А Антти обхватил голову руками, тяжело вздохнул и разразился такими отчаянными рыданиями, что теперь уже я задрожал от волнения и принялся расспрашивать, какая же беда с ним приключилась.

— Микаэль, — проговорил он наконец, — не знаю, зачем мне обременять тебя своими горестями, но в трудную минуту человеку так нужен друг! Не хочу тебя огорчать, брат мой Микаэль, но на сей раз дела мои очень плохи. Ох, лучше бы мне не родиться на свет!

— Да объясни мне ради Аллаха, что случилось?! — в ужасе закричал я. — Ты выглядишь так, будто кого-то убил!

Он уставился на меня налитыми кровью глазами и простонал:

— Меня вышвырнули из оружейной мастерской. Отобрали у меня тюрбан с прекрасным султаном из перьев цапли и прогнали пинками. Вслед за мной выкинули на улицу все мои вещи да еще грозили из ворот кулаками.

Я облегченно вздохнул, радуясь, что не случилось ничего страшного, и попытался утешить Антти:

— И всего-то?! Вот видишь, до чего доводит пьянство! Но могло быть и хуже. Ты, конечно, лишился службы у султана, но у тебя же осталось огромное состояние твоей жены.

Антти, все еще держась за голову, злобно прошипел:

— Да плевать мне на службу! Мы поругались из-за пушек. Я доказывал им, что их военные корабли годятся только на дрова, и предлагал строить более крупные суда с тяжелыми орудиями — такие, как у венецианцев и испанцев, не говоря уже об этих проклятых иоаннитах с Мальты. А потом я ушел... Но хорошо смеется тот, кто смеется последним! И все же я очень несчастен, и на лице моем уже, видимо, никогда в жизни не появиться улыбке.

Антти громко всхлипнул, нервно схватил бочонок, снова залил в себя изрядное количество вина, после чего продолжил:

— Я забыл тебе сказать, что твой милейший приятель, господин Гритти, бесится в Венгрии, а все трансильванские дворяне грызутся между собой, как собаки, и трогательно едины лишь в одном: мусульманин не может владеть в Венгрии землей! Короче, тамошние господа подтерлись грамотой короля Сапойаи, который передал мне в вечное пользование имения моей жены, поделили мои стада, зарезали мою скотину и сравняли с землей все мои хлеба и амбары. Бедный еврей, который одолжил мне в Буде денег, понесет теперь крупные убытки, и за все мои богатства мне не дадут сейчас и ломаного гроша, хотя поместья мои столь велики, что их и за сутки верхом не объехать! Все прекрасные сказки быстро кончаются, и единственное, что у меня сегодня есть, — вот эти самые штаны, которые на мне.

— Но... но... — забормотал я, не зная, что сказать, и внезапно сообразив, что мне придется еще раз заняться бедным Антти, хотя я прекрасно понимал: из-за этого меня опять ждут бесконечные ссоры с Джулией.

И все же я ободряюще похлопал его по плечу и сказал:

— Ничего, дорогой брат мой Антти! Мы что-нибудь придумаем. Кстати, как на все это смотрит твоя венгерка-жена?

— Моя жена... — довольно рассеянно повторил Антти и, подняв бочонок, залпом осушил его до дна. — Я наверняка забыл тебе сказать, что эта бедняжка недавно умерла. И так, знаешь ли, страдала перед кончиной... Мучилась три дня, пока наконец не испустила дух.

— Господи Иисусе! — в ужасе воскликнул я, заломив руки, и тут же добавил: — Нет Бога кроме Аллаха и так далее, хотел я сказать. Почему же ты молчал раньше?! Я очень сочувствую твоему горю, дорогой брат мой. Так что же свело несчастную в могилу?

— Она умерла родами, — ответил Антти, удивленно глядя на меня. — Видимо, я стал чертовски рассеянным, если до сих пор не рассказал тебе об этом. И хуже всего то, что ребенок тоже умер.

Таким вот образом я наконец узнал, что же случилось с братом моим Антти. Он же снова закрыл лицо руками и зашелся в таком душераздирающем плаче, что затрясся весь причал.

— О мой венгерский жеребеночек! — рыдал великан. — Щечки ее были нежнее персиков, а глаза — темные, как черничинки. Я просто не понимаю, как же это вышло? Но как только она понесла, лекарь-еврей сразу посоветовал ей поехать на воды, и я теперь очень рад, что не пожалел денег и отправил ее туда, точно какую-нибудь принцессу. Лекарь объяснил мне по-ученому, что во чреве у нее все искривилось, поскольку в детстве она слишком много ездила верхом без седла.

— Антти, дорогой мой друг и брат, — пытался я его утешить, — так уж тебе, видно, на роду написано, и не мог ты уйти от своей судьбы, ибо была она предначертана задолго до того, как ты появился на свет. Ты же сам говорил, что прекрасные сказки быстро кончаются. И не надо так убиваться из-за того, что встретил ты эту прелестную и благородную венгерку. Тебе ведь все- таки дано было пожить с ней в любви и согласии. А может, если бы брак ваш продлился год-другой, она бы узнала тебя получше, сообразила бы, какую ошибку совершила, поняла бы, что сыта тобой по горло, и начала бы поглядывать на других мужчин?

Но Антти изумленно посмотрел на меня, покачал своей большой головой и проговорил:

— Не болтай глупостей, Микаэль, а лучше скажи мне, ради Бога, неужели смерть моей жены и моего ребенка — это кара за то, что я совершенно сознательно, по доброй воле отрекся от христианской веры и принял ислам? Ради всего святого, помоги мне, успокой мою совесть. Это ужасно — думать, что по моей вине эти двое должны томиться в чистилище.

— Антти, — серьезно ответил я ему, — лишь в сердце своем может человек обрести Бога. И если некий вечный, всемогущий и всеведущий Господь действительно существует, то ты, несчастный, впадаешь в величайший грех. Неужели гордыня твоя столь непомерна, что ты и впрямь думаешь, будто Всевышний опустился до того, чтобы обрушить гнев Свой на такое ничтожество, как ты?

Антти покачал головой и, не вытирая слез, которые побежали по его щекам, промолвил:

— Может, ты и прав, Микаэль. Кто я такой, чтобы считать, что вся тяжелая артиллерия воинства небесного нацелена именно на меня? Так приюти же меня на несколько дней. Мне нужна лишь охапка соломы вместо постели — да немного хлеба. А когда я приду в себя — подумаю, как жить дальше. Только в сказках можно заполучить принцессу и полкоролевства. Так может, мое невероятное счастье было лишь сном? Но чтобы свыкнуться с этой мыслью, мне надо сперва хорошенько напиться и утопить в вине свою печаль. А потом я проснусь ненастным утром, мучаясь от похмелья, — и решу, что мое прошлое — это просто сон, слишком прекрасный для такого наивного человека, как я.

Его покорность судьбе так тронула меня, что я тоже разрыдался, и мы с Антти стали оплакивать вместе горечь и тщету бытия. Но заметив наконец, что Антти уже совершенно пьян, я опомнился, извлек из своего лекарского сундучка флакон с сонным зельем и плеснул великану в вино столько, что получившаяся смесь могла бы свалить с ног и слона.

Антти уснул мгновенно, с грохотом рухнув навзничь, и спал двое суток подряд. Пробудившись же, он сел и уставился перед собой невидящим взглядом.

Лишь с большим трудом мне удалось уговорить Антти немного поесть. Мне не хотелось лезть к нему с пустыми разговорами, и я оставил его одного на причале. Так он и сидел там, покачивая ногами над водой и вглядываясь в волны Босфора.

А через несколько дней Антти пришел ко мне и сказал:

— Знаю, что я — обуза для тебя и особенно — для твоей жены. Поэтому я постараюсь не попадаться вам на глаза и, если ты позволишь, по- прежнему стану жить в домике у причала вместе с твоими неграми-гребцами. Но дай мне какую-нибудь работу — и, если можно, потяжелее, ибо безделие меня угнетает, а своим трудом я мог бы оплатить тебе за стол и кров.

Услышав эти слова, я устыдился, ибо Джулия и впрямь несколько раз сердито говорила мне, что Антти объедает нас не меньше, чем на три монеты в день, а также пользуется тюфяком и одеялом, которые она выдала неграм. Упоминала Джулия и о том, что, по ее мнению, Антти надо бы заняться делом, чтобы отработать свой хлеб. И хотя я предпочел бы принимать в своем доме Антти как дорогого брата, друга и желанного гостя, мне пришлось позвать Альберто и поручить ему найти для Антти какую-нибудь работу.