Ее богатый дом оказался только что отреставрирован, притом — по самому последнему образцу. Мраморный декор лестниц и баллюстрад, витражи и многие другие детали были выполнены в морском стиле. Приверженность моде была сильней тягостных воспоминаний.
Вступительная, то есть несущественная, часть разговора с графиней заняла едва ли де больше часа. Графиня располагала временем и своим одиночеством. Визит чина сыскной полиции пришелся ей по вкусу. Когда наконец я нашел приличный повод показать ей карточку, то не сумел сдержать облегченного вздоха.
— О, этого человека невозможно забыть! — живо ответила графиня Видт. — Он привлекал всеобщее внимание. Отовсюду был слышен его голос. Когда я впервые услышала его, то подумала, что с нами в Америку едет великий Шаляпин... Он был на корабле со всем своим семейством. И все так ужасно погибли.
— Дочь осталась в живых, — не без умысла уточнил я.
— Ах да! Как я могла забыть! Слава Богу, малютка осталась в живых! — выказала искреннюю радость графиня. — Любопытно, как она перенесла все это несчастье и что с ней теперь.
— Время лечит, — уклончиво ответил я. — Она вполне здорова и благополучна, насколько это возможно... А не помните ли, графиня, этого молодого человека?
— Вспоминаю, — сосредоточив взгляд, сказала графиня, — однако смутно... Кажется, он не был их родственником. Да, разумеется. Что-то вроде секретаря... Теперь я не помню его фамилии... а тогда, в этом кошмаре, представьте себе, я запомнила всех и, когда просматривала списки погибших, то увидела и его фамилию... Нет, совершенно не помню.
Она пристально посмотрела на меня и как-то отрешенно улыбнулась:
— Все это похоже на сеанс спиритизма. Неужели кто-то из покойных совершил преступление?
— Пока что сказать затруднительно, — глядя графине в глаза, сказал я.
— Но ведь всё это было, можно сказать, до потопа! — в легком изумлении заметила графиня. — Все уже давно мертвы! Неужели вы не можете оставить их души в покое до Судного Дня?
— Мы постараемся последовать вашему совету, — со всей учтивостью пообещал я, а про себя добавил: «...если только призраки оставят в покое нас самих».
Сведения, которыми я стал располагать к концу следующего дня, были настолько же скудны, насколько и достаточно полны. Того человека, что на портрете стоял за спиной Белостаева, звали Павел Сергеевич Румянцев, 1884 года рождения. Он окончил курс юриспруденции в Московском университете. В продолжение трех или четырех лет состоял у Белостаева личным секретарем и помощником во всех его необычайных финансовых начинаниях. Числился среди погибших на «Титанике». В начале девятьсот пятого года застраховал свою жизнь на весьма крупную сумму. После гибели страховые деньги получила его сестра, купившая на них дом у Красных Ворот.
Что же касалось первой жены Белостаева и его сына от первого брака, вот уж они-то воистину как в воду канули! Никаких сведений, никаких следов!
Расспросив всех, кого мне удалось отыскать, и обдумав все, мне к этому часу известное, я понял, что, в сущности, не знаю ничего. И тогда я пошел к Аркадию Францевичу Кошко.
— Темна вода во облацех, — покачал он головой, выслушав мои страдания. — Потому что семейное дело. До конца никогда не разберешься. Кто прав, кто виноват, только Богу ясно... Никого не простят, зато запутают и заморочат нашего брата вусмерть. Своего же собственного убийцу спрячут и выгородят. Вот вам, голубчик, мой совет: пропадите-ка сами.
Я так и разинул рот.
— Забудьте на недельку-другую про этот ребус-морбус. Займитесь другими делами. Глядишь, нарыв сам выйдет наружу.
Я и «пропал».
Однако, «пропасть» мне пришлось не на «недельку-другую», а всего-то до следующего утра.
Ни свет ни заря меня поднял с постели треск телефонного аппарата, установленного в моей квартире, как только меня назначили чиновником по особым поручениям.
Звонил дежурный агент. Новость была хоть куда: в Перовском появился новый труп!
III
Так снова мы оказались с Максимом Ивановичем на дороге в имение. Теперь мы мчались туда прямо из сыска на новом «Пакаре».
Дорога просохла, утро было холодное и безоблачное, хотя низко над землей стоял синеватый туман.
Варахтин расценил погоду символически:
— Ну, теперь дело прояснится к полудню, — с оптимизмом заметил он. — Только и осталось: туман сдуть в сторонку.
Признаюсь, я испытывал радостный подъем. Теперь я уже не имел никакого права осуждать Варахтина за его «анатомические» радости.
Никого из туземных обитателей Перовского мы поначалу не встретили вовсе. По словам управляющего, Анна Всеволодовна двумя днями раньше выехала в свой московский дом.
Всем командовал сам становой. Вот уж кто вправду как Каменный Гость грохотал сапогами по пустому дому, так это он!
Оказавшись у дверей кабинета, мы с Варахтиным невольно переглянулись с самыми циничными улыбками.
Максим Иванович, смутив станового, накинул на дверную ручку припасенную им салфетку, аккуратно вошел в кабинет и, остановившись на пороге, сказал мне через плечо:
— Что и требовалось доказать, Павел Никандрович!
Все тут осталось на прежних местах. Не хватало только пустой рамки, которую мы еще не вернули владельцу... Зато прибавилось мертвое тело, теперь такое же холодное, как и сама комната, мрамор камина в ней... да и весь этот дом.
Человек лежал ничком на ковре, ногами — в сторону письменного стола, на углу которого находился еще один новый предмет: шляпа. Она была оставлена явно аккуратной рукою. Ее вероятный владелец был одет в темное дорогое пальто. Бурое пятно, распространившееся по ковру вокруг его головы, было почти того же оттенка. Рядом с его правой рукой лежал небольшой револьвер.
Мертвец был блондином, и, глядя на его затылок, я признал себя очень прозорливым человеком.
Забыл сказать, что с нами поехал в Перовское наш полицейский фотограф Воробьев. Он поставил свой аппарат, на мгновение весь грешный мир исчез в ослепительной вспышке, но... явился вновь, и…
…значит, настал черед Максима Ивановича заняться своим делом.
Мы вдвоем аккуратно перевернули мертвеца на спину, Первое, что мне бросилось в глаза: дорогой галстук, синий в красный горошек, и идеально накрахмаленный белый воротничок сорочки. Потом я приметил шрам на лбу.
Пулей было пробито лицо немного ниже левого глаза. Глаз и щека сильно затекли синевою. Я достал из портфеля семейный портрет и сличил приметы. Отдаленное сходство имелось несомненно.
— А волосики-то травленные, — заметил Варахтин, приглядевшись к их корням. — Вы попали в точку, Павел Никандрович. Природный брюнет.
— Ну вот и еще один призрак восстал во плоти, — тихо проговорил я, склонившись ближе к Варахтину.
— Видать, сильно мешал кому-то этот призрак и на том, и на этом свете, — усмехнулся тот. — Так самоубийцы не стреляются, скажу я вам... Тем более такой аккуратный господин.
Я попросил привести управляющего. Среди живых и мертвецов он оказался так — серединка на половинку. Ни жив, ни мертв. Был бледен, весь как-то скукожен, отчего выглядел вдвое меньше, чем при прошлой нашей встрече, которая случилась тоже не в добрый час. Он щурился и все время резко, с рывком головы смаргивал, будто ему обжигало глаза от взгляда на всякий предмет или человека.
Первым делом я усадил его на стул, попросив только держать руки на коленях и ни за что здесь не хвататься.
— Вам известен этот человек? — спросил я, указывая на труп.
— Никак нет, ваше высокородие! — прямо выстрелил отказом Тютинок.
— Он и не видал ничего и не слыхал, — мрачно выговорил становой. — И мамка его, дня не будет, как на свет родила. Так что и просохнуть не успел покуда...
Все бледное лицо Тютинока блестело потом, хотя в кабинете было вовсе не жарко. Он подвигал губами, словно проверяя их, не онемели ли.
— Вы давно служите в имении? — спросил я.
— Десятый год с гаком, пропади оно... — хрипло выдавил из себя Тютинок.
