Она сразу же различила силуэты у турели с сюрикенами на верхней палубе надувной гондолы «Пожирателя лотоса»: два гильдийца дрались с третьим. Пока она наблюдала, одиночка ударил ногой одного из нападавших в грудь, отправив его за борт кувыркаться в воздухе.

Падающий гильдиец выстрелил из ракетного ранца, очутившись на одном уровне с палубой. Он что-то крикнул явно ничего не замечающему экипажу, предупредив о сражении у них над головами.

Арашитора подлетела ближе. Тем временем полдюжины лотосменов перепрыгнули через ограждение и устремились к дерущимся. Отбивающийся от противника гильдиец одержал верх, вырвав пучок кабеля из рюкзака противника и вышвырнув добычу в пустоту.

Атмоскафандр его был в пятнах копоти и дыма, но красной метки там точно не имелось.

– Если он не мятежник, почему на него напали? – выкрикнула Хана, пытаясь пробиться сквозь шум ветра и рев двигателя.

– Лазутчик? – предположила Юкико и пожала плечами.

Гильдиец забрался в башню с сюрикеномётом и нацелил ствол на надувную гондолу.

Сюрикеномёт выстрелил, пробив армированный брезент. Когда отсек начал сдуваться, воздух наполнился свистом вырывающегося водорода. Стоя, можно сказать, на краю пропасти, гильдиец сорвал мехабак с груди и вокруг в ослепительном ливне взметнулись раскаленные докрасна искры.

– Смерть Змеям! – взвыл он.

– О боги… – выдохнула Хана.

Крошечная вспышка света, раздутый пузырь раскаленного добела пламени. Беззвучное мгновение, но ничего похожего на тишину. А затем взрыв, рваный срез огня, распространяющегося быстрее, чем лесной пожар в летний день. Хана подняла руку, чтобы заслониться от ослепительной вспышки, когда «Пожиратель лотоса» издал треск ломающегося дерева, сопровождаемый воем горящего водорода и отчаянными стонами умирающих людей. Огромный корабль падал, оставляя за собой клубы дыма, и в конце концов с воплем нырнул носом вперед, устремляясь к непаханому полю в двух милях к югу от стен Йамы. Земля содрогнулась, когда эта пара бросилась друг к другу в объятия, как ненавистные любовники, и тряслась на добрых тридцать секунд дольше, чем следовало бы, а с крыш домов Йамы посыпалась пыль и черепица, разбиваясь о булыжники.

Остальной флот Гильдии устремился прочь настолько быстро, насколько позволяли двигатели. Они бежали на юг, к горам Тонан и крепости Главдома.

Он убил себя.

Взгляд Ханы был прикован к обломкам «Пожирателя лотоса», дымящейся дыре в земле, которая теперь служила братской могилой, когда в сознании девушки загрохотали мысли Кайи.

– ЧТО? —

Лотосмен на надувном шаре. Он пожертвовал собой, чтобы убить Второго Бутона Йамы.

– ХРАБРЫЙ. —

Я бы не назвала этот поступок храбрым, скорее, грустным.

Хана повернулась к Юкико.

– Как он вообще смог?..

Танцующая с бурей не могла оторвать взгляд от дымящихся обломков. Лицо Юкико посерело как пепел. Сейчас она казалась старше – тяжесть мира давно душила девушку, давила на нее, ночами не давала спать.

Юкико повысила голос, чтобы перекричать воющий ветер.

– Это война, Хана! – объяснила она. – Война кровава и уродлива, и люди умирают. Следующей можешь быть ты. Или я. Черт возьми, возможно, из бойни никто не выберется живым.

– А ты смогла бы так сделать?

– Сделать что?

– Убить себя, как он? С радостью броситься в огонь ради маленькой победы?

– Не уверена, что в смертельной схватке бывают маленькие победы. С такими высокими ставками каждый шаг к концу того стоит.

– Но ты могла бы умереть за это? Зная, что ты никогда не увидишь финала? – Хана смотрела сквозь почерневшие небеса на девушку на спине грозового тигра – на Юкико, которая убила сёгуна, положила конец династии, побудила нацию подняться.

Юкико прижала ладонь к животу.

– Не знаю. – Рука опустилась с живота на бок. – Но полагаю, мы выясним все еще до того, как эта песня будет спета.

Пятнадцать дней.

Хиро стоял на балконе спальни, наблюдая за дерганой жизнью города. Оркестр из двигателей, уличного движения и людей время от времени прерывался жалобной песней – ее пели воробьи, пережившие атаку Кагэ.

Хиро подумал, что ему словно обрезали крылья, а теперь и опалили пожарами, почти уничтожившими дворец сёгуна. Как Хиро ни старался, он не смог избавиться от вони, пропитавшей кожу. Прошлой ночью он так усердно мылся в бане, что с него стекала вода кровавого оттенка.

От города осталась лишь пустая оболочка – видимость, и по улицам в оцепенении бродили люди. Хиро приказал открыть имперскую казну, чтобы облегчить страдания народа, но очереди в пекарни по-прежнему растягивались на целые кварталы, а цены стремительно росли, поскольку капитул Кигена перекачивал каждую каплю чи на север, чтобы питать Землекрушитель. Черный рынок процветал, а заправлявшие им местные банды якудза с каждым днем становились все смелее.

Но обо всем этом размышлять Хиро не мог. В голове у него гуляли совсем другие мысли.

Север. Пятнадцатидневный переход в тени колосса, в глубь гор Йиши. Конец всему – тяжести фальшивой руки, которую вонзили в его тело, этого обруча позора, надетого ему на голову.

Надо потерпеть еще пятнадцать дней.

Боги, казалось, должна пройти целая жизнь.

Почему ему до сих пор не все равно? А мысль о том, чтобы лишить ее жизни, которая наполняла его сны? Он уже мертв – пепел погребальных подношений красовался на лице Хиро по утрам. Оттенок смерти был нанесен на доспехи, которые он с такой гордостью носил в недавнем прошлом.

Однако все ушло, исчезло, испарилось. А когда-то много значило для него.

Но что для него значила Юкико?

Страстное увлечение – вот чем это было на самом деле. Опьянение улетучилось при свете наступившего дня. И привело страну к войне. Клан против клана. Кровь против крови. К лавине, которая началась с малого: с поцелуя, залитого слезами, после того как Йоритомо усеял арену отрубленными крыльями. Но они же подростки. Дыхание Создателя, они просто дети.

Кем, во имя богов, они себя возомнили, чтобы тащить страну к погибели?

Стук мягких костяшек рук по твердой древесине.

Легкое, как перышко, дыхание мажордома.

– Прошу прощения, даймё. У вас важные гости.

– Я собираюсь отправиться на плацдарм и на войну. А ты хочешь, чтобы я перед дорогой выпил чай с очередным бюрократом?

– Нет, великий господин. Простите, но…

– Ну? – Хиро повернулся к своему съежившемуся от страха слуге. – Заявился какой-нибудь жирный нео-тёнин, причитающий о растущей стоимости рабов?

– Лорд Тора Орочи.

Желудок Хиро рухнул прямо в сапоги, и кровь застыла в жилах. Мир внезапно стал на несколько оттенков ярче. Слишком громким. И реальным.

Столько времени минуло…

Голос Хиро прозвучал шепотом под прерывистую воробьиную песенку:

– Отец…

В тронном зале было тихо, как в могиле Йоритомо. Сквозь высокие окна пробивался тусклый свет – длинные светлые полосы, словно нарисованные неуклюжей кистью на покрывале из пепла. Путь к трону сёгуна был устлан кроваво-красным ковром, гобелены шевелил легкий пахнущий дымом ветерок.

Трон оказался огромен: безвкусная глыба из золотых тигров и шелковых подушек отбрасывала на пол когтистую тень.

Хиро до сих пор не набрался смелости сесть на него.

У подножия трона ждали двое. Женщина в дзюни-хитоэ, красном, как кровь сердца, расшитом золотыми цветами. Лицо выбелено, черные как смоль волосы собраны в многослойный пучок, пронзенный сверкающими иглами.

Она подняла глаза, когда Хиро вошел в зал и на кратчайшее мгновение встретился с ней взглядом, и грудь ему пронзила тупая боль.

Мама.

Затем Хиро посмотрел на человека рядом с ней, и все чувства радости и печали испарились, оставив лишь черное ничто.

Голос из детства, резкий, упрекающий. Поднятая рука и память о позорных слезах.

Отец.