В зале смеялись, шушукались. И даже вопросов не задавали, «чтобы не плодить лишних сущностей», как говаривал мой научный руководитель.

Потом вышел я с сухими аналитическими расчётами и формулами «погружения в будущее». Почти ничего не пояснял, больше писал обычным лазерным маркером на огромной доске формулу за формулой.

Ждал, что члены совета вообще разбегутся. Но чем дальше я углублялся в теоретические выкладки, тем тише становилось в зале.

— То есть, вы открыли обратный эффект «бабочки Бредбери», Максим? — спросил вдруг академик Бородин, привставая и вглядываясь в мои каракули. — Вы утверждаете, что изменяя что-то сейчас — мы радикально меняем будущее? И материалы для нейрокомпьютеров на основе хитина через тысячелетия породят инсектопокалипсис?

— Да это полная чушь! Ребята просто сняли кино! — возмутился председатель комиссии по науке, человек не очень авторитетный в плане темпорального анализа и системного программирования.

И Бородин его попросту не услышал.

Он залез на кафедру, подошёл к проектору и стал проверять мои расчёты. Через двадцать секунд к нему присоединился академик Аникин, а потом и его вечный оппонент Рязинцев.

За кафедрой стало тесно, и я отошёл в сторонку, чтобы не мешать академикам спорить.

Ещё через минуту огромная аудитория гудела, как пчелиный улей: кто-то звонил коллегам, кто-то орал, пытаясь доказать всем, что обнаружил ошибку.

Посреди зала вспыхнула ещё одна голографическая доска, потом вторая, третья... Я ощутил, что задыхаюсь от волнения, и распахнул окно.

Утренние газеты — а нейрожурналисты очень пронырливы — постили над зданием университета голограммы гигантских насекомых и рассчитанные мой формулы «погружения в будущее».

Конечно, моё открытие было пока чисто номинальным. Оно требовало серьёзной проработки, обсчёта, экспериментов, больших мощностей.

Нас с Саньком чуть не задвинули, как недостаточно компетентных, но потом сжалились и допустили до испытаний.

Я боялся, что налажал с хитиновой гипотезой постапа, но именно она и совпала на все 100%. А вот в формулы пришлось вносить множество уточнений. Ведь иначе для погружения учёным тоже пришлось бы искать в будущем своих идеальных двойников.

Академик Бородин подтвердил мою первоначальную гипотезу — изменяя ключевые параметры настоящего — мы радикально меняли будущее. И теперь могли видеть, в какую сторону.

Первым делом мы отказались от вживления человеку хитина.

Работа была проделана огромная. Хитиновую изоляцию нейрокомпов сначала попробовали заменить на пластиковую. Но это дало ещё более страшный эффект. И всего через 3 000 лет привело к эпидемии бесплодия.

От «мозговых» компьютеров люди отказаться уже не могли. И путём долгих экспериментов мы остановились на кремнии. По крайней мере, это не вело к гибели цивилизации в обозримом будущем. (Дальше 10 000 мы проникнуть не смогли — не хватало мощностей).

Через три года экспериментов, кремниевые оболочки начали вживлять массово. И точечные проникновения в будущее доказывали — человечество преодолело кризис.

Я выдохнул: если не будет хитиновых мутаций, значит, не случится и города насекомых, и битвы с муравьями? Значит, никто не погибнет, а Серый не станет предателем?

Но ведь люди же всё равно родятся в своём времени? И героический Родион, и мой двойник Максим Владимирович, и сероглазая Вика?

Санёк постепенно вернулся к своей любимой истории, но я — дневал и ночевал в лабораториях университета.

Не завёл не то, что семьи — даже жильём заняться не удосужился. Мне вполне хватало комнаты в институтской гостинице.

Меня сильно хвалили, но мотивов моего рвения не понимал даже Санёк.

Когда эксперименты с кремнием вышли на промышленную основу, я понял, что ждать больше не могу. И теперь уже мне придётся втягивать в авантюру приятеля.

Санёк заматерел, женился. Но больше я никого не мог посвятить в свою тайну.

— Ты только нажмёшь, куда скажу, — уговаривал я Санька. — И проследишь, чтобы сигнал прошёл. А потом — можешь ехать домой. Дальше я уже сам разберусь.

— А тело? — удивлённо спросил Санёк.

Соображалка у него работала как надо, и идею он ухватил сразу.

— Если расчёты правильные, — я ободряюще похлопал приятеля по плечу. — Максим Владимирович очнётся в моём теле, испугается, приедут медики, госпитализируют его. Я надеюсь, что он не свихнётся. Я же как-то всё это перенёс в прошлый раз? Тебя никто не заподозрит, не бойся. Это будет сбой эксперимента. Просто мне нужен кто-то живой на моём конце провода. Чтобы проводить по-человечески.

— А если меня потом спросят? Что говорить?

— Так и скажешь. Мол, я позвал тебя похвастаться новым аппаратом. Мы выпили коньяка за это дело. И ты пошёл домой. А я, видно, спьяну натворил что-то не то.

— Но они же потом всё поймут, академики твои!

— Ну и пусть. Как они меня оттуда выцарапают, а? На этот раз формул я никому не оставил. Пока догадаются, пока обсчитают. Это ещё лет 10 пройдёт. А там уже — будь что будет...

Санёк тяжело вздохнул и пожал мне руку.

Когда я уже лежал в капсуле ментального перемещения, Санёк спросил:

— А ты не боишься? Ведь это уже совершенно другой мир. И насекомых там, наверное, нет.

— Не боюсь. Ведь самое главное не изменилось. Я уже два раза погружался на короткое время. Наблюдал за ней, вёл записи. Как-нибудь приспособлюсь. Главное, что она там. Она существует, понимаешь? Моя Вика. А Максим Владимирович... В конце концов, пусть теперь он пострадает ради науки!

— Но риск! — не сдавался Санёк. — Ты же понимаешь, что в будущем постоянно что-то меняется. Вот вчера ты проверял свою Вику, и она ещё существовала. А завтра в нашем мире что-то изменится, и изменится будущее. Может, она в нём вообще не родится? Или опять мы сделаем что-то не то, и насекомые победят, а? На этот раз — какие-нибудь жуки?

— Вот потому я и тороплюсь. Начинай!

Санёк вздохнул и активировал режим погружения в будущее.

На этот раз всё было иначе. Я прорывался сквозь бред, выползал из состояния, похожего на наркоз. Осознавал себя на долю мгновения и терял снова.

Словно будущее постоянно менялось, и я перемещался и перемещался по вариантам миров в поисках её одной — моей Вики.

И вдруг что-то щёлкнуло во мне, и глаза распахнулись сами.

Больничная палата. Солнце в окне.

— Больной, обедать будем?

На меня смотрела милая медсестра с надписью на бейджике «Маша, № 13». У неё были огромные и родные серые глаза.

Автор иллюстрации: Виктор Шум