Тут рыцарь Джон слегка изменился в лице, и взгляд его словно провалился сквозь меня в какой-то глубокий колодец.

- Доверчивые венгры, ничего не скажешь, - заметил я, почувствовав какую-то неясную тревогу.

- С какой стороны на это посмотреть, - с хрипотцой в голосе заметил англичанин и прокашлялся; после этого его голос снова обрел твердость. - Половину из нас конями, оружием и провизией хозяин, а другую половину - его родич. Каждый из них выставляет еще по шесть своих воинов. Получается, что мы тут - вроде стенки между клетками и нужны для того, чтобы они не передрались в дороге. Исполним дело - можем идти на все четыре стороны. Вот и вся служба... Что скажешь, Дауд? Нам как будто по пути. Да и присягу мы вроде ничем не нарушим, если возьмемся за это дело.

- А что там за монастырь? - невольно спросил я, продолжая прислушиваться к своей тревоге.

- Женский, разумеется. Если верить хозяину, там не больше трех десятков монахинь, - ответил Джон Фитц-Рауф, словно желая развеять мои опасения, которые не скрылись от его взора. - Монастырь святой Марии Египетской.

- Той самой, что начинала блудницей, а потом прозрела, ушла в пустыню и много лет каялась в грехах? - напряг я свою память.

Рыцарь Джон нахмурил брови и кивнул:

- Той самой... Только Мария Египетская ушла в пустыню по своей воле, а если иную блудницу загонять туда силком, то... то, я думаю, ничего хорошего из этого не получится.

Я пристально посмотрел англичанину в глаза, но увидел в них только свое отражение и то, что сам я вовсе не христианский священник и рыцарь Джон Фитц-Рауф пришел ко мне не исповедываться.

- С дюжиной здешних забияк мы, конечно, справимся, - сказал я, - но как-то все слишком складно выходит. И Мария не какая-нибудь, а Египетская. И монастырь как раз по дороге. Как будто заманивает нас кто...

- На море мы тонули, голодать голодали. Должен же Бог нам когда-нибудь помочь в добром деле, - с досадой проговорил Джон Фитц-Рауф; на этот довод трудно было чем-то возразить, а тем более - на следующий: - И скажи мне, Дауд, каким еще честным способом можно приобрести оружие и коней?

Мы двинулись в путь на следующий день.

Утро было туманным, промозглым. Вокруг усадьбы стоял запах кисловатой гари. Неподалеку от ворот виднелся старый дуб. На его обломанной ветви сидела ворона и каркала во всю глотку.

- Не нравится мне эта тварь, - тихо заметил рус Иван, проходя мимо меня. - Что-то не по-нашему орет.

Я попросил лук. Птица поперхнулась и, не успел я прицелиться, как она тяжело замахала мокрыми крыльями и скрылась в тумане.

Перед отъездом рыцарь Джон спросил у хозяина, есть ли до монастыря, кроме прямой, какая-нибудь окольная, но не чересчур долгая и запутанная дорога. Дьердь Фаркаши сразу догадался, что мы все же опасаемся нападения со стороны людей "медведя" Бошо, и с воодушевлением рассказал о целой дюжине дорог. Мы потом выбрали одну почти наугад.

Двинулись мы в путь таким порядком: впереди пошел отряд Дьердя Фаркаши, за ним последовала повозка с реликвией, за реликвией потянулся совсем иного рода груз - повозка с монахиней Катариной. За ней шествовало войско рыцаря Джона, и наконец замыкали войско люди "медведя" Бошо.

Джон Фитц-Рауф добился того, чтобы никаких котелков и прочих тяжестей к монахине не приковывали и не привязывали.

- Сбежит, - вздыхал, провожая нас, Дьердь Фаркаши.

- Удерет, как заяц, - соглашался и "медведь" Бошо.

- У нас глаза есть, - отмахнулся рыцарь Джон.

- А ночью? - не мог успокоиться хозяин усадьбы.

Но у англичанина и на это был ответ:

- У нас есть Дауд, а он видит ночью, как кошка.

Лукавая монахиня умело воспользовалась тем, что у благородных рыцарей есть глаза и уши. Глаза она им вскоре так намозолила и так доняла всех, что рыцарь Джон наконец не выдержал и повелел поменять местами повозки. А было вот что: Катарина подняла задний полог своей повозки, села, как у открытого окна, и принялась искушать несчастных рыцарей всякими вопросами, намеками и колкими словечками. Дошло до того, что даже их кони как будто напились вина и стали идти по дороге вкривь и вкось.

Однако на другой день случилось такое событие, после которого Катарина уже и носа не высовывала, да и сам я до сих пор не могу вспоминать его без содрогания.

Мы объезжали стороной одно селение, когда рыцарь Вильям Лонгхед вдруг сошел с дороги и помчался галопом к жилью.

Даже если бы он не крикнул перед этим "Подождите меня!", мы все равно замерли бы на месте от удивления.

- Что за бес в него вселился?! - провожая его взглядом, с досадой и злостью пробормотал рыцарь Джон и велел всем отойти под покров леса.

Ждать долго не пришлось. Вскоре мы увидели не одного, а двух всадников. Ехали они не слишком торопливо. Наконец мы разглядели, кого прихватил с собой Вильям Лонгхед и удивились еще больше. С ним приближался священник, и был этот священник смертельно напуган.

Сам рыцарь Вильям весь сиял от счастья.

- Я как увидел церковь, так меня осенило! - воскликнул он. - Как же мы раньше не догадались!

- Что ты задумал, Вильям? - мрачно спросил его Джон Фитц-Рауф.

- Радуйтесь! Я привез вам свободу! - объявил рыцарь Вильям. - Сейчас святой отец очистит нас от всех чертовых клятв и присяг! Слава Богу, он кое-как разумеет по-франкски.

У меня упало сердце. Я обвел пристальным взглядом всех "рыцарей султана" и заметил, что их пока что не тронуло воодушевление, охватившее англичанина. Они все еще были в недоумении, растерянно переглядывались, и переводили взоры то на рыцаря Джона, то на своего нежданного "освободителя". Впрочем, я не обманывался: вздыхать с облегчением было еще рано.

- Вильям, ты какую давал клятву? Помнишь? - тихим и очень холодным голосом вопросил Джон Фитц-Рауф. - Ты хочешь освободиться от клятвы спасти нашего законного короля Ричарда?

Вильям замер. Потом он оглядел своих товарищей и увидел, что, как говорят христиане, пророку лучше не появляться в своем отечестве. В его глазах мелькнули злые огни.

- Что у тебя с головой, Джон? - огрызнулся он, замечая, что его никто не собирается хвалить за сообразительность. - Я б у д у спасать своего короля. Только буду делать это свободным, по своей собственной воле... как и полагается законнорожденному дворянину.

- Ты помнишь, как ты получил истинную свободу, Вильям? - словно грозный судия, вновь вопросил его рыцарь Джон.

Вильям Лонгхед заскрежетал зубами, сжал кулаки и прорычал:

- Проклятье! Вы все привыкли сидеть на цепи, как собаки... Если хочешь, Джон, стань свободным, и мы вместе пойдем дальше. А если не хочешь, то я отпущу святого отца и буду сам искать нашего короля. Я не останусь с рабами нехристя. Я - уже свободный человек.

Тут я наконец вздохнул с облегчением. Рыцарь Вильям совершил жестокую ошибку. Он хотел похвалиться своей свободой. Не вышло. И он, сорвав злость, оскорбил благородных дворян. Не стоило ему называть их "цепными собаками", а тем более "рабами".

Рыцарь Джон изменился в лице. Таким я его еще не видел. Глаза его словно провалились в глазницах и стали темными безднами. Лицо окаменело.

- Что ты сказал святому отцу, Вильям? - с трудом проговорил он, словно ему стало невмоготу дышать.

Рыцарь Вильям вновь застыл на несколько мгновений, прозрев, что вот-вот наступит какая-то страшная развязка, и признался с заслуживающей похвалу твердостью:

- Я сказал святому отцу, что под страхом смерти был вынужден дать клятву нехристю, и просил святого отца разрешить меня от этой клятвы.

Потом Вильям Лонгхед тяжело сглотнул и добавил:

- И святой отец разрешил меня от всех клятв и присяг.

Все стояли, затаив дыхание, словно окаменевшие. Только священник испуганно вертел головой и часто пускал изо рта клубы пара.

Джон Фитц-Рауф сделал шаг навстречу Вильяму Лонгхеду . С таким видом не судья, а приговоренный к казни делает первый шаг к плахе, когда находит в себе силы преодолеть страх смерти.