Поскакал рысью конь Хвана по следу налимовцев. За ним – его бойцы.

– Запевай!

И загремел в роще берёзовой гимн ёбарей забайкальских:

По долинам и по взгорьям

От Байкала до Шилкй

Шли лихие эскадроны

Разъебать врагов полки!

Наливалися баллоны

Газом от “Шань Лан Хуа”^[20],

И вдыхали эскадроны

Так, что падала трава!

Этих дней не смолкнет слава,

Не померкнет никогда —

Забайкальские отряды

Разъебали города!

И останется, как в сказке,

Как манящие огни, —

Мы ебали вас без смазки,

Волочаевские PNI^[21]!

Заебали атаманов,

Заебали воевод

И на Тайпингьяне^[22] славно

Свой закончили поход!

А в это время в пещере на Сунгари-реке победителей своих ждали. Застолье готовилось обильное, как всегда. Всеобычно Анфиса краснолицая победные застолья приуготовляла, но тут ей Жека вызвался помочь, рассказав, как поваром на зоне работал и начальству лагерному банкеты закатывал.

– Я все соуса знаю, могу кулебяку шестиярусную сбацать, могу буайбес замутить из какой хошь рыбы, а могу и целого оленя запечь, – загибал он свои пальцы заскорузлые.

Жеке Анфиса поверила.

И оттянулся он с банкетом праздничным по полной. Сразу после ухода партизан на дело началось кашеварство в укрывище подземном: разделали на кухне двух кабанов, четырёх гусей и двенадцать тетеревов; из голов кабаньих и кореньев лесных суп сварили, из печёнки гусиной и жира нутряного кабаньего Жека паштет приготовил для комсостава, Анфиса четыре сотни пирогов с салом кабаньим напекла, тетеревов Жека в углях в глине запёк, гусей на куски порубил и потушил с сушёными яблоками-грушами, сделал три соуса – из белых сушёных грибов, чесночный и луковый. Сердца кабаньи Анфиса в горшочке под тестом запекла, кабаньи почки Жека приготовил в мадере, что в баре у комиссара оказалась, а кабаньи мозги обжарил в муке исключительно для командира с комиссаром. Самих же кабанов на вертелы насадили и долго на медленном огне томили.

Натопили в пещере печи жарко, накрыли столы длинные, положили на них венки из трав сушёных и сели ждать героев УЁ. Знали все в укрывище: после ебли победной, адской партизаны всегда и голодны адски.

Во время готовки Аля и Оле, как и большинство обслуги партизанской, поварам помогали.

Аля пирожки лепила, Оле с другими мужчинами с кабанов шкуры сдирал, гусей и тетеревов щипал. Другие женщины этими перьями подушки набивали. Гера с истопником печами занимались, топили, дрова носили, подкладывали.

Укрывище УЁ запиралось на засов мощной дверью, из полбрёвен дубовых сплочённой и для маскировки слоем песка обклеенной. Издали ни человек, ни зверь вход в укрывище не различит – сплошной обрыв песчаный над рекою спокойной, безлюдной. Семь стуков в дверь входную был знаком своих. Его и ждали утром в пещере. Но дождались другого:

Взрыв!

Дверь дубовая – в щепы.

Вломился штурмотряд заёбанцев, из автоматов всё поливая.

– Не стреляйте! – женские крики раздались.

Шестерых из обслуги уложили забайкальцы на месте. Остальные стояли между лавками с руками поднятыми.

Вошёл Хван в пещеру раскупоренную, электроплёткой себя по сапогу похлопывая, искры рассыпая, обвёл стоящих взглядом узко-злым. На женщин – ноль внимания. Хван – женоненавистник закоренелый. Плётка в сторону мужчин дёрнулась, искря:

– Кто такие?

Стали отвечать.

Козлов:

– Истопник.

Байрак:

– Охранник.

Рашидов:

– Охранник.

Жека:

– Повар.

Гера:

– Истопник.

Анфиса:

– Повариха.

Плётка искрами посыпала:

– Баб не спрашиваю! Мужикам отвечать! Ты кто?

Ответил раненый Сэнгюм:

– Доктор.

Дед безногий с опухолью в пол-лица поддерживал его.

– А ты кто, обрубок человеческий?

– Я тоже доктор. Его перевязать надобно. Кровь течёт. Кровь людская – не водица, надо ей остановиться, чтобы жизнь не утекла, чтобы силушка пришла, чтобы вспрянул человек и дожил свой честный век!

Усмехнулся Хван:

– Не доживёт! Лахава! Точка!

Ординарец Хвана Лахава моментально выстрелил: пуля в лоб доктору Сэнгюму. Валится доктор.

Инвалид вскрикнул, словно пуля в живот ему попала.

– Ты чего? – Хван в инвалида вперился.

– Я – ничего. А вот ты – чего? – инвалид заговорил с укором. – За что убил?

– За то, что лечил уёбанцев.

– Он людей лечил, а не уёбанцев.

– Уёбанцы не люди.

– А кто же?

– Уёбанцы.

– По-твоему, у них души нет?

– Ты в душу веришь?

– Верую в бессмертную душу человеческую. Душа живёт в человеке отдельно, по своей стати она беспредельна, от мёртвого отлетает, новорождённого жизнью наполняет, её ценить и лелеять надо, а вот оскорблять её не надо – может обидеться и почернеть, тогда навалится адская меть, будешь помечен за плохие дела до тех пор, пока жизнь из тебя не ушла. Изнутри разрушаться будешь, покуда себя не избудешь.

Рассмеялся Хван.

– Командир, пристрелить его? – Лахава спросил.

– Пока не надо.

Плётка Хвана искрой синей в сторону Оле треснула:

– А ты кто?

Заговорил Оле:

– Ад ноупле торфэ, я кодер, кропино простоши-ро инвалид, пристошон хрипонь.

– Якут, коряк?

– Русский ад ноупле броуди я.

– Ты чего мелешь? Отвечай мне по-русски!

– Я ад ноупле торфэ, хрипонь торморош…

– Лахава!

Красная точка прицела лазерного моментально на лбу Оле засветилась.

– Он брато мой!! – Аля возопила, бросилась к Оле, обняла, от пистолета закрывая. – Он русски, мы с Алтая, он инвалиде война! Не стреляйё!

– Сестра? – Узкие глаза Хвана на Алю уставились. – Одна морда, правда. Близнецы?

– Близнецьй! Близнецьй! Мы с Оби! Наша мамо был атаманш Матрёна.

– Атаманша Матрёна?

– Ад ноупле бронишава атаманша хрипонь Матрёна! – закивал Оле головой.

– Очень интересно! – Хван усмехнулся. – И что вы, алтайцы, дети Матрёны, у уёбанцев делаете?

– Мы еда готовил, пироги пекла, мясо жарило.

– Мясо ноупле торфэ, морограши для победителей пристошон.

– Для победителей?

– Дыля победитель, – Аля головой кивает, брата обнимая, заслоняя.

– Для победителей? То есть – для нас! – Хван переглянулся со своими. – Они пир готовили для победителей! Хао! А мы их, подлых лисиц, победили! Так сейчас и попируем! Эскадрон! По лавкам!

Заёбанцы стали по лавкам рассаживаться. Их было больше побеждённых уёбанцев, поэтому садиться тесно пришлось.

– Эй, вы! – на лавку усевшись, обратился Хван к стоящей уёбанцев обслуге. – Мечите на столы, что приготовили!

На длинные столы стали подавать еду приготовленную.

И начался пир победителей. Обслуга принесла всё, что для своих наготовила. И часа не прошло, как всё было съедено под победный смех и вскрики одобрительные. Наевшись, рыгнув, Хван обвел захваченных в пещере взглядом глаз прищуренных:

– А теперь – лекью^[23]! Освободите стол этот! На середину его!

Освободили один из длинных столов, передвинули на середину.