Отец, ни слова не говоря, положил ее себе на ладонь, точь-в-точь как ту, настоящую, поглядел, отведя руку... потом сказал немного странные слова: «Вот это чин, я понимаю...» А потом уверенными быстрыми движениями повесил ее себе прямо на жилетку. Да, я замечу, он не говорил слов благодарности, не ахал, а просто всем своим видом показал, что это во всех смыслах дорогая для него вещь... У меня в ту минуту так хорошо стало на душе... Отец посмотрел на меня сначала очень серьезно, даже строго, затем улыбнулся и подмигнул:
— А дома даже и говорить ничего не стану. Скажу, вот так сидела на сугробе, а я взял да поймал.
Я уже знал к той минуте, что с необыкновенной шахматисткой после полутора лет связи он разошелся, «погулял бирюком», а потом женился вновь, на выпускнице-смольнянке — «милой, не кроткой, но тихой барышне», как он сказал. У них была дочка, мне сестра...
Отец выпил еще рюмку и от нее как будто совсем протрезвел. Он потянулся через стол, взял мою руку и сжал ее до боли. Вот что он мне еще сказал:
— Молчи-ка, братец... Поеду с тобой. Сам хочу на все посмотреть. Даже и обещать не стану, а просто будет картель: «Дубов и Белостаев». И станешь распоряжаться всем моим капиталом. Молчи. И фамилия твоя мне нравится. Пусть так. Отчим твой был крепкой кости. Уважаю. Царствие ему Небесное. Ему должен не меньше, чем тебе. Устрою все. Молчи, говорю...
Я еще помнил своей детской памятью, что прожекты были во вкусе отца, были даже его болезнями... а, может быть, как у поэтов бывают всякие поэмы и увлечения. Я подумал, что отец опять увлекся и хмель просто пошел глубже в него, в его воображение, так сказать, стал двигать поршнями мысли, потому как бы пропал снаружи.
Но вот тут я ошибся.
На другое утро, рано, точно на службу, отец заявился ко мне в гостиницу... Взял я номер с балконом в «Национале» — тоже более в доказательство, нежели из щегольства.
Отец был очень важен при встрече, чинно со мною троекратно расцеловался, а потом сдержанно поглядел вокруг и сказал:
— Горжусь... хоть и заслуги не имею.
Сам он оделся строго, совсем по-европейски. Был в сером твиде и с бриллиантовой заколкой на галстуке.
Всем своим видом он показывал, что окончательно собрался со своими мыслями, все обдумал и пришел теперь именно делать дела.
Признаюсь, я волновался не меньше, чем накануне, перед встречей с ним... и приготовился к любой развязке.
Конечно, отец был сильнее меня. С его совершенно окончательными решениями я уже ничего поделать не мог. Семья его, разумеется, ничего не знала, а он уже знал будущее досконально: и какой капитал внесет в дело, и какую часть наследства оставит за мной, и то, когда поедет в Америку, и то, главное, — на чем.
Когда и я узнал на чем, признаюсь, как ни готовился к причудам, а так и разинул рот.
Про «Титаник», плывя в Россию, я уже был наслышан и неплохо осведомлен. Я сказал отцу, что каюты первого класса стоят больше четырех тысяч долларов и что вместо пары таких билетов в кармане можно было бы открыть свой автомобильный конвейер, как у самого Форда.
— Плевать нам на Форда, — отрезал отец и грохнул ладонью по столу. — Откроем два конвейера. На все хватит. Я еще не прожился, как некоторые, братец ты мой... Будет «Титаник» — и молчи. Вот скажу тебе, слушай. Я виноват перед тобой кругом, и вдоль, и поперек, и по радиусу, и по всему диаметру. Ну, пеплом голову посыпать не стану... А только дай ты мне один раз доставить удовольствие и тебе, и себе. Был бы ты еще барчуком, так посадил бы тебя на карусель... А тут будет тебе и мне «Титаник». Потом вспомним оба, не пожалеешь.
Оказывается, у него уже был готов целый заговор. План был таков. Отец берет с собой в это грандиозное плавание все свое семейство, ну и, разумеется, ошеломляет их всякими чудесами... а уж потом будет последний и главный сюрприз. Обо мне он до определенного часа никому из своих ничего не скажет, и я должен буду ехать как бы инкогнито, за несколько кают в стороне.
— Вот это будет бал-маскарад! Хоть Жюлю Верну роман закажи! — уже воодушевившись и побагровев, решительно обещал отец. — Рано этот придумщик помер.
Финалом этого грандиозного путешествия он замыслил истинно библейскую сцену. Он уже в совершенной ясности видел в своем воображении картину, как внезапно нагрянет к матушке, бросится перед ней на колени с покаянием, а потом сразу отбудет в туманное далеко, «потому что судьбу уж не согнешь, засохла...»
На возможные трудности с билетами он тоже махнул рукой:
— Сейчас телеграфируем хозяевам. Мол, должен быть у них на борту представитель древнего княжеского рода из земли русов, а то не ковчег у них будет, а просто баржа грузовая. Скажешь, я для рекламы их дела не сгожусь?..
Тут я признал, что отец в самом деле, хоть и представитель каких-то древностей, но умеет мыслить по-современному.
И знаете, как потом он весь кипел от негодования, когда ему не досталась каюта-«люкс» из тех, что на самой верхней палубе! Но это я уже забежал вперед.
Хотя, наверно, «забежать» уже давно пора...
Мой «гость» неторопливо достал часы и открыл крышку.
— О! Торопиться надо. Я заказывал полчаса, время — деньги, — проговорил он, спрятал часы таким же уверенным, спокойным движением и продолжил: — Итак, действие второе... или даже третье, смотря от чего считать... Мы на «Титанике». Циклопическая машина. Разумеется, чудо света. Отец со всем семейством и в придачу со своим личным секретарем. Знаете, как он называл его?.. «Канцлером». «Мой канцлер». Ну, разумеется, отец убедил меня, что «канцлер» ему необходим для оформления всех дел и что он потом будет вести всю деловую переписку и прочее, прочее. Отец даже пытался убедить меня, что этот «канцлер» уже не раз спасал его от разорения и от всяких сомнительных предприятий, что он очень верно различает мошенников и вообще он «светлая голова во всяком капитализме». Ну и разумеется, чтобы я на такие слова не думал обижаться.
«Канцлер» мне, однако, сразу не понравился, хотя я мог разглядывать его только издали... Ну, иногда в коридоре проходил мимо него вплотную. Не понравился именно потому, что на вид и вправду был всем хорош. Такой высокий брюнет, повыше меня, идеально выбритый, какой-то весь сверкающий, в лоске, в общем, джентльмен... Не понравился и тем, что по всему было видно, что «светлая голова». Взгляд ясный, уверенный, кисти продолговатые, но явно крепкие — по тому, как держал трость, как брал чашку или бокал со стола. Дамы глядели и на отца, и на него... Отец, по-моему, думал, что смотрят так долго — значит, на него одного. А сам этот «канцлер» смотрел на отца со снисходительностью. Как на дряхлеющего льва, знаете ли... Тут как будто и гордость есть, что — при царе зверей, и другая гордость — что, мол, силенки у царя уже не те, а своих мы при нем не покажем... И с женой отца он переглядывался так, что я, стоя и вдалеке от них, весь деревенел... Отец жил в облаке благодушия, различал вокруг себя разве что египетские пирамиды и дирижабли. Никаких намеков он никогда не понимал.
В общем, новая супруга моего отца мне тоже не понравилась. Впрочем, это и так вполне естественно. Но здесь, заметьте, было чем гальванизировать мое предубеждение. Она была невысокой, ниже моей матушки... и вообще какой-то бесцветной. Она казалась слишком покорной отцу. Ее движения были очень неторопливы, голос тихий. Взгляд немного смутный. Посмотришь, так сначала скажешь — стыдливый, а приглядишься — как будто усталый, сонный. Она одевалась и ходила в своих драгоценностях с таким видом, словно никому себя не хотела показать, хотя повод для того был исключительный. Улыбалась она как-то очень незаметно и тоже — стыдливо... Возможно, все это были ее бесспорные достоинства... Так вот, отец у них был как впередсмотрящий, а они так тихонько, низом, переглядывались между собою и явно понимали друг друга без всяких слов.
Зато сестренка моя была прелесть. Волосы золотистые, густые. Прямо зайчик солнечный по кораблю летал... Я с удовольствием находил в ней гораздо больше отцовских черт, чем материнских. Мне казалось, что она, конечно, «на моей стороне»... Причем заметьте, стоило ей расшалиться, как мать тут же обращалась не к своему мужу, а к «канцлеру». Она только называла его по имени, говорила: «Поль» — и тот сразу находил, как управиться с девчонкой. Подхватит под локоть или за талию, что-то с улыбочкой скажет, и, знаете, девчушка сразу захохочет и тут же затихнет и перестанет носиться. Похоже, она слушалась «канцлера» больше, чем родного отца. Хотя отец попросту не замечал этих шалостей... всех, вместе взятых.
