидеры тяжелой индустрии планировали создать консервативный противовес слишком радикальному, на их взгляд, рейхстагу. С 1925 г. они требовали преобразования рейхсрата (имперского совета) во вторую палату, формируемую либо по сословному принципу, либо по назначению рейхспрезидента. Причем эта палата должна была располагать правом вето прежде всего по финансовым вопросам, чтобы помешать в случае надобности росту расходов на социальные нужды. Требовали также расширения прав рейхспрезидента: его предполагалось наделить правом формирования правительства из министров-специалистов независимо от рейхстага. Такие планы разрабатывались «Союзом за обновление рейха», состоявшим из представителей крупного капитала и землевладельческой аристократии{246}.
Экстремистские устремления монополий особенно рельефно отразились в деятельности реакционера с довоенным стажем А. Гугенберга, главы суперконцерна, контролировавшего средства массовой информации. Уже к 1927 г. им был разработан план «нового государства» на авторитарной основе. Годом позднее Гугенберг становится лидером Немецкой национальной народной партии, вытеснив с этого поста относительно умеренного графа Вестарпа. Если последний надеялся в сотрудничестве с Немецкой народной партией создать сильную консервативно-либеральную партию, то Гугенберг считал своей задачей формирование широкого экстремистско-националистического объединения правых сил от «Стального шлема» и Пангерманского союза до нацистов{247}. В этом проекте угадываются контуры будущего Гарцбургского фронта 1931 г.
В ходе реализации замысла Гугенберга нацисты смогли совершить рывок в «большую политику» еще летом 1929 г., до того, как в стране разразился грандиозный экономический кризис. Вместе с другими силами правого лагеря нацисты воспользовались волной недовольства в связи с планом Юнга, регулировавшим проблему выплаты Германией репараций победителям в первой мировой войне, чтобы повести атаку на буржуазно-демократические институты, разжигая в массах националистические эмоции. Самые воинственные и реакционные фракции монополистического капитала, чьим глашатаем был Гугенберг, предоставили в распоряжение нацистов огромные средства, мощный аппарат пропаганды (прессу, кино, радио). Успешный для нацистов исход сентябрьских выборов 1930 г. способствовал их дальнейшему сближению с верхами.
Этому содействовало и благожелательное отношение к нацистам со стороны международной реакции. Восторженно встретила результаты сентябрьских выборов 1930 г. влиятельная английская консервативная газета «Дейли мейл», принадлежавшая известному профашистскими симпатиями лорду Ротермиру. Фашисты не замедлили перепечатать статью из этой газеты в своем центральном органе под заглавием «Победа Гитлера — возрождение германской нации. Новая эра в мировой политике». Достаточно красноречива следующая выдержка из этой статьи: «Для благополучия западной цивилизации было бы лучше всего, если бы в Германии оказалось у руля правительство, руководствующееся теми же самыми здоровыми принципами, на основе которых Муссолини за последние восемь лет обновил Италию»{248}.
Когда речь идет о быстром подъеме нацизма в годы кризиса, то обычно обращают внимание на приток в его ряды растерявшейся и отчаявшейся мелкой буржуазии, ранее политически инертных категорий населения. Однако с точки зрения генезиса германского фашизма чрезвычайно важно иметь в виду процесс инфильтрации нацистов в структуру правых буржуазных партий и организаций. Прежде всего это относится к партии Гугенберга и Союзу сельских хозяев. Этот процесс на богатом эмпирическом материале по Нижней Саксонии исследован английским историком Дж. Ноаксом. Правда, Ноакс хотел бы представить дело таким образом, что инфильтрация будто бы охватывала только рядовой состав этих организаций{249}. Но материалы, которыми оперирует английский ученый, свидетельствуют о том, что процесс происходил «на всех этажах». В этом и кроется одна из важных причин заметного роста численности НСДАП в начале 30-х годов (апрель 1925 г. — 521 человек, март 1932 г. — 1 002 157){250}.
Благодаря далеко зашедшему процессу инфильтрации нацистам после прихода к власти легко и безболезненно удалось осуществить унификацию буржуазных партий, которые без сопротивления самораспустились и в значительной степени растворились в НСДАП. Насколько глубоко нацисты внедрились в политическую структуру Германии, насколько они сумели приблизиться к рычагам власти, в известной мере отражало хвастливое высказывание Гитлера в интервью для корреспондента американского агентства Ассошиэйтед пресс. На вопрос американца, не намерен ли он по образцу Муссолини маршировать на Берлин, нацистский фюрер в августе 1932 г. отвечал так: «Зачем мне идти на Берлин? Я и так уже там»{251}. Легкое и органичное врастание нацистов в сферу правых буржуазных партий и организаций было возможно благодаря генетическому родству. Именно это настойчиво оспаривают буржуазные историки.
Они истолковывают взаимоотношения между нацистами и господствующими классами преимущественно в политическом плане, отрицая их генетический характер. Причем сотрудничество верхов с нацистской партией выглядит скорее следствием ошибок и заблуждений, чем последовательным стратегическим курсом. По словам Г. Шульца, у нацизма имелись определенные черты, которые на первый взгляд воспринимались как консервативные и могли ввести в заблуждение буржуазных политиков. На самом же деле, по утверждению Шульца, все в нацизме, что «казалось консервативным, было таковым чисто внешне»{252}. Кроме того, Шульц, как и прочие его коллеги, ссылается на тактическую ловкость Гитлера, будто бы искусно скрывавшего от буржуазных партнеров истинную суть своего движения. В действительности верхи были достаточно хорошо осведомлены о характере нацистской партии и ее целях. Гитлер был настолько откровенен в «Майн кампф», что позднее даже сожалел об этом. По его собственному признанию, он никогда не опубликовал бы этой книги, если бы твердо знал, что станет главой германского рейха. Можно вспомнить монолог Гитлера перед Кирдорфом, его беседы с Брейтингом, многочисленные выступления в элитарных клубах и т. д.
