«What is the second task?» inquired Mesentzeff.
«It is still more complicated. «The world spins round the sun,» they said. «You know how to prove it; so prove the contrary. Copernicus and Galileo are not authorities on the subject, for they did not believe in God.» Who am I, to contradict great men? Great lords and professors and government ministers have toiled to invent things, and I, an ignorant peasant, am to lay traps for them! If I were to succeed, how should I dare look in their honest, reproachful faces? I would die of shame if they said to me, «Thank you Misha, for the good turn you have done us.» But I must work or the Brotherhood will murder me. This is the sixth year I have been working».
«Have you found a solution?»
Misha looked away for a moment in silence.
«Well not exactly,» he said at last unwillingly. One can find out, but I don’t try very hard. When things begin to grow clear, I upset a glass or let the papers fall into the fire. It looks like an accident and meanwhile the work makes no progress. I’m not altogether without a conscience. I’ve one consolation. My enemies are in no hurry. «Work away, Misha,» they say, «ten years, thirty years, no matter so long as you succeed! And a gipsy told me I should die before my hair turned grey!»
There came a knock at the door. Misha grew shy again at the sound and timidly unbarred it. Vania appeared.
«That’s how it is, is it?» he exclaimed with a sudden assumption of superiority. «You’re together and Mitia told me not to let you talk to each other! However I’m not his spy. He can look after you himself if he wants to instead of playing about with the girls like a billy goat. All the same you had better come away, Nicolas Petrovitch, or he’ll suspect you and he can be very nasty.»
Mesentzeff realized the excellence of the advice and left the cabin. The flames of sunset were by now burnt out: only one red bar hanging smouldering over the blue sea of mist. Mesentzeff thought of Petrograd. An uncontrollable desire swept over him to be in the city, to jump into a taxi and give the comforting order «To the Hotel d’Europe». What more was he to wait for? What more surprising anyway than the peasant chemist extending mercy to Lavoisier and all science?
But just at that moment he heard Mitia’s voice; and his detestation of the man gave him courage and the determination to persevere in getting through the hornets’ nest, and to declare the death of Masha to the world. It would be interesting to see what the «white and joyful» old man thought of it!
Mitia was standing at the further corner of the house. He was not alone, for Mesentzeff heard the fresh voice of a girl raised in supplication.
«My diamond prince! Stay one day more! How can I live without you?»
«As you did before.»
«Then why did you dance with me like that? Why did you speak as you did?»
«Dancing is good for the young... and words... what are words?.. birds that fly away and are never seen again.»
«Listen, I have never loved before. Come with me. My mother does not expect me home.»
«No, no I don’t want you. I have a sweetheart already, a long way from here... Several! I am a hawk and you are a crow. Find a mate of your own kind. Leave the hawk alone. Hullo! Tears? What’s that for? Aren’t there plenty of men in this world? Let me go. Here are my friends.»
Mesentzeff had coughed to attract attention and Mitia immediately appeared. His face was still bright with the pleasure of dancing and only his eyebrows showed him to be annoyed, a slight frown adding to his beauty. On catching sight of Mesentzeff he smiled. «Why aren’t you in there whispering with Misha, Nicolas Petrovitch?»
Mesentzeff did not reply. They went into the hut together and started making arrangements for the night. Covering the plank floor with rags and coats they rolled saddle cloths into pillows. Like all men of genius Misha was a poor host. His guests threw themselves on to their own improvised couches and the cabin was in silence. In one corner burned the tiny flame of the sacred icon, in another the laboratory lamp.
Vania was already asleep when Mitia raised himself on one elbow and whispered. «Misha, Misha, doesn’t the policeman worry you?»
«No!» came the gruff answer.
«How’s that?»
«He’s a chemist himself.»
«The policeman?»
«Yes, he puts mushrooms or willow leaves into spirits and calls it mushroom or willow wine. He thinks himself a great chemist and believes he is to get the Academy prize. He’s a very good fellow.»
«Well, well, sleep in peace.»
As the travellers prepared to start next morning, Misha came up to Mesentzeff and showed him an old book bound in shagreen. «They gave me that to learn chemistry from,» he said shyly. «But there’s not much in it. I found out more for myself.»
Mesentzeff glanced at the headings. «Have you no others?» he asked, very much surprised.
«No, they promised me some, but so far haven’t sent them.»
«Come on, come on,» shouted Mitia from without.
«It is an old book, but perhaps that is as well...»
«Farewell, Misha, work hard!» came from outside.
Комментарии
Художественная проза Гумилева занимает более скромное место в его наследии, нежели поэзия и драматургия. Тем не менее, это весьма важный аспект в деятельности великого художника слова, и относительная скудость в настоящий момент исследовательских материалов, обращенных к этому кругу произведений, нельзя объяснить иначе как досадным историческим недоразумением, обусловленным во многом, конечно, труднодоступностью их для читателей и исследователей в годы тоталитаризма.
При жизни Гумилева его прозаические вещи появлялись только в периодике и были собраны воедино лишь в посмертном сборнике «Тень от пальмы» (Пг.: Мысль, 1922), где не было обозначено ни имени составителя — Г. В. Иванова, — ни источников публикации, ни дат.
Состав ТП (в скобках указываются номера рассказов в настоящем издании):
Радости земной любви. Три новеллы (23)
Принцесса Зара (52)
Золотой рыцарь (28)
Последний придворный поэт (48)
Черный Дик (39)
Дочери Каина (32)
Лесной дьявол (62)
Скрипка Страдивариуса (57)
Африканская охота. Из путевого дневника (100)
Путешествие в страну эфира (108)
О реакции современников на появление ТП судить сложно: ни о каком широком публичном обсуждении произведений поэта, казненного «за участие в заговоре против Советской власти», конечно, речи быть не могло. В настоящее время известно лишь два кратких отзыва — В. А. Рождественского и В. А. Итина (оба подписаны инициалами). Уместно отметить, что коммунисту Вивиану Азарьевичу Итину эта заметка в 25 строчек стоила жизни: через пять лет (!) после ее выхода в «Сибирских огнях» (1922. № 4. С. 197) он был вызван на пленум Сибирского краевого комитета партии и «разоблачен» там как «неблагонадежный в политическом отношении» — за сочувствие «контрреволюционеру»; позже Итин был арестован и умерщвлен в лагере (см.: Зобнин. С. 20–21). В заметке Итина о ТП говорится буквально следующее: «Рассказы Гумилева слабее [чем его поэзия], в них мы находим слишком явное подражание Эдгару По. <...> Но все же ясный и бесстрастный эстетизм поэта, радостно принимающий всякую жизнь, чувствуется и в этих произведениях. “Мне отрубили голову, — снится ему в одном из этих рассказов, — и я, истекая кровью, аплодирую уменью палача и радуюсь, как это просто, хорошо и совсем не больно”. К несчастью, сон оказался вещим.
Значение Гумилева и его влияние на современников огромно. Его смерть и для революционной России остается глубокой трагедией. И никто, надеюсь, не повторит вслед за поэтом: “Как все это просто, хорошо и совсем не больно”» (Русский путь. С. 484–485).
Более пространная заметка В. А. Рождественского (см.: Книга и революция. 1923. № 11–12. С. 63), к счастью, не имела таких страшных последствий, быть может еще и потому, что ее автор не касался обстоятельств публикации ТП и не делал каких-либо обобщений, связанных с реальным воздействием творчества Гумилева на современников, хотя и он оценил прозу поэта достаточно высоко: «С первой же страницы рассказов Гумилева кружит голову мальчишески веселая радость произносить звонкие имена, стучать рыцарскими латами, соперничать со Стэнли на пути к еще не найденным рекам. Все мы знаем Гумилева поэта, блестящего визионера и выдумщика... и только немногие помнят его живой голос, те пленительно-невероятные истории, которые этот суховато-сдержанный человек умел рассказывать с истинно гимназической пылкостью». Рождественский полагал собранные в книге произведения «записью устных рассказов», «потускневших в печати», ибо «автор спрятал свой живой голос за стилистическим приемом и каждому сюжету постарался найти каноническую параллель. «Радости земной любви» — это новеллы итальянского Возрождения, «Последний придворный поэт» — Андерсен и Уайльд, «Черный Дик» — Р. Л. Стивенсон (кстати, один из любимых авторов Гумилева). Вполне самостоятельны «Лесной дьявол» и «Африканская охота». <...> Некоторые новеллы явно относятся к эпохе «Жемчугов» (1910 г.) и отражают ту юношескую экзотику и эротику Гумилева, которые он в «Костре» и «Огненном столпе» преодолевал лирикой простоты».
