– А пиво – больше по усам! – ввернул Григорьев. – А все потому, что от материнской пенсии и от учительской зарплаты жены, как дите от сиськи, не отлипнешь. Давно бы вкалывал на земле, а не мотал сопли на кулак.

– Дак я же безлошадный, в отличие от вас, куркулей, а то бы взялся…

– Знаю, как ты берешься с атаманом станичным. Сетку наплавную кинете. Рыбу толкнете на базаре. Несколько дней казакуете. Потом по новой.

– Ну што ты, ёш твой клёш? В гости позвал, а не наливаешь, токо изгаляешься.

– Григорьевки мне не жалко. Пей, сколько влезет. Но разве я брешу?

– Не брешешь, но кусаешь. Обидно же.

– А мне не обидно? Оставил вам арбузы на своей бахче, чтобы от казачьего общества одиноким старикам развезли. Хоть бы какая-то польза была от лоботрясов в лампасах и крестах. А вы? Палец о палец не ударили. Ни себе, ни людям. Пока мой сын сам не загрузил тракторную телегу и не развез по домам стариков. Валентин, скажи честно, в Москве такие же кадры в казачье возрождение играют?

– Разные есть. Казаки из конно-трюковой группы Евгения Белгородского, например, показывают чудеса джигитовки. Через барьеры, стоя на двух скакунах, прыгают. В сотнях фильмов снялись. Весь мир объехали с представлениями. Сергей Гаврилов, профессор живописи, пишет казачью историю на своих полотнах, бытовые и батальные сцены, галерею портретов атаманов и прославленных воинов. Скульптор Константин Черняев создает бюсты и памятники знаменитых казаков прошлых веков и нынешних славных потомков казачьих родов. Кумылженец Владимир Куницын создал фольклорный ансамбль, ездит со своим коллективом по станицам и записывает старые песни, потом москвичам показывает настоящие казачьи распевы, а не два притопа, три прихлопа, как у большинства псевдоказачьих ансамблей. Журналист из ТАСС Алексей Жиганов собрал земляков по всей стране и направил их усилия на нужды родной станицы. В Генеральном штабе Вооруженных сил генералы и офицеры с казачьими корнями помогли создать первые экспериментальные полки, куда призывают казачью молодежь из одних мест, как это традиционно было у нас. Неплохо показали себя добровольцы Московского землячества во время военного конфликта в Приднестровье, в Югославии. Походный атаман Союза казаков полковник Умов с казаками Москвы и Приднестровья во время противостояния Верховного Совета и ельцинистов охранял Конституционный суд, чтобы судьи без опасения за свои жизни могли вынести справедливый приговор устроителям государственного переворота.

Есть, конечно, и в Московском землячестве пена в лампасах. Если вся страна покрыта язвами, как этого избежать казачеству? Нужно причину болезни искать среди кормчих, а не со следствием бороться.

– Да, вожди наши один другого краше в последнее время, то меченый, то беспалый! – констатировал Григорьев.

– Один, бля, – фазан, другой – медведь балаганный! – припечатал Воробьев.

– Вроде оба из народных низов вышли, а вытворяют все против народа. Как такое возможно? – посетовал Петр Столяров. – Вот ты, Валентин, образованный и видал эту публику не раз, объясни, почему это происходит?

– Короля играет свита. Так было во все времена. Кто окружает трон, тот и воздействует на политику правителя. Это подтверждается массой исторических примеров. Вспомните первого Рюриковича на киевском престоле – Игоря. Его окружала дружина наемных воинов-варягов. Им нужно было постоянно платить за службу. Княжеский двор кормился данью со своих подданных и частью этого дохода рассчитывался с воинами. Естественно, наемники смотрели на местное население как на дойную корову, которую пытались выдоить до последней капли. Они и подбили Игоря взять двойную дань с древлян. Чем это намерение закончилось, вы знаете. Древляне прозвали сына Рюрика «князем-волком» и во главе с удельным князем Малом выступили против ненасытного киевского властелина, загнали его в болото, схватили и казнили с помощью двух берез, а алчных дружинников перебили.

Не буду рассказывать сказки из «Повести временных лет» о том, как вдова Игоря княгиня Ольга якобы наказала восставших древлян. На самом деле она, чтобы сберечь варяжскую династию на киевском престоле, поступила гораздо мудрее – женила своего единственного сына Святослава на дочери древлянского правителя Малуше, а ее брата Добрыню сделала воспитателем будущего великого князя – Владимира. Того самого, который, как повествуют былины, «распас землю Русскую» и был любовно поименован народом «Красным Солнышком».

– Не тот ли это Добрыня, что на картине «Три богатыря» нарисован? – поинтересовался Петр Столяров.

– Тот самый, – подтвердил Середин.

– Надо же! А я думал, это только сказочный персонаж, а он – дядька князя Владимира! – удивился Петр.

Другие одноклассники тоже признались, что думали так же.

– «Сказка – ложь, да в ней намек – добрым молодцам урок!» – не зря Пушкин написал, – продолжил развивать мысль Валентин. – Добрыня – не придумка Васнецова, а герой народного эпоса, былин, передававшихся из уст в уста. Это он стал проводником славянской политики при великокняжеском дворе и способствовал замене варяжской дружины на русскую.

– Не вяжется что-то в этой складной истории, – подал голос Ложкин. – Ты сказал, что отца Добрыни звали Мал. Почему же отчество сына Никитич, а не Малович?

– Этому есть объяснение. Древлянский князь Мал был из рода Нискиничей. После восстания он несколько лет находился под домашним арестом в загородной резиденции Ольги – Любече. Былины называют его в тот период Малко-залешанин – затворник. Вспоминать принародно имя мятежного князя было запрещено, а православное отчество Никитич очень прозрачно намекало, чьим наследником является Добрыня. Это своего рода народный пароль.

– Интересное, блин, кино! – восхитился Виктор Воробьев. Он почесал затылок, будто доставал неожиданно блеснувшую мысль. – Это што же, блин, получается? Выходит, Ельцин – тоже «волк», а вокруг него – новые варяги, которые теперь нас, как липку, обдирают?

– Молодец, Витюха, могешь мозгой работать! – похвалил Григорьев. – Тихон Иванович точно поставил бы тебе пятерку по обществоведению.

– Наливай по такому случаю.

– По какому? За Ельцина, што ли?

– За Ельцина!

Ложкин удивленно уставился на Виктора, не понимая предложения товарища.

– Чтобы и для него в России крепкие березы отыскались! – закончил свой тост Воробьев.

– За это – с удовольствием! – протянул к Виктору руку со стаканом Столяров.

– Быть тому! – утвердил Середин.

И стаканы дружно отозвались: «быть»… «быть»… «быть».

Старый глинобитный сарай с односкатной «кавказской» крышей и небольшим запыленным оконцем был доверху завален всякой всячиной, копившейся по хозяйской надобности годами и десятилетиями. Здесь рядом с исправным велосипедом, на котором Яков Васильевич до болезни гарцевал по станице и ее окрестностям, соседствовал его послевоенный «дедушка», искалеченный вдрызг, облезлый и безногий, непонятно для чего оставленный. Скорее всего, по извечной крестьянской думке: «Авось сгодится по какой-либо нужде». Так же, как угольные и печные утюги; рассохшаяся деревянная прялка с большим колесом, похожим на пароходный штурвал; дюжина рубанков и фуганков, давно выслуживших все мыслимые сроки годности, растерявших свои вставные металлические зубы; безрукие лопаты; щербатые грабли; большие консервные банки из-под селедки, набитые ржавыми гнутыми гвоздями; металлические обручи на кадки, давно ненужные, ибо и сами кадки нынче вышли из хозяйского употребления; остовы керосиновых ламп и керогазов; рассохшиеся и колченогие венские стулья…

Для музейщиков и заядлых собирателей предметов старины здесь наверняка нашлись бы интересные экспонаты конца девятнадцатого и первой половины двадцатого века, периода до электрификации села. Но до этих экспонатов пришлось бы добираться через баррикады вишневых и яблоневых чурбаков, тяжелых, крученых и сучковатых, а потому не порубленных в свое время на поленья, оставленных до подходящего момента, как и многое другое под этой крышей.