- Имад! Вот сроки жизни нашей. Как сказано в Священном Коране: "Один лишь вскрик - И вот они погасли"...
- Малик, да снизойдет на тебя благословение Аллаха! - в изумлении проговорил аль-Исфахани, один из немногих, самых верных его слуг, какие имели право называть своего повелителя "маликом". - Ведь эти священные строки предупреждают о суровом возмездии только неверных!
- Всемогущий Аллах сотворил в с е х людей - и верных, и упорствующих в своем невежестве, - тихим голосом заметил султан, обращаясь куда-то в сторону. - Тот, кто не равен нам по вере, равен нам в своем творении, разве не так, Имад?
Пока мудрый катиб размышлял, какой ответ полнее удовлетворит господина, султан, как будто катиб уже согласился с ним, добавил такие слова:
- Когда умирал Моисей, он чувствовал себя живой птицей, которую ощипывают, а она не может ни улететь, ни умереть, чтобы освободиться. Любопытно, чем перья неверных отличаются от наших?
Аль-Исфахани поежился от холода и снова замешкался с ответом. Султан же вновь обратился к катибу, вовсе не возмутившись его растерянностью:
- Тень напомнила мне о сегодняшнем сне. Мне привиделось, будто я встретился посредине моста, перекинутого через бездонную пропасть, с маликом Ричардом. Он первым поднял меч, а я - свой. Мы начали поединок. Но лишь только я нанес первый удар, как мой меч прошел сквозь моего врага, как сквозь пустую тень. Он и вправду оказался тенью под моими ногами. Моей собственной тенью. Внезапно мне открылось, что мост переброшен с одной чашки весов на другую. То были такие весы, на которых взвешивают монеты. Я остался на одной из чашек, а на другой не оказалось никого. Естественным образом я потянул свою чашку вниз и стал проваливаться в пропасть. Я понимал, что чашка должна остановиться, ведь весы держит в своей руке Всемогущий Аллах, но мне было очень страшно. Плечо весов не могло быть бесконечным, однако падение казалось таковым... Я проснулся раньше, чем остановилась чашка весов. К чему такой сон, Имад?
Тревога катиба только возросла, и страх уже разгуливал по его хребту, как ветер по всей Яффской дороге, от Иерусалима до самого моря.
- Малик, ты сам с отроческих лет снискал славу толкователя снов,- осторожно напомнил он султану. - Я же учен только в каламе* и в вещах, доступных лишь простым смертным. Боюсь, только нанесу пыль в истинный смысл видения...
Султан бросил на катиба короткий взгляд, подобный мимолетному блеску сабли, и тот поспешил добавить:
- ...однако его смысл ясен даже простому смертному, не искушенному в прозрениях. Могущество повелителя правоверных - да сохранит его Аллах! - перевесит... или уже перевесило всех его врагов, которые развеялись, как тени.
До поворота улицы между султаном и катибом висело молчание, подобное невидимому и неслышному рою пчел, а когда процессия повернула к дворцу, султан произнес так тихо, что его слова едва коснулись слуха аль-Исфахани:
- Малик Ричард упал с чашки весов. Это очень плохо... Теперь скажи мне об этом кафире*. Ты уверен, что он соотечественник малика Ричарда, а не из франков-южан*?
Аль-Исфахани обрадовался, что султан сменил тему и теперь верному катибу, остается говорить только то, что он знает наверняка и в таких словах, какими вполне сможет угодить господину.
- Никакого сомнения в том нет, малик,- ответил он с воодушевлением. - У него норманнские черты. Немногословен. Ест неторопливо. Вид женщин не лишает его спокойствия и не приковывает намертво его взгляд. Этот кафир - не из южных франков. Он утверждал, что прибыл из Англии. Полагаю, что в это можно поверить.
- Ты говорил, что он был пленен пять лет назад, - вспомнил султан.
- Да, в тот самый день, когда Священный Город был волею Аллаха возвращен в пределы дар аль-Ислама, - отвечал катиб.
- В тот славный день многие знатные кафиры были отпущены без выкупа, - заметил султан.
- Он действительно отказался принять свободу как милость, без отдачи за себя выкупа, - сказал катиб. - Он считал, что это оскорбит его достоинство... Однако денег у него не было, и он утверждал, что его вскоре выкупят родственники.
- От его руки пало много моих воинов? - вопросил султан.
- Если смотреть правде в глаза, то - не меньше дюжины, малик, - вздохнул катиб.
Султан немного помолчал, неторопливо вздохнул и выдохнул большое облако пара.
- Пять лет - немалый срок, - заметил он. - Довольно ли осталось у него сил? Мышцы должны были одрябнуть. Сможет ли он трудиться мечом, как некогда на стенах Аль-Кудса?
- О! На этот счет нет опасений, - поспешил катиб развеять сомнения султана. - Этот кафир, в отличие от многих иных, отчаявшихся пленников, не пал духом и не ослаб плотью. Несмотря на свое благородное происхождение, он упросил использовать себя в качестве простого каменщика на строительстве стен Священного Города и иных работах. По этой причине он получал больше еды и имел достаточно времени напрягать свои мускулы. Он сам под стать малику Ричарду, и носит тяжелые оковы, будто шелковые подвязки.
Султан обратил взор на катиба, и тот с тревогой отметил про себя, что лихорадка все сильнее подтачивает плоть повелителя правоверных, что лицо его все явственней покрывается покойницкой бледностью, а глаза все глубже проседают в глазницы и глядят из них теперь, как из глубоких бойниц.
Внезапно между ними пролетело крохотное белое перышко. Султан и катиб невольно проводили его взглядами. За первым последовало еще одно, а за вторым - целая дюжина. На Священный Город стал падать снег, грустное и ненадежное богатство северных стран.
- Пусть его приведут ко мне немедля, - велел султан. - Пора! Если он так силен, то пусть скорее заберет с собой на свой север весь этот проклятый холод.
Глава 2. О поцелуях ангелов и об одном доблестном рыцаре, спасенном из преисподней против его воли
В тот самый миг, когда султан приказать привести к себе пленного воина-кафира, рыцарь Джон Фитц-Рауф находился в застенке тюрьмы аль-Баррак, как и повелось почти все дни напролет последние пять лет со дня падения столицы Иерусалимского королевства, а именно с двадцать седьмого дня месяца раджаба 583 года хиджры*.
Впервые за эти годы он не ждал ни положенной ему плошки с едой, ни дневной прогулки, а занимался тем, что сосредоточенно проверял на своей ладони остроту ржавой застежки-фибулы, тайком подобранной им недавно на пути с городских работ в узилище. За четыре дня он сумел заточить ее край о стену так, что теперь этой застежкой можно было обрить наголо овцу, а заодно и освежевать. Однако ладони рыцаря слишком огрубели, и ему понадобилось еще два полных дня, чтобы "облагородить" лезвие по полного совершенства. Теперь оно проникало в самую застарелую мозоль, едва прикоснувшись к ней. Когда на ладони появилась тоненькая кровяная нитка, пленный рыцарь вздохнул с облегчением. Он подумал, что теперь не промахнется, даже если не почувствует никакой боли. Такое лезвие само сделает свое дело - только чуть-чуть нажми и, не торопясь, проведи по плоти.
Еще недавно, минувшим летом, сердце рыцаря Джона жарко билось и жило надеждами. Король Ричард Лев * медленно, но упорно продвигался к Иерусалиму. Город готовился к осаде, и было заметно, что сарацины сутулятся и подгибают колени. Рыцарь ожидал, что его или прирежут, или обменяют на какого-нибудь знатного нехристя, угодившего в плен. Джон Фитц-Рауф после пяти лет заточения был рад любому из двух исходов, и каждое утро он, просыпаясь, сразу поднимался в полный рост, делал глубокий, будто последний, вздох и широко расправлял плечи. Но в первые же дни осени уже не бурным ветром, а сквозняками потянулись грустные и непонятные вести: не дойдя нескольких шагов до Гроба Господня, король Англии заключил с султаном скоропалительный мир, а вернее бесполезное перемирие, и столь же стремительно, словно беглый преступник, покинул Святую Землю. Поговаривали, что младший брат короля затеял в Англии мятеж и хочет отнять у Ричарда трон*. Но если бы Ричард освободил Гроб Господень из рук нехристей и вернулся домой с победой, какие мятежи, какие смуты могли бы угрожать ему, великому воину Христову! Стоило бы ему только дунуть - и всякий мятеж погас бы, разлетевшись искрами, как пук затлевшей соломы...
