Хорошо, наверно, сидеть рядом с коровой и цедить молоко из мягких теплых сосков, прижимаясь головой к боку этого большого вечно жующего создания и чувствуя его тепло. Хорошо чувствовать взаимопонимание между собой и этим невозмутимым животным, которое только что вернулось с пастбища с желудком, полным травы, и выменем, разбухшим от молока. А волосы всегда можно вымыть и ногти вычистить. Рядом, на тропке, ведущей к дому, сидит на скамеечке мальчик и смотрит, как падают в подойник молочные струи. У мальчика румяные полные щеки. Хозяин любит коров. Но вот корову в последний раз выводят из хлева, и женщина, стоящая в кладовке у окна, плачет и затыкает руками уши, чтобы не слышать выстрела, который оборвет жизнь, уже давно ставшую частичкой самого человека. А вечером хозяин привяжет в стойле другую корову, чтобы оно не было пустым, когда женщина придет доить. И об этом больше не думают.

— Наверно, я соглашусь, — говорит она.

* * *

Душно и жарко, а к концу дня становится еще жарче. И белый дом с красной крышей не прочь превратиться в памятник на прохладном кладбище. Люди, выходящие из автобуса, невольно оборачиваются к морю — не подует ли ветер, но ветер сегодня отдыхает.

Улица радуется, облачка пыли своенравно тянутся вверх, надеясь увидеть крыши чванливых домов, заслонивших все вокруг. Дом наблюдает, как они уступают улице, когда она, браня, возвращает их на мостовую. На место! Собственно говоря, что эта пыль о себе воображает? Ведь самостоятельно она не может подняться даже на сантиметр. Чтобы она поднялась, ее должны подтолкнуть ноги пешеходов, колеса машин и автобусов. Пока пыль летает, кружится и медленно оседает на мостовую, она важничает, а улица все бранит ее. Улица так немноголюдна, что прекрасно справляется со своей пылью даже в такой жаркий и душный день.

Би-би! — громко приветствует улицу автобус. Машины поменьше тоже приветствуют ее на бегу своими гудками. И улица и ребятишки хорошо знакомы с этими машинами и различают их по гудкам. Улица не спеша отвечает на их приветствия, вежливо и важно. Совсем иначе отвечает она на приветствия тяжелых грузовиков. Когда по улице проезжает грузовик, самосвал или другой тяжелый транспорт, улица всегда, чуть задыхаясь, кричит им вслед: ха-хей! — будто хочет догнать их. Точно так же кричит она и вслед автобусу, и дома понимают, что улица трясется от смеха, что ее веселит это движение, в котором и заключается ее жизнь. Ха-хей, хо-хо! Движение — это жизнь улицы. И дома прислушиваются к языку движения, к языку колес, ног и мостовой. На такой немноголюдной улице звук шагов не теряется в общем шуме, улица откликается на каждое туп-туп-туп и топ-топ-топ и вообще на все, что сообщают ей люди подошвами своих башмаков. Но улица редко смеется над шагами, для этого она слишком велика. Время от времени дом кивает ей головой, иногда по рассеянности, но чаще по привычке. Ему не по себе и от жары, и от той жизни, что так тревожно бродит и пенится сегодня внутри его стен и за их пределами. И приход пастора, и влюбленные с верхнего этажа растревожили его сегодня. Разве это прилично, чтобы люди уподоблялись птицам, траве, листьям, цветам и почкам, которые тянутся вверх, набухают, звенят, расцветают и пускают в землю ростки, чтобы люди вели себя так, что это можно выразить лишь словами: «Жизнь! Жизнь!» Как будто солнце светит только сегодня! Пусть птицы, трава и мухи делают то, что им положено, что подразумевается под этим «Жизнь! Жизнь!» в их ликующей песне. Но люди — другое дело, особенно люди, живущие в таком доме. А голуби на крыше, они как будто забыли, что предназначены для украшения! Они слетают на землю, клянчат крупу, а иногда смешно и важно разгуливают друг перед другом, то прислушиваются, то воркуют, а потом снова взлетают на крышу: «Жизнь! Жизнь!» Ха-хей! — смеется улица так, что дом весь сотрясается. Тень его отделилась от стены и упала на восточную часть сада, в этом ярком солнечном свете она движется вслепую, ощупью. И дом чувствует неловкость, однако по привычке кивает улице головой.

* * *

— Хорошо, а когда ты придешь? Не раньше половины седьмого? Почему так поздно? Да-да, конечно, знаю, просто мне не терпится. Неужели ты пригонишь машину? Ладно, не будем детьми. Хидди? Он давно ушел… Слушай, к твоему отцу приходил гость, пастор, который служил в вашем приходе. Да, кажется, его зовут именно так. Ты у него конфирмовался? Правда? Как интересно! Да, разумеется, я угостила их кофе. Но им понадобилось еще что-нибудь покрепче, мне не нужно было пускать к ним Хидди, но я даже опомниться не успела. Да, господи, но ведь у нас только одна гостиная! Не могла же я пригласить пастора в спальню! Да, да, спасибо, милый. Я?.. Одну каплю, честное слово. Для меня это слишком крепко, я не привыкла. Нет, нет, все в порядке, старики его только позабавили, он ведь чудак. Ты не ревнуешь, правда? Как будто я знаю, чем ты занимаешься, когда уходишь из дому! А разве ты не можешь отлучиться из своей мастерской? Нет, милый, я вовсе этого не боюсь, я ведь просто дразню тебя. Поторопись, ладно? Точно в половине седьмого? Прекрасно, я буду ждать у окна. До свидания!

Она кладет трубку и задумывается. Все в порядке. Хорошо, что она догадалась сразу спросить про машину. Чудно́ с этой машиной, раньше она мечтала о ней, а теперь машина ей безразлична. Сколько вечеров она мысленно развлекалась, представляя себе, как они катаются на ней, как ею восхищаются ее подруги и знакомые, как на нее поглядывают по вечерам прохожие. Гаража у них нет, дом строился не для владельцев машин. Но это не важно. Сегодня они стали обладателями машины. А ей не до этого, она не может даже подумать о машине.

Лоулоу в кухне укладывает спать кукол, спит и старик. Хорошо, когда он спит. Если он и дальше будет ходить по коридору, стуча своей палкой, она непременно сойдет с ума. Она может побыть самой собой, а ведь этого она себе никогда не позволяла, разве только когда была глупой девчонкой и мечтала о Хидди. Собственно, она не была самой собой ни с кем, кроме матери, сестер и Хидди. Почему она вышла замуж за Йоуна? Хидди не имел права спрашивать ее об этом, ни прямо, ни косвенно. И никто не имеет. Ведь за кого-то она должна была выйти, она не из тех женщин, которые остаются старыми девами. А что ей было делать? Не очень-то весело стоять за прилавком и обслуживать покупателей даже в таком первоклассном универмаге, как «Элегант», куда берут только самых красивых девушек, потому что покупателям приятнее, когда их обслуживают красивые улыбающиеся девушки. Поначалу работать там даже забавно, если не делать глупостей. Но постепенно начинаешь разбираться в людях, а люди людям рознь. Тот, кто не знает на собственном опыте, что значит вежливо, весело и быстро обслуживать покупателей — этих давно пресытившихся людей, — не поверит, что это очень противная работа. Трудно даже представить себе, сколько на свете пресытившихся людей, особенно женщин. Им надо все перетрогать, узнать все цены, они хотят приобрести все, но, как правило, не приобретают ничего, а продавщица обязана перерыть весь товар, снять его с полок, вытащить из коробок и ящиков, должна помочь примерить и при этом должна услужливо и восхищенно улыбаться покупательнице.

Мама говорила, что Сваве нужен не такой муж, как Хидди. Мама всегда так считала. И хотя Свава спорила с мамой, она знала, что это правда. И Дудди говорила то же самое. Да, между прочим, а как теперь поступила бы Дудди, будь она на ее месте? Может, посоветоваться с ней? Они подруги, но она не всем делится с Дудди.

А вот Дудди делится с ней абсолютно всем. Рассказывает о всех своих романах, какие у нее были с тех пор, как она вышла замуж. Но Свава холодна. Она убеждена, что ни одну женщину не может удовлетворить мужчина, кроме тех случаев, когда влюбленные как нарочно созданы друг для друга. Дудди не стесняется говорить обо всем, что бывает между людьми, в том числе и о том, что происходит в супружеской постели, в частности в ее собственной постели. Разговоры об этом она считает вполне естественными, как и обо всем остальном. Но Свава никогда не рассказывает ей о Йоуне и том… боже милостивый, должны же у человека быть хоть какие-то секреты. Правда, Дудди слегка чокнутая, как иногда утверждает Йоун. Нет, тут не о чем говорить, тем более что женщин все это интересует гораздо меньше, чем мужчин. Может, это неестественно, а может, во всем виноваты мужчины, которые неправильно себя ведут? Дудди очень много читала по этому вопросу, Свава не смеет с ней спорить, но это так, и тут уж ничего не поделаешь. То, что происходит в супружеской постели, не самое главное в жизни. Даже если это происходит каждый раз, когда супруги ложатся в постель. Разве это может хоть немного скрасить бездомность, нищету, недостатки и неуверенность в завтрашнем дне? Неважно, что написано в книгах. Не скрасит ни женщинам, ни даже мужчинам, хотя для них все это гораздо важнее.