Детство в Восточной Пруссии

Марион Дёнхофф, 1988

Архитектурные достоинства имел не только сам дворец, но и многочисленные хозяйственные и вспомогательные постройки: каретный двор, конюшни, мельница, дом управляющего и даже гидротехнические сооружения.

Теперь он и засыпал с именем Марион, и просыпался с улыбкой, зная, что она рядом.

В очередной раз, с утра, едва умывшись, он бросился к компьютеру за ответами, еле остановил себя, убедив, что это преждевременно, поэтому смешно.

Но вместо этого издалека пришла другая новость.

В слишком горькие минуты своей жизни он писал рассказы.

Книги для него были итогами долгих размышлений, попытками сделать серьёзный рывок, каждый раз говорить о главном, а вот рассказы рождались вспышками.

Часто, не в силах сдержаться перед каким-то внезапным, чувственным образом или важным размышлением, и упрекая затем себя за поспешность, он придумывал тему.

Так в его блокнотах появлялись рассказы – стремительные и точные, как японские сюрикены; в строчках которых даже и не могло присутствовать ни пылинки лжи.

Отвлекаясь на малое, он всегда помнил о главном – о книге, над которой работал в эти дни.

Краткой мыслью каждого из своих рассказов он пытался что-то объяснить, в чём-то упрекнуть невнимательных и нелюбопытных людей, из которых, по его непреклонному убеждению, и состоял весь окружающий мир. Он не хотел никого учить или укорять в скудости их жизни, он просто говорил, что можно жить не так.

Пришло письмо из редакции.

Уважаемый автор, Ваши рассказы напечатаны в таком-то номере…

Он уважал толстые литературные журналы, они казались ему такими солидными, меланхоличными, медленными.

В этом знаменитом столичном издании почти год размышляли, какой же из его рассказов напечатать. Он ждал, что из милости возьмут только один текст, но коллеги сделали из нескольких рассказов незнакомого им автора подборку под общим названием "Чужая жизнь».

Но это же была его жизнь!

Он ждал – и вот пришла новость. На сайте уважаемого журнала – долгожданная публикация.

И деньги!

Всё пошло так, как он и предполагал.

Денег за рассказы, по точным расчётам, должно было хватить на месяц.

Наметил, кроме необходимой еды, и свою первую будущую покупку.

Он знал уголок, где на городском рынке старички продавали самодельные вязаные мочалки из разноцветных капроновых ниток.

Так, мочалка, – и сразу же помыться!

Неприятно было чесаться, однажды заметил, как в жарком автобусе от него стараются отодвинуться люди. Пенсионерки морщатся, молодые принюхиваются и смотрят с жалостью.

Мочалка.

Время такое пришло, что главным в его жизни стало желание купить мочалку

Съездил в город, зашёл на рынок и купил заветную мочалку.

Несколько преждевременно почувствовал себя розовым и чистым, чистым…

Страшно голодный, не сдержался, купил ещё и пирожок, прямо на городской площади, у магазина начал с жадностью рвать его зубами.

Запрыгали у ног голуби, рассчитывая на случайные крошки.

– Даже не думайте!

Полвечера отчищал ванну, изловчился, подлез, отвинтил забитый сифон.

Прочистил устройство, поставил на место.

Битый, с трещинами зелёный пластмассовый тазик оставил в ванне, пригодится бельё стирать.

Полы в ванной комнатухе сохранились ещё немецкие, деревянные, но погнили везде, куда десятками лет попадала случайная вода. Поверх досок был брошен неровный лист линолеума, пол скрипел, прогибался, ванна шаталась, рискуя своей кирпичной ножкой.

Для гигиены протёр линолеум мокрой тряпкой.

Вымыл стеклянную полочку, поставил на неё стакан с зубной щёткой и пастой.

Вроде всё?

Принёс из комнаты своё полотенце, чистую майку. Новенькую мочалку. Мыло.

Из угла на стену зачем-то выскочил маленький паучок.

– Привет, приятель!

Горячая вода.

Ч-чёрт!

Выпрыгнул из ванны, босиком, с мокрыми ногами, голый добежал до кухни и выключил там водонагреватель. Даже неподключенной ёмкости должно было хвать на его банные процедуры.

Верить, что в этом странном доме есть исправные электрические заземления, – глупо.

Во всём остальном, техническом, он не разбирался, да и не хотел.

Просто однажды представил, какого его найдут через несколько дней – сваренного в чудовищно грязной ванне.

Мочалка оправдала все надежды.

Он намыливался, тёр себя шершавым вязаным произведением, смывал пену; снова намыливался, тёр и так миллион раз подряд.

Порядок.

Вытерся, переоделся в чистое.

Впервые после того, как…

С удовольствием выпил горячего сладкого кипятка с круглым овсяным печеньем, купленными в городе. Две штучки – не больше!

За компьютер.

Под окном его комнаты – большая ель с густыми лапами, в которых всегда прячется какая-то небольшая птичка.

Тишина. Главное – тишина…

Не получилось.

Хозяин, хитро ухмыляясь, предложил выкопать на заброшенном огороде за домом картошку.

– Скоро дожди, она всё равно вымокнет, пропадёт. Там немного. Делим поровну. Моё ведро поставь в коридоре. А я пойду, полежу пока, книжку почитаю.

Картошки получилось добыть три ведра.

Два из них он поставил у дверей Хозяина.

Сразу же принялся готовить свою добычу, ожидая горячий обед.

Картофелинки были так себе, мелкие, с частыми чёрными протыками каких-то тонких корешков.

Помыть, в ковшик – и на огонь!

Вспомнил, что к варёной картошке в приличных домах полагается подавать какой-нибудь салат.

Сбегал ещё раз в огород, выдернул две свеколки с ботвой и две морковки.

А как?

Визуальная память не подвела и на этот раз.

Во время первых спешных осмотров своего нового жилища он видел где-то в неожиданном месте тёрку, обыкновенную кухонную тёрку.

Внимательно прошёлся по комнатам примерно тем же путём.

Точно!

Под ножкой холодильника, очевидно для равновесия или чтобы не гудел, торчала ржавая тёрка. Заменил её сложенной вчетверо картонкой, а тёрку уже привычными движениями отмыл и отчистил до приличного состояния.

Салат из свежей морковки и свёклы, с мелко порезанной ботвой!

С солью.

Поспела картошка, которую он почти всю успел нетерпеливо истыкать ножом.

Обед состоялся на природе, с видом на ласточек и роскошную буковую аллею

Он вытащил на улицу, под навес, ковшик с картошкой и стеклянную банку с салатом. Удобно устроился на скамейке.

Ничего. К свеколке, конечно, не хватало растительного масла, но и без него было вполне сытно.

Понемногу привыкая к новой, неожиданной жизни, он стал замечать, что получает честное удовольствие от выполнения самых простых, примитивных действий: постирать носки; вечером размять пачку быстрой лапши, засыпать её в кипяток.

Даже отметив мельком, что надо бы поднять упавший на пол карандаш или вымыть ложку после еды, он не откладывал такое пустяшное дело, а немедленно поднимал карандаш, мыл ложку и был рад сделанному.

Испугался – деградация?!

Нет, свобода!

Он всегда ненавидел слова «хочу», «не хочу». Знал – «надо»!

Сейчас, даже делая что-то, он отдыхал.

Раньше – бесился от приказов и от чьей-то воли. Теперь – от вынужденной необходимости.

Дожди шли всё чаще, единственные башмаки случайно намокли, когда утром в лесу несколько минут он ждал автобус. Стало неприятно сыро, холодно ногам.

Обувь нужно было беречь, старые башмаки могли не пережить постоянно мокрую осень.