– Все мысли у тебя об этой свадьбе, вот и проглядела. Собери мало-мальски манатки[2]. Поедем в больницу. Можа, загипсуют и отпустят, а может, и положут. Или покажи, где чо достать, я сам соберу, – спохватился он.

Через полчаса уже ехали в больницу. Жена стонала, когда машину трясло, и Николай старался ехать как можно спокойнее. Как он и предполагал, в больнице одним посещением не обошлось.

После рентгеновского снимка и осмотра хирургом Нину положили в стационар. Он помог разместиться, занес сумку с вещами, и неловко помогал ей прилечь и укрыться.

– Чо теперь со свадьбой-то? – всхлипнула она, морщась от боли.

– «Чо-чо!» Стряпать будешь с одной рукой да столы накрывать, – прервал он. – Далась тебе эта свадьба.

Через недельку Нину выписали домой с уродливым гипсом, захватывающим и плечо, и локоть, и полторса. Не понравилась она Николаю. Странная какая-то стала. Глаза бегают, смотрит подозрительно на всех.

Ещё в машине дотошно стала расспрашивать, что о них говорят люди.

– Кто мы такие, чтобы о нас говорить? – удивился он.

Добравшись до дома, занёс вещи, усадил Нину за стол, в надежде, что, попив чаю с родного колодца, очутившись в своих стенах, станет она прежней. Пусть даже и ворчливой – он привык. Только бы не было этого странного выражения глаз, которыми она вглядывалась в него, в окна, в зеркало у порога. Но Нину не отпускало.

Она долго подозрительно всматривалась в хлеб на столе, потом отодвинула его в сторону и заговорщицки прошептала:

– Ножик возьми и порежь сам. Мне нельзя.

– Понятно дело, неловко одной рукой. Я не сообразил, – схватился он за нож и хлеб.

– Не-е-е, ты не понял, – опустила она голову и заплакала. – Это из-за того хлеба…

– Нина! Не пугай меня! У тебя просто сломана рука! Что с тобой? – всполошился он, жалея, что не посоветовался с врачами сразу, в больнице. Видел ведь её глаза, незнакомые, будто внутрь себя смотрела. Может, какие лекарства от нервов бы дали.

Нина замолчала, утихла. А потом порывисто, как ребёнок, ещё раз всхлипнула.

– Брякнула не подумавши, не городи лишнего. Мнительная ты стала с этой свадьбой, честное слово! Выпей чайку и приляг, отдохни. Хорошо? А я пойду корову подою, задержался, покуда ездили с тобой.

Пока жена лежала в больнице, доить пришлось, конечно, ему. Большого ума не надо, с детства матери помогал, да и тут порой приходилось, когда Нине некогда было. Взяв с вешалки старый халат, вышел на веранду. Прихватив подойник, пошёл в стайку, где уже требовательно подавала голос Чайка. Укрыл колени халатом, сел под корову. Первая струйка молока звонко по-птичьи цвиркнула о дно ведра и потом начала перекликаться с другой. Будто две невидимые в темноте пригона птицы переговаривались негромко и умиротворённо. Вздыхала о чём-то корова, оглядываясь на Николая. А потом стала вредничать, уже в конце дойки, тревожно переступала с места на место, пришлось задержаться. Накидал сена в ясли. Зашёл на веранду, процедил молоко, сполоснул марлю и вывесил её на веревочку у крыльца. Войдя домой, тихонько заглянул в зал – и обомлел. Резанула по глазам перекинутая через головку кровати верёвка, и неловко сидящая на полу Нина, уже набросившая петлю на шею.

На непослушных ногах бросился к ней Николай, трясущимися руками вызволил голову из петли, прижал к себе.

– Што ты удумала, глупенькая ты моя. Што ты, Нина! Ты забыла про кукушку? Разве столько она тебе куковала, – горячечно шептал он, отползая с женой подальше от злополучной верёвки. Нина безвольно висела на его сильных руках, с бледным лицом, в котором не было, казалось, ни кровинки:

– Не хочу жить, не хочу, – едва слышно прошептала она.

– Как ты так решила одна за всех? За себя? За меня? А я хочу без тебя жить? – приподняв отчего-то ставшую тяжёлой жену, Николай сел с нею на кровать и, не спуская с рук, стал баюкать её, как маленького ребёнка.

– Всё наладится, всё! Ты только представь: у Сашки родится девочка. И она будет похожа на тебя, такая же крошечка, как ты. Будет топать тут по дому своими ножками в перевязочках, а мы к ней будем тянуть руки – я и ты. Дед и бабушка. Как ты можешь бросить это всё? Скажи, скажи, что сделать, чтобы ты успокоилась? А? Родненькая моя, – уже со слезами продолжал он шептать над женой свои мольбы.

– Боюсь я теперь. Свози меня в церковь, а, Коля? – неожиданно попросила она.

– Свожу, свожу. Прямо сейчас поедем, – обрадованно схватился за идею Николай, сроду и лба не перекрестивший. Он даже не представлял, как он будет искать в большом городе церковь и кто их там будет ждать уже под вечер.

Накинув лёгкий плащик на плечи Нины, поддерживая её за талию, вышел вместе с нею в ограду и, боясь даже на секунду оставлять её одну, усадил в машину.

Дорога до города заняла почти два часа. Всю дорогу он пытался о чём-то говорить и как-то расшевелить присмиревшую жену. Нина молчала, а иногда откидывалась назад, безвольно закрывая глаза. В городе добрые люди подсказали, куда ехать. По великому счастью, двери храма были открыты. Николай, так же поддерживая жену, подошёл к свечной лавке:

– Нам бы батюшку. Дело такое, безотлагательное, – умоляя, произнёс он. Прихожанка устало улыбнулась:

– Удачно успели. Он только вернулся из поездки и пока не ушёл. Сейчас я его позову.

Спустя несколько минут пришёл и священник. Николай усадил супругу на скамеечку, потому что она была совершенно обессилена, ноги подгибались. Подошёл к батюшке и, чуть отойдя внутрь храма, коротко рассказал о своей беде. Тот внимательно выслушал, покивал головой, потом встревоженно спросил:

– Крещёная?

– В детстве бабушки крестили в деревне.

– И слава богу. Хотя бы так. Идите туда, посидите на скамеечке, а мы с нею побеседуем.

Разговор с Ниной был долгим. Издали доносился приглушенный её плач. Николай хотел было подойти к ним, но женщина из свечной лавки мягко его остановила:

– Это без вас. Не мешайте, пусть исповедуется. У нас золотой батюшка. Он обязательно поможет.

Чуть позже Николай увидел, как Нина опустилась на колени перед крестом и Библией в правой части храма, а батюшка укрыл её голову частью своей одежды и говорил что-то, неслышное Николаю.

И, странное дело, на душе у Николая с этой минуты стало спокойно. Даже руки, которые часто подрагивали, пока ждал жену, успокоились. Он посидел ещё, пока к нему подошли и Нина, и священник:

– Всё у вас будет хорошо, слава богу. Вовремя вы успели, – ободряюще кивнул он головой Николаю. А тот, поглядев в глаза жены, поразился: исчезло из них безучастное, потерянное выражение. Они стали ясными, живыми. И он готов был поклясться, что в них плескались какое-то умиротворение и радость.

Нина крепко обняла его здоровой рукой:

– Поедем домой, Коля. Прости меня, дурочку… Спасибо, батюшка… – поклонилась священнику, и тот привычным жестом благословил обоих, обдав напоследок запахом ладана от одежд.

В машине по дороге домой Нина сидела тихо. Поглядев на напряжённо ещё сидящего Николая, сказала:

– А ведь и верно батюшка сказал: лишь бы любили друг друга. Какая разница, в чьём доме будет свадьба, правда, Коль? – повернула она к нему высвеченное золотистым светом встречной машины лицо.

– Верно, Нина, верно, родная моя. – Придерживая руль левой рукой, он нашёл и погладил её ладонь, невидимую в темноте. И впервые за эти дни легко и открыто улыбнулся:

– Слава те, Господи. Домой едем.

Олька как-то не задумывалась, почему у неё такие старенькие мама и папа. Есть родители, и ладно. У половины класса отцов вообще нет – с войны не вернулись. А у неё есть.

И вот однажды, когда она училась уже в седьмом классе, в дом неожиданно привели гостя – высокого, статного мужчину, наряженного красиво, по-городскому.

Хозяйка, увидев гостя, поперхнулась и даже не нашлась что сказать.

– Ну, здравствуйте, Лидия Ивановна, Николай Григорьевич. Здравствуйте! Наконец-то я до вас добрался.