Пообедаем каждый в своём месте: я перехвачу что-нибудь в Торговом центре, Петра – в фудкорте огромного Развлекательного центра, расположенного на её территории. А вечером, когда за окном сгустятся негостеприимные студеные сумерки, мы с Петрой запремся в доме, освещенном множеством ламп, вместе затопим печь, приготовим ужин-экспромт, обсудим новости, накопленные за день. Поужинав, вместе сядем за отчеты, будем тщательно заносить в толстые тетради с твердыми картонными обложками свои дневные наблюдения и размышления. Не придётся, как обычно, молчать, попивая остывающую чагу из глиняной чашки – теперь есть с кем обсудить события, произошедшие за день. Интересно увидеть Петру, склонившуюся над тетрадью! Вот это, наверное, потрясающее зрелище! Розовенькая шариковая ручка изящно и замысловато, словно крохотная балеринка, танцует на бумаге, ведомая длинной и нереально красивой рукой Петры!
Эта фантастическая картина начала постепенно вырисовываться перед глазами, пока я брёл по Дороге к Торговому центру, не замечая ничего вокруг. Пройди перед самым моим носом толпа громко верещащих Путников в разноцветных одеждах – вряд ли бы я обратил на них внимание. Образ Петры больше не ускользал от меня – он становился всё яснее и твёрже. Казалось, ещё немного – и всё, что я себе напридумывал, воплотится. Мне даже почудилось – если я поцелую веснушки на узкой щеке Петры, склонюсь над её тетрадкой, то смогу прочесть написанное в ней.
– Альфред, Альфред, Альфред! – донесся вдруг до меня чей-то голос, словно человеку приходилось кричать против сильного ветра, уносящего звуки от того, кому они предназначались.
Кто такой Альфред? Ах да, это же я! Присмотревшись, я увидел перед собой Микаэлу – девушка как будто всплывала на гладкую поверхность из беспросветной озерной глубины, становилась менее размытой, более отчетливой. А образ Петры наоборот – всё больше погружался в глубину, тонул, терял свои очертания. Хотелось прыгнуть в это озеро вслед за ним, попытаться схватить его и вытащить на поверхность. Но невозможно было понять, куда надо прыгать и что делать: единственное, что оставалось – злиться на того, благодаря кому образ Петры недовоплотился, разрушился, утонул, пропал в недосягаемой глубине.
Мне оставалось злиться, скрежетать зубами и сжимать кулаки – именно таким вдруг обнаружил себя я, очнувшись от близости воплощающегося образа Петры. И, конечно же, таким быть долго я не мог – сама суть всего пространства, окружающего меня, сгущалась, выдавливая из меня всякую злобу. Мои кулаки разжались, зубы перестали издавать жуткие звуки, мышцы лица, слегка подергиваясь, расслабились. Я отчетливо осознал, что нахожусь в Торговом центре, а передо мной стоит моя коллега Микаэла – Свидетель соседнего участка Дороги, следующего за моим.
Добрая соседка Микаэла, с которой невозможно не встретиться в Торговом центре – не было ещё случая, чтобы я не столкнулся с ней при обходе своей половины этого места. Микаэла всегда словно специально поджидала меня – давно уже из этих встреч улетучился всякий намек на случайность. Едва завидев меня, она быстро приближалась – смотрела мне прямо в глаза, буквально продавливая своим мощным взглядом мой, пытаясь втиснуться настолько глубоко, чтобы наши взгляды слились в одно целое и ничто не могло бы оторвать их друг от друга. Но взгляд мой упорно ускользал, не желая задерживаться на огромных жемчужеобразных глазах Микаэлы – казалось, они готовы выкатиться из своих широко распахнутых раковин и закатиться прямиком мне в карманы.
Нельзя сказать, что Микаэла раздражала меня – скорее, наоборот, очень нравилась, даже то, что я всякий раз при обходе своего участка давно не случайно сталкивался с ней в Торговом центре, и рад был очередной встрече – более того, предвкушал её, представлял, о чем она мне сегодня расскажет, какие свои наблюдения и раздумья представит, продумывал заранее, о чём буду говорить сам. Но уж слишком мощным мне казался взгляд Микаэлы, поэтому я старался не смотреть ей в глаза – они поглощали меня. Казалось, не отведи я свой взгляд вовремя – и утону в этих жемчугах навеки вечные.
Во время бесед с Микаэлой я смотрел куда угодно и на что угодно – лишь бы не ей в глаза. На пол и потолок, на витрины магазинов и разнообразные товары за стеклами, на проходящих мимо Путников. Особенно мне нравилось разглядывать фигуру Микаэлы – было в ней что-то очень привлекательное и ненавязчивое, над чем хотелось подумать. Не случалось такого, чтобы она два дня подряд ходила в одной и той же одежде, никогда её наряд не повторялся – она, явно, не откладывала однажды одетые вещи, чтобы потом одеть их снова, а просто где-то складировала их или выкидывала. Наряжалась во что-то новенькое здесь же, в Торговом центре, представала передо мной и во время беседы, вдруг прервав её в самом неподходящем месте и покрутившись передо мной, с таинственной улыбкой на красиво очерченных устах неизменно задавала мне один и тот же вопрос: "Как тебе мой новый имидж?" А я, изрядно смутившись, пожимал плечами и бурчал себе под нос что-то невнятное.
Неизменным в Микаэле оставались только две вещи: во-первых, в меру широкое лицо с невероятно гладкой белой кожей, маленьким носом и большими глазами жемчужного цвета, во-вторых, голые ноги ниже колена – вернее, не совсем голые. Ноги Микаэлы всегда были обтянуты прозрачным нейлоном, который, как дымка, окутывал кожу: хотелось всматриваться в неё, пытаться что-то там разглядеть – например, таинственный корабль с мачтами и парусами, пробирающийся сквозь туман к какой-то своей неведомой цели. А ведь на самом деле под нейлоном ничего не было и быть не могло, кроме голой кожи.
И все же, не создавалось впечатления, что всё так просто с икрами Микаэлы – пышные, плотные, сильные и незыблемые, как столпы. Казалось, они держат не человека, использующего их для ходьбы, а всю беспредельную землю, по которой при помощи них этот человек ходит: к этим икрам хотелось припасть, как к чему-то самому неизменному во вселенной, потому что в отличие от всего, что их окружало, они выглядели нетленными – как будто именно они являются источником вечности, как некая тайная суть творения, близость к которой, тем более прикосновение, делает и тебя причастным этому. Так мне казалось, и я никогда не упускал шанса понаблюдать за икрами Микаэлы. Зимой, весной и осенью, когда она одевала сапоги, от них оставалась узкая полоска, но даже этого было достаточно, чтобы от неё напитаться ощущением близости к вечности. А уж летом они представали во всем своём великолепии!
Вероятно, Микаэла не раз замечала мою заинтересованность её икрами, поэтому никогда не закрывала их полностью ничем, кроме прозрачного нейлона, и каждый раз при встрече старалась демонстрировать их мне в новом ракурсе: то широко расставляла длинные крепкие ноги, так что юбка, растягивалась и трещала по швам, то выставляла их одну за другой в мою сторону, демонстрируя вместе с ними круглые колени, то поворачивалась ко мне – боком, спиной – подолгу сохраняла удачную, как ей казалось, позу, давая мне возможность вдоволь насмотреться на бесчисленные грани её икр.
Микаэла обладала такой удивительной красотой, которая мне казалась абсолютной, без малейшего изъяна – к ней нельзя было ничего добавить и убрать из неё что-то было невозможно. При этом я осознавал, что она настолько понятна, проста и доступна, что мне не составит ни малейшего труда завладеть ею – она сама льнула ко мне и не знала, что ещё предпринять, чтобы окончательно убедить меня взять её себе. Она – эта удивительно абсолютная, но при этом простая красота – каждый день поджидала меня в Торговом центре, всем своими видом демонстрируя, что стоит мне только протянуть руку, и она целиком и навсегда станет моей. Говорила много, долго и вдохновенно, стараясь заполнить словами пустоту, отделяющую нас друг от друга, перекидывала бесчисленные мостки на мой берег, демонстрировала ослепительные грани своих икр, надеясь околдовать меня ими. Но преодолеть бездонную пропасть всё равно ей не удавалось – слова опадали как осенняя листва с деревьев, мостки распадались, превращаясь в пыль, медленно оседающую во мрак, икры тускнели, меркли и вскоре забывались мною до следующей встречи в Торговом центре.
