— Нет, — признала она.

— Я так и думал, — кивнул он. — Мне тоже ничего более интересного пока не снилось… Значит, пока нам с вами по пути.

И тут она воодушевилась.

— Замечательно! — сказала она и поднялась на ноги. — Мне нужно задать точное направление и дать кое-какие инструкции. Я очень надеюсь, что эти инструкции не войдут в противоречие с вашими планами изменить реальность.

Она вгляделась в него так, будто приготовилась втянуть в себя целый Париж, как когда-то пыталась.

— Я очень надеюсь, что сам не войду в противоречие со своими планами… — в свою очередь, признался он, легко и непринужденно рассеяв ее внимание. — Задавайте.

— Это — там, — указала она в северную сторону, где лес ровно и неторопливо взбирался на небольшое возвышение. — Не больше километра. Пойдемте.

Когда они прошли метров пятьдесят, он вдруг сказал:

— Извините… Мне нужно сказать несколько слов Дрозофиле.

Она, конечно, догадалась, что герой нарочно отмерил именно такую дистанцию.

Он вернулся к столику, где Дрозофила осталась стеречь еду и вертолет, и, судя по жестикуляции и движениям тела, извинился еще раз — на этот раз перед Дрозофилой. Легко было догадаться, что речь там шла о его побеге и о любимом револьвере товарища Мао.

Пока не возникало подозрений, что Дрозофила готова пойти за героем, так же как и она — до конца.

Она вздохнула с облегчением, заметив, что долгих объяснений креатору Страхову не потребовалось. Дрозофила сидела как сидела, слегка развалившись и расставив ноги, без напряжения и учащенного дыхания. И махнула руками на креатора Александра Страхова совсем не обиженно — мол, все нормально, все понятно, иди, не задерживайся…

В лесу, от земли в небеса, как всегда бывает весной, мощно поднимался земной, травяной, корневой аромат. Не хватало только остренькой, бодрящей хвойной сырости, любимой Страховым с детства. Аромат был сухой и пряный, практически средиземноморский. Но уже ничего не поделаешь — климат повсюду изменился — и куда-то менялся дальше, так что наслаждаться в Сибири и этим, знакомым с юности, с первых путешествий по свету еще в родительском сопровождении, — наслаждаться этим средиземноморским ароматом пора было торопиться, пока и он не испарился и не уступил место какому-нибудь марокканскому…

Страхов не был в настоящем лесу уже лет десять, и этот лес ему нравился. Он этому далекому и совсем незнакомому лесу доверял несмотря на то, что вполне допускал, что лес ненастоящий… Потому что в жизни настоящего героя все становится ненастоящим — любой предмет и любая обстановка. Потому что всякий предмет в жизни настоящего героя, за которым наблюдают земля и небо, становится символичным, знаковым и значимым, потому-то и не естественным, не принадлежащем самому себе, будь проклят всемогущий доктор Юнг с его великим откровением о мифах и сновидениях.

Вот и лес, конечно же, был теперь — для героя хоть в сновидении, хоть наяву — ни чем иным, как чистым символом вселенского подсознательного, где, наконец, совершилась его героическая встреча с Царственной Богиней. И теперь, после всех его приключений, после встреч со стражами порога и прохождения смертной пещеры, она, эта богиня, выводит его через пространство уже практически дружественного бессознательного на ту символическую вершину, где он узнает главную истину… И свершится, черт побери доктора Юнга и иже с ним, мистический брак. «Шесть часов» на кольце Кемпбелла. Точка надира. Как там у Кемпбелла сказано… «Мистический брак с царственной богиней мира символизирует полное господство героя над жизнью; ибо женщина есть жизнь, а герой есть познавший ее господин» — глава вторая, «Инициация».

В этот самый миг супераутсорсер в белой форме вполне символично запнулась то ли за корень, то ли за кочку. И он галантно подхватил богиню и удивился тому, что у этой женщины с волевым лицом и сильными руками, силу которых он ощутил особо, когда подавал ей свою руку, помогая перелезать через упавшие стволы, — у этой женщины тело мягкое и неупругое, совсем не волевое, не тренированное гиперфитнессами…

Желание колыхнулось в нем, но он вспомнил живо, что Лиза там, в «заморозке», а ему суждено тут возиться с богиней мира и обретать полноту своей личности по неизбежной программе Юнга, надувать этот «воздушный шар» самости, заполняя его дымом всех древних мифов и посвящений… «Рвану я его, рвану! — клялся себе Страхов. — Герой я или не герой!»

Он легко скакал через всякие буреломы и радовался тому, что в хорошей форме.

Но выйти настоящим героем на вершину не удалось. Наверху он вдруг осознал, что периметра нет, а если и есть, то он так же далек, как неощутимый даже самыми мощными телескопами край наблюдаемой Вселенной…

Перед Страховым открылся обозримый, но для его сознания чересчур широкий простор лесов и прочих ландшафтных деталей Западно-Сибирской равнины. Он вдруг ощутил озноб и страх — и стал весь мучительно, не в силах справиться с собой, сгибаться и скрючиваться.

— Что, плохо? — участливо спросила царственная богиня мира.

— Меня сейчас вырвет… — доложил он как есть.

И ощутил ее теплую ладонь между лопаток. И сразу наступило облегчение. Он распрямился… И хотел уже было шагнуть вперед, оторваться-освободиться от ее легкой приятной ладони и повернуться к ней лицом и поблагодарить ее… И вдруг осознал, что не в силах оторваться от ее ладони.

Так — просто приложив свою ладонь к его спине между лопаток, — она держала его теперь над пропастью, которую он теперь боялся увидеть, опустив взгляд. Под подошвами было пусто. Этажей восемьдесят, не меньше. Край тверди был рядом, но — позади. А назад пути уже не было. А двинуться, подать ногу назад и означало в тот же миг сорваться вниз… Лучше было, приятнее было смотреть только вперед, на простор теплой и сухой тайги Западно-Сибирской равнины. И отдаться ее теплой руке, не век же она будет держать его над пропастью с ровным, как стеклянная стена небоскреба, обрывом.

И он отдался. И вдруг стал всасываться весь в теплую легкую ладонь. Сначала внизу, под животом, все вспухло — и он решил, что сейчас случится, как в подростковом сне. Без всякой радости. Но тут все возбуждение втянулось выше, разбежалось то ли по нервам, то ли по кровеносным сосудам, где-то сливаясь в узлы и отдаваясь мягкой и почти приятной болью, и вновь рассеиваясь, и по всем стволам и каналам поднимаясь вверх, к мозгу. «Да это прямо как у чертовых тантристов!» — воскликнул про себя Страхов, стараясь понять, секс это или не секс.

И вдруг понял, что он, креатор Александр Страхов, и есть обыкновенный небоскреб — скажем так, мультифункциональный бизнес-центр, — который взят целиком на обслуживание аутсорсинговой корпорацией Sotechso. Она, в лице ее исполнительного директора Фатимы Обилич, втянула его в себя — целиком. Ему оказана большая честь — его «интегральные сервисы» обслуживал сам супераутсорсер.

И тут аутсорсинг добрался до его мозга. Вроде бы ничего страшного не произошло, только покалывающие ручейки побежали по полушариям… Но он вдруг начал против своей воли вспоминать все очень родное, давнее, заповедное… Ему пришлось открывать один за другим все свои особо засекреченные файлы и массивы памяти и делать это без всякого сопротивления и сожаления.

— Ты просто смотри вперед, — повелела она, тихо перейдя на «ты». — Сейчас ты многое узнаешь.

Она как будто отвлекла его, сбила с дорожки, по которой он пошел внутрь себя, пытаясь улизнуть и самостоятельно найти причины и следствия своего провала. И понять, зачем он понадобился ей…

— Давно я такого простора не видел, — сказал он, пытаясь отвлечься, рассеяться и, значит, укрыться хоть на миг.

В самой глубокой глубине сознания появился страх, что если он оторвется от ее ладони, то просто весь выключится. Сердце и мозг выключатся — и все. Аутсорсинг заставлял себя уважать.

– Похоже, это агорафобия, — сказал он квалифицированно, как врач.

— Нет, — твердо сказала богиня-супераутсорсер. — Это наоборот. Боязнь замкнутого пространства. Клаустрофобия.