Столкнувшись с отвержением, иными словами, недостатком внимания и заботы, ребенок может «выбрать» модель зависимости и (или) положить всю жизнь на поиск более положительного Другого. Вот почему женщина, недолюбленная в детстве, в зрелом возрасте меняет одного любовника за другим, но при этом все ее отношения заканчиваются разочарованием и неудовлетворенностью. В какой-то мере ее повышенные эмоциональные потребности отпугивают мужчин, а в какой-то она неосознанно выбирает холодных партнеров. Не получив от отца достаточно тепла и ласки, всю свою последующую жизнь она подсознательно формирует двойственное, саморазрушающее представление о себе как о «человеке, который никогда не получает любви и, следовательно, недостоин ее», но при этом тешит себя несбыточной надеждой на то, что очередной мужчина залечит внутреннюю травму, нанесенную в детско-родительских отношениях.

Эти травмы и различные бессознательные реакции, усвоенные внутренним ребенком, в значительной мере определяют взрослую личность. Человек не может быть свободным: его роль в окружающем мире диктуется пережитым в детстве. Таким образом, взрослая личность демонстрирует не последовательные зрелые решения, а рефлекторную реакцию на приобретенный в детстве опыт и травматические эпизоды.

Юнгианская модель отождествляет любую рефлекторную эмоционально заряженную реакцию с природой личностного комплекса. Сам по себе комплекс нейтрален, хотя в нем есть чувства, сопряженные с эмпирически усвоенным образом. Чем интенсивнее первоначальное переживание или чем чаще оно повторялось, тем более сильное влияние на жизнь человека оказывает комплекс. Комплексы неизбежны, так как у каждого человека есть своя личная история. Проблема заключается не в наличии у нас комплексов как таковых, а в их власти над нами. Одни комплексы защищают нас, а другие мешают принятию решений и даже подчиняют себе всю нашу жизнь.

Комплексы всегда в большей или меньшей степени неосознанны, они заряжены энергией и действуют в автоматическом режиме. Обычно, отвечая на событие настоящего, психика действует по аналогии, как бы задавая себе вопрос: «Когда подобное случалось ранее?» Нынешний стимул может лишь отдаленно напоминать нечто имевшее место в прошлом, но если ситуация сопоставима в эмоциональном плане, запускается реакция, обусловленная прошлым событием. Мало у кого из людей не проявляются эмоционально заряженные реакции в ситуациях, связанных с сексом, деньгами и властью, поскольку эти аспекты, как правило, ассоциируются с важными событиями в прошлом.

Из всех комплексов наибольшее влияние оказывают те, что связаны с интериоризированными отношениями с родителями. Мы называем их «комплекс отца» и «комплекс матери». Отец и мать, как правило, два самых важных человека для каждого. Они дали нам жизнь и отправили в свободное плавание. Мы впитывали их отношение к нам и окружающей действительности. Герои-мачо из произведений Хемингуэя, к примеру, олицетворяют сверхкомпенсацию страха перед женщинами, свойственного мальчику из Оук-Парка, Иллинойс. Этот страх ему внушила мать, которая хотела, чтобы вместо сына у нее родилась дочь, и которая отличалась эмоциональной агрессией, даже когда писатель уже стал взрослым. Франц Кафка был настолько подавлен авторитарным отцом, что вселенная казалась ему всесильной, далекой и равнодушной. Все это, безусловно, не умаляет их заслуг в создании великих художественных произведений, однако форма и главенствующий мотив их творчества сводились к попыткам проработать, компенсировать и по возможности преодолеть первичные родительские комплексы.

Все мы неосознанно поддаемся рефлексам, выработавшимся в прошлом. Уже в раннем возрасте между нашей внутренней природой и социализированным «я» есть раскол, который со временем будет расти. Вордсворт заметил это еще два столетия назад и в своей оде «Отголоски бессмертия» писал:

Вордсворту процесс социализации представлялся постепенным отдалением от естественного ощущения собственного «я», с которым мы появляемся на свет. В пьесе Юджина О’Нила «Долгое путешествие в ночь» одна из героинь описывает данное явление в еще более мрачных тонах: «Жизнь коверкает каждого из нас, и тут ничем помочь нельзя. Она меняет нас исподволь, прежде чем мы успеваем спохватиться, и эти перемены заставляют нас быть другими, поступать по-другому, пока наконец между тем, какие мы есть, и тем, какими мы хотели бы быть, не вырастет непреодолимая стена, и мы навсегда теряем свой жизненный идеал»[7].

Древние греки уже двадцать пять столетий назад знали об этом расколе. Их трагические герои не были порочными, хотя иногда творили скверные дела. Эти персонажи были ограничены тем, чего не знали о самих себе. Гамартия (иногда переводится как «трагический изъян характера», но я предпочитаю вариант «травмированное видение») представляла собой линзу, глядя через которую они совершали свои поступки. Из сонмища бессознательных сил и спонтанных реакций рождался выбор и сопровождавшие его последствия. Трагическое ощущение жизни, транслируемое в этих мрачных драмах, предполагает, что в жизни каждого из нас – главного героя собственной драмы – присутствует трагедия. Нами движет то, чего мы не понимаем сами о себе. Освобождающая сила греческой трагедии заключалась в том, что через страдания герой приходил к мудрости, иными словами, к обновленным отношениям между внутренней правдой (характером) и внешней правдой (богами или роком). Наша жизнь трагична лишь в той степени, в какой мы остаемся неосознанными как в отношении автономных комплексов, так и в растущем расхождении между нашей природой и нашим выбором.

Ощущение кризиса среднего возраста во многом обусловлено именно болезненностью этого раскола. Несовпадение внутреннего ощущения себя и приобретенной личности столь критично, что ни подавлять, ни компенсировать страдания уже не представляется возможным. Такое состояние психологи называют «декомпенсацией». Человек продолжает руководствоваться прежними установками и стратегиями, но те уже утратили эффективность. По большому счету, симптомы дистресса, вызванные наступлением среднего возраста, следует рассматривать в положительном ключе, поскольку они свидетельствуют не только об инстинктивно обретшем силу собственном «я», сокрытом под приобретенной личностью, но и о сильной потребности в обновлении.

Переход через перевал в середине пути сопровождается мощным столкновением приобретенной личности с требованиями собственного «я». Человек, преодолевающий такое испытание, нередко впадает в панику и заявляет: «Я больше не знаю, кто я такой». По сути, на смену прежней личности должна прийти новая. Первая должна умереть. Нет ничего удивительного в зашкаливающей тревожности. Человек испытывает психологическую потребность умертвить старое «я», чтобы вместо него родилось новое.

Подобного рода смерть и возрождение не являются самоцелью, это переход. Необходимо преодолеть перевал в середине пути, чтобы реализовать заложенный потенциал и обрести мудрость и жизненную силу, присущие зрелому возрасту. Таким образом, перевал в середине пути представляет собой идущий изнутри призыв перейти от временной жизни к истинной взрослости, от ложного «я» к аутентичной личности.

Перевал в середине пути – понятие новое. Раньше, до внезапного увеличения продолжительности жизни на рубеже веков, она была, по словам Томаса Хоббса, «беспросветной, жестокой и короткой»[8]. В начале столетия благодаря развитию медицины и здравоохранения средняя продолжительность жизни перевалила за сорок лет. Если пройтись по кладбищам эпохи колониальной Америки, взору предстанет печальное зрелище – длинные ряды могил детей, умерших во время эпидемий чумы, малярии, дифтерии, коклюша, оспы и тифа, от которых современные дети избавлены благодаря иммунизации. (Помню, как в моем родном городе с населением сто тысяч человек произошла вспышка полиомиелита, в связи с чем жизнь там практически полностью замерла, за исключением работы самых необходимых учреждений, – были закрыты парки, кинотеатры, бассейны.)