По мере чтения голос у аль-Исфахани садился и наконец перешел в хриплый шепот, будто горло катиба прохватило жестоким ветром хамсином. Только заключительное славословие Всемогущему Богу чудесным образом исцелило чтеца и вернуло ему силы.

Аль-Исфахани опустил свиток и стал приглядываться к повелителю правоверных.

Султан же ничуть не изменился в лице, не побледнел, не побагровел от гнева, только застыл весь, как восковое изваяние, и взгляд его долго пронизывал катиба насквозь, словно пустое место.

Наконец султан ожил и заметил своего катиба.

- Признайся, Имад, - с усмешкой обратился к нему султан. - Ведь сейчас ты прочел это письмо впервые...

У аль-Исфахани опять пересохло горло. Он не знал, что ответить, и следующий вопрос султана показался ему новой пыткой:

- Ты заметил в письме хоть одно слово клеветы? - спросил его Салах ад-Дин, но не стал долго мучить и ответил сам: - Я рад тому, что у меня есть честные слуги, которым можно доверять.

Тут катиб взбодрился и решил осведомить султана об одном подозрительном событии:

- Малик, есть сведения, что аль-Фадиль отправил какое-то письмо Изз ад-Дину.

- Неужели? - приподнял бровь султан. - Это меня радует. Если он в том письме также не поскупился на правду, то у Зенгида будет не меньше поводов к размышлениям, чем у меня.

В начале осени в Армении умер Ахлат, правивший теми самыми землями, откуда пошел род султана. Ахлат признавал над собой власть сына Айюба, и султан сразу двинулся с войском на север, как только узнал, что владения, потерявшие хозяина, успел прихватить один сельджукский атабек. Восстановив справедливость, султан тут же вернулся к стенам Мосула, давая понять Изз ад-Дину, что тот в конце концов ослепнет, глядя на желтые знамена, окружающие его город.

Но в один из вечеров султана охватил сильный жар, и он слег. Лихорадка стала томить его с каждым днем все сильнее и сильнее, и вскоре он слабым голосом отдал приказ отойти к Харрану.

Ночами султан не мог сомкнуть глаз и ожидал увидеть наяву Ангела Смерти Асраила.

- Всемогущий Аллах! Ты послал мне письмо аль-Фадиля раньше Своего грозного гонца, - прошептал он однажды, едва разжимая челюсти от нестерпимого озноба. - Я возжелал собрать все земли Пророка под одним знаменем, дабы восславить Твое величие. Я надеялся на Твою безграничную милость и возжелал утвердить на землях Пророка свой род, дабы прекратить распри между правоверными и одним ударом смести франков в море. Я был верен своей клятве, Всемогущий! Ныне я осознаю, что совершил великий грех и вышел за пределы смирения пред Твоей волей! Теперь я признаю, что Ты, Всемилостивый и Всемогущий, изрек Свою волю словами аль-Фадиля...

Асраил все не являлся, а болезнь все ожесточалась. Несколько раз великий султан забывался в бреду. И вот он решил призвать к себе своих родичей, чтобы объявить, кто из них получит главное наследство - власть над родом, Египтом и Сирией.

Султан рек, что в случае его кончины власть перейдет в руки его брата, аль-Адиля. И тут же, на одре болезни, Аллах открыл султану горькую истину: его собственный род, как и род Зенгидов, как и роды всех великих правителей прошлого, обречен на распри. Сын эмира Ширку, Назир ад-Дин, громогласно объявил, что он остается старшим в роду и что власть над Египтом некогда досталась Юсуфу, сыну Айюба, только благодаря доблести Асада ад-Дина Ширку, его неизбывному желанию очистить Египет от ереси и подчинить страну великому атабеку Нур ад-Дину. И раз так, заключил свою речь двоюродный брат султана, то теперь по всей справедливости настает черед властвовать прямому наследнику египетского везира Ширку.

Сердце султана разгорелось гневом и болью, но он не показал вида. Озноб вдруг отступил. И что же! Не прошло и двух дней, как султан Юсуф стал поправляться, и по всему дар аль-Исламу в мгновение ока разнеслась весть о его чудесном выздоровлении. Эта весть и самого Изз ад-Дина Мосульского поразила, как удар грома. Ибо как иначе объяснить то, что он сразу отправил к султану своего посла с предложением о мире. Он был готов утвердить имя султана в пятничной молитве, то есть тем самым признавал себя его подданным, и даже обещал быть союзником в войне с неверными. За это Изз ад-Дин просил султана отступиться от Мосула и передать во владение земли, считавшиеся священными для рода Зенгидов.

Когда султан отпустил посла, у него только и хватило сил, что развести руками и вымолвить:

- Всемогущий Аллах. Чудны и неисповедимы пути, коими Ты открываешь истину смертным! Ныне вижу: путь мой прям и ясен, как полет стрелы.

И пот ручейками потек по всему его телу.

На следующее утро султан смог самостоятельно сесть на коня.

Действительно, путь его теперь был прям и ясен: пред грозными очами Аллаха и на глазах всех правоверных ему уже ничего не оставалось делать, как взять под свое начало мосульское войско и с великой армией двинуться на Аль-Кудс, священный город Иерусалим. Препятствием могло показаться только перемирие, недавно заключенное с франками.

Когда я рассказал благородным рыцарям о том, что Назир ад-Дин ибн Ширку, оставил султана, отправился в Хомс и через два месяца умер от перепоя, в их взглядах отразилось глубокое сомнение. Однако я сообщил им только то, что знал.

Потом я напомнил им, что происходило в эти годы во франкских королевствах Востока, а происходил там, по воле Всевышнего, немалый разброд.

Когда в Багдаде начал властвовать новый халиф, аль-Назир, сестра короля Бальдуэна Сибилла наконец "выудила" себе из Франции мужа. Им стал вспыльчивый, вздорный красавец Ги де Лузиньян. Многие бароны были против этого брака, но Сибилла настояла на своем. Медовый месяц был ознаменован ссорой между этим бойким выскочкой и терявшим силы королем Бальдуэном. Однако по воле Бога он прожил еще целых пять лет и на смертном одре передал престол своему малолетнему племяннику, сыну Сибиллы от первого брака. Король Бальдуэн Четвертый скончался в марте 1185-го года, незадолго до того дня, когда султан Юсуф двинулся на Мосул. Все христианские графы, князи и бароны утвердили регентом при Бальдуэне Пятом Раймонда Триполийского, который и обратился с просьбой к султану заключить с ним перемирие сроком на четыре года. Тогда султан Юсуф еще не ведал, как и когда завершиться его противостояние с Зенгидами, и потому охотно согласился на мирный договор. Срок его тоже вполне устраивал.

Вскоре после того, как Салах ад-Дин с почетом и славой вернулся в Дамаск от стен Мосула, отрок Бальдуэн умер, и Сибилла, согласно правилам наследования, стала королевой, разделив трон с Ги Лузиньяном.

Султан никогда не нарушал данное им слово, и теперь длительное перемирие связывало ему руки. Однако тот же барон-разбойник Рейнальд де Шатильон оказал султану "добрую" услугу. Он терпеть не мог никаких перемирий, и в конце года вновь напал на караван, пересекавший заиорданские земли. Султан немедля отправил королю Ги Лузиньяну письмо с жалобой на его подданного, и вскоре получил весть о новом королевском позоре, которого и ожидал с нетерпением. Иерусалимский король не смог унять наглого буяна. Повод к войне теперь сиял, как зловещая хвостатая звезда.

Боэмунд Антиохийский и Раймонд Триполийский, не питавшие к новому Иерусалимскому королю, никакого уважения, поспешили подтвердить свой мирный договор с султаном. Граф Раймонд даже позволил большому отряду мамлюков пройти через его земли и совершить нападение на северные пределы соседнего королевства. Однако он ужаснулся, когда увидел на копьях возвращавшихся мамлюков головы рыцарей-тамплиеров. Вскоре он узнал о том, что тамплиеры первыми напали на воинов султана, сделавших привал у реки. Однако численный перевес был не менее одного к десяти в пользу мусульман.

Доблесть рыцарей Соломонова Храма сокрушила сердце графа. Он поехал в Иерусалим, покаялся перед королем за свой поступок и дал клятву защищать в грядущей войне с султаном Иерусалимскую корону.