У входа на терраску их дома с беленькими наличниками на окнах, изображавшими пару священных птиц Сирин, Лиза твердо остановила Страхова, уперев ему в грудь ладонь.

— Я быстренько переоденусь, а ты подожди меня здесь.

— Почему? — полюбопытствовал недалекий Страхов.

Лиза рассмеялась, и если бы Страхов был абсолютно уверен, что уже может себе здесь все позволить, то он немедля позволил бы…

— Ну и поглупел же ты, Сашка, там! Совсем отмороженный!.. Прости, — тихо добавила она, заметив выпавшую из глаза Страхова льдинку. — Я знаю: три криопаузы подряд, хоть и коротких — это не шутка… Но ты жив как никогда, это главное. Запомни это… И значит, если мы сейчас домой зайдем, то мы уже оттуда не выйдем. Понимаешь, никогда не выйдем.

По хребту Страхова пробежал холодок.

— Ни к какому завтраку, — уточнила Лиза, и Страхову сразу стало легче. — Да и Андрюшка чего доброго застукает, а ему еще рано… Мы же как глухари, ты помнишь?..

— Да, это помню, — сказал Страхов.

— Вот и подожди, я быстро, — снова махнула Лиза полотенцем и забежала в дом.

«Последней задачей является возвращение. Если трансцендентные силы благословили героя, то он отправляется в обратный путь под их защитой (посланник); если же нет, то он бежит, преследуемый ими (претерпевая превращения или преодолевая препятствия). У порога, ведущего обратно, трансцендентные силы должны остаться позади; герой выходит из царства страха (возвращение, воскрешение). Благо, которое он приносит с собой, возрождает мир (эликсир)». БИБЛИЯ КЕМПБЕЛЛА, тема КЛЮЧИ (Конец Пути).

Страхов задержал в мозгу бегущую строку на последнем слове из книги, создавшей мир сознательных героев.

«Эликсир, эликсир… — повторял он про себя, осматриваясь вокруг и не находя ни одного изъяна в своей воплотившейся мечте, и наконец, решился задать себе вопрос, который боялся задавать, все еще не находя причин для признания своего прекрасного и нужного всем хорошим людям поражения. — Сколько банок Pepsi не хватило для создания критической массы?.. Там… В глубине…»

Он уже почти смирился с тем, что эту реальность создал точно не он… ну или только вскладчину.

В кольце Юнга-Кемпбелла, как известно, существовала точка бифуркации реальности, когда герой мог отказаться от возвращения, став богом-покровителем или решив идти дальше, в непостижимое Ничто…

Мир, в который он попал, был неким новым вариантом кольца — вот и все. Герою, достигшему цели, уже не нужно было возвращаться к своему народу коронованным королем или великим вором Прометеем. Все заинтересованные персонажи, то есть народ, по достижении им, героем, высшей цели, автоматически получали искомое, или, говоря новым языком, повышение уровня до пределов мечты…

Вот и сын уже шел к нему с утренней рыбалки, окрепший в высокоэкологичной среде Самарского Чугаса, посреди потеплевшей Сибири, и уже, вероятно, обученный всему здесь необходимому, все знающий, раз нет системы доступов, и вполне довольный жизнью.

— Привет, па! — сказал он, качнув удочкой, как штандартом и тряхнув богатым куканом, сверкнувшим добычей. — Доброе утро!

Сын и вправду подрос и окреп.

— Доброе утро, Андрюха! — сказал Страхов. — Как дела в цюрихском лицее?

Сын оценил:

— Про цюрихский лицей это ты круто, па!.. Мама дома?

— Да вот… — развел руками Страхов. — Жду… И тебя тоже.

Он чувствовал, что сейчас опять расплачется, но только уж точно — в последний раз.

Сын посмотрел на него внимательно, даже придирчиво.

— Ты знаешь, па, надо сменить кадр.

— Что?! — не понял Страхов, и от этого ему немного полегчало.

— Ты, пап, просто стоишь тут, как Григорий Мелехов в последнем кадре «Тихого Дона»… — объяснил сын. — Ну, или в последнем абзаце… Смотря какой формат.

— Уровень доступа к памяти «Десять три плюса»… — пошевелил немеющими губами Страхов.

— Ну, па, здесь отметок уже не ставят, — сказал сын.

Он снова внимательно и даже придирчиво посмотрел на отца и, видно, решил, что отцу нужно помочь, что нужно пересилить свои подростковые комплексы и что настоящей сыновней нежности, несвойственной в его возрасте, нужно именно сейчас дать полный выход.

Он шагнул навстречу отцу и, поскольку обе руки были в тот миг невольно заняты, просто уткнулся лбом ему в грудь:

— Ну, здравствуй, па! Я, честно, соскучился.

Вот теперь Страхов и заплакал на макушку сыну, обнял его за голову и вздохнул, чуя чудесный запах только что выловленной рыбы.

— Ну, здравствуй, Андрюха! — сказал он, когда продышался. — Я тоже соскучился… Заработался там, черт его возьми!

— Ну, нормально, па! — прогудел сын ему в грудь. — Ты же столько сделал тут для всех. Я бы не смог… Мне, наверно, страшно бы стало. Я бы не смог так… ну, стольким пожертвовать.

Страхов вдруг вспомнил про разбитую фару Swarovski, но сразу отогнал от себя это уже совсем ненужное осколочное воспоминание:

«Знать бы скольким… А лучше, наверно, уже не знать».

— Ух ты, какая сцена! — звонко воскликнула Лиза с порога. — Прямо историческое полотно!

Она была в коротком и легком… нет, не ситцевом, а — Страхов пригляделся — шелковом платье. Кремовом, в мелких незабудках и васильках. Какого-то очень элегантного, но непритязательного ретро-фасона.

Сын рывком развернулся к матери, жутко засмущавшийся.

— Ага, — надавил он басом. — «Царь Давид прощает сына своего, Авессалома».

— А ты что, уже успел тут побунтовать? — озорно удивилась Лиза.

Невесомым скоком она сбежала с крыльца — какой родной звук дачного крыльца! — и взъерошила сыну волосы.

— Ну, тогда «Телемах узнает отца на фоне матери своей, Пенелопы», — парировал тот.

— Ну да, нам еще только горы окровавленных трупов в качестве фона не хватает! — отмахнулась Лиза. — Не верь ему, отец, не было тут никаких женихов, не было! Откуда им тут взяться!

— «А поворотись-ка, сынку, экой ты смешной какой!» — не выдержал Страхов, а про себя еще поразился по инерции: «Это же какие тут у них допуски! Какие допуски!.. А ну их, к черту всех, эти допуски!»

— Вот! — подняла пальчик Лиза. — Слушай отца. Он знает название картины! Шесть побед на мировых викторинах, между прочим!.. Все, быстро давай! Мой руки и догоняй, а то семеро одного не ждут.

— Ну, уж папу-то сегодня они подождут, — как бы из духа противоречия заметил сын, но послушно и быстро двинулся в дом.

Лиза взяла Страхова под руку, и они пошли по улице.

Должно было быть странным, что улица пуста, но Страхов уже адаптировано не удивлялся. Да и приятным, просторным было это безлюдье. Лиза не торопила, как будто приняла на вид замечание сына.

— Ну, как тебе тут? — так, легко, без опасений спросила она.

— Андрюха бы сказал «нормально», — сказал Страхов, заглядываясь на проплывавшие мимо наличники и вспоминая те, которых — аутентичных, а не коттеджных — на этой шестой части суши и, естественно, везде давно не стало.

— Тут хорошо, — счастливо и упокоено сказала Лиза. — Спасибо тебе.

— Это в последний раз… — предупредил Страхов. — Про «спасибо».

— Хорошо, — покорно сказала Лиза.

— А Андрюшке как тут? — спросил Страхов.

— Хорошо, — счастливо вздохнула Лиза. — По-моему, он только об этом и мечтал… Как и ты.

— А он тут давно? — невольно и не подозрительно поинтересовался Страхов.

— Ну, так… Почти год, — ответила Лиза, как-то не особо сфокусировано определяя понятие «год».

— Год, — более четко определил для себя Страхов. — Так. И что лицей в Цюрихе? Какие у него там были успехи?

Лиза захихикала, а потом звонко, совсем не обидно, даже совершенно очаровательно рассмеялась:

— «Лицей в Цюрихе»! Ну, ты это круто, Саша! Какой, к чертям, лицей!

Такое веселое «к чертям» Страхов услышал от Лизы впервые. Это было его собственное словечко-паразит былых, доравновесных времен. Мусор подсознания, от которого он успешно избавился. Но сейчас оно, это словечко, было очень уместным, многое проясняло, а в интонации Лизы звучало просто обворожительно.