– Вот она, ваша Варюха, ещё краше, чем была, – улыбнулся он, весело взглянув на девчонку.
– Это ты ещё не знаешь, как мы её повезём, – поскрёб затылок Алексей. – Лёжа надо. Наказали, чтобы даже дома, мол, на досках спала.
– Чо это не знаю? Вот, всё предусмотрено: полезай в заднее купе, – распахнул парень дверцу.
– Не просто на досках, а на ровненьких, – вспомнила Варя свой корявый больничный лежак и с удовольствием устроилась на упругом диванчике «жигулей», слегка согнув колени.
– Нормально? Доча, удобно? – оборачивался к ней отец.
– Нормально, пап. Как в гробу, – рассмеялась она, оценив вишнёвый бархат обивки сидений.
– Чо? – Лицо у отца даже побелело, а Гришкин затылок дернулся и замер.
– Ну, обивка красная. Что вы, я ж пошутила… – расстроилась Варя, видя их реакцию.
– Ещё раз так пошутишь – получишь, – пообещал Гриха.
Варя знала, что от него можно и схлопотать. В детстве всегда играли вместе – Гриня с братьями и она. «Мы партизаны. А ты, Варька, фашист», – приказывал он. Пацаны уползали по зарослям картошки и кукурузы, а она выслеживала. Если пыталась требовать себе партизанскую должность, то Гриха с братьями попросту запирал её в «плен» в сарайчик. Вспомнилось, как однажды она позвала пацанов сходить на «синие горы». В обычном «зелёном» лесу бывали с отцом или бабушкой, а до синих гор всё никак не могли добраться. Договорились, забравшись на «синие горы», прицепить на дерево красный флаг, чтобы потом посмотреть, будет ли он виден из села. Для этого провели целую военную операцию.
Варюха заговаривала бабушке зубы в огороде, а Ванька и Санька прокрались в дом. Из «гробового узелка» бабушки отрезали метра три красной материи, припасённой для обивки гроба. Нарядились в родительские резиновые сапоги, потопали за деревню. Толька-дурачок честно провожал их километров пять. Нещадно палило солнце, хлопали по тонким икрам широкие литые сапоги. Вся компания уже порядком устала, а синие горы даже не приблизились. Хорошо, что вернувшийся в село Толька сдал их, как стеклотару. И Грихин отец с Алексеем догнали «туристов» уже перед самой Щучьей курьёй. Поскидали их в коляску. За красный флаг получили каждый в отдельности.
Дорогу домой в соседской машине Варюха благоразумно проспала. С её ростом заднее сиденье «жигулей» – самое то, после долгого лежания на досках. Отец впереди тихонько переговаривался с водителем и от родного отцовского голоса было уютно и спокойно. Не шумели больные в коридорах, не храпели бабульки, только Вовкина грустная улыбка нет-нет, да и всплывала в памяти.
Потолок у машины скучный, минут через пятнадцать уже надоел и стал расплываться в неяркое молочное облако, которое пролилось на неё и затопило сном.
Дорога была долгой, но оттого, что вела она к дому, не угнетала, а, наоборот, с каждым километром добавляла нетерпение. Хотелось поскорее к маме и бабушке, порадовать их своей ходьбой. «Перепугались они», – рассказывала ей в городе Наталья. Дом не бросишь, одним днём в город не сбегаешь. Вот и жили весточками от знакомой учительницы, да единственной встречей отца с Варюхой.
Когда машина свернула в сторону села, Варя не утерпела – умудрилась встать на колени, чтоб увидеть приближающиеся дома. Деревня за время её тридцатидневного отсутствия никуда не делась, осталась такой же, но Варе казалось – стала краше!
Ровными строчками расписывала пашню скошенная пшеница, вдали виднелись два комбайна с подборщиками. Степь ещё не окончательно пожелтела, а деревья и вовсе большей частью ещё были зелёные. Слепила стальным блеском речка, и Варьке стало жалко кусочек лета, которое она так бесславно провела на больничной койке. И пол-лета пропустила, и в институт не поступила, и в техникум пока не пойдёшь: сидеть-то нельзя!
Дома за стёклами окошек увидела лица матери и бабушки. Не утерпев, выскочили они из избы к воротам, встречать свою страдалицу. А Варя, выйдя из машины, размялась, повернувшись всем торсом вправо-влево, а потом потянулась кверху.
Мама, обняв у ворот, испугалась:
– Тебе, можа, нельзя так? Чо ты крутисся? Сидеть нельзя, а ты тут со своей акробатикой?
– Можно. У меня много лечебной физкультуры. – И с разбегу обняла спешившую навстречу бабулю. Родители, как ни таились, сказали ей всё-таки про аварию.
Обняв свою кровинку, баба Аня разревелась, но быстро взяла себя в руки: у внучки костылей или гипса нет, голова, глазки целые, бегает вон, как стрекоза, значит, всё не так страшно. Господь отнёс.
Обнимая бабушку, вкусно пахнущую какой-то стряпнёй, Варюха вдруг впервые за это лето поняла самое главное: жизнь в деревне не заканчивается. А вовсе наоборот, начинается.
– Чо, Людка, приехала твоя Варька? – Толька-дурачок тут как тут.
– Приехала, слава богу! – обрадованно перекрестилась Людмила.
– Вот я и говорил – молиться надо! А ты: «чо строишь, чо строишь», – довольно захохотал Толька и побежал по улице в сторону магазина. И летел за ним, не поспевая, клетчатой птицей угол криво застёгнутой рубахи…
Ужин в доме в этот раз получился необычный. Родители и бабушка сидели за столом, а Варя ела прямо с верха холодильника, который как раз по высоте доходил ей до шеи. Было это намного удобнее, чем есть лёжа. Но родные глядели на неё с такими трагичными лицами, что пришлось ей рассказывать про своё лечение в больнице в ярких и смешных красках. Она так показывала в лицах и бабу Надю, и тётю Нэллю, что мало-помалу сидящие за столом развеселились.
Уже к концу ужина в сенях что-то загрохотало. В дом заглянул довольный Гриня в кучеряшках стружек.
– Дядя Лёш, пойдём, доски поможешь мне занести, Буратине нашей, – позвал он. Вдвоём с хозяином внесли четыре гладенькие доски.
– Ой, Гриша. И так тебе сто спасибо, что привёз девку нашу. Чо ж ты беспокоился ишо и об досках, – распереживалась мать.
– Устала же Варя, такая дорога долгая. Да и сейчас вон, стоит ещё, прилечь бы надо. А у нас станки у бати: шлифанул, делов-то. А чаю налейте, ещё не садился дома.
Людмила сгоношила на стол тарелку, нагрузила туда дымящегося плова, налила чай. Гриня присел вместе со всеми, но потом подхватил свою тарелку и чай, перебрался с посудой на холодильник. – Посмотрю, как в этом ресторане кормят, – улыбнулся он, не слушая возражений хозяйки.
Поужинав, ушёл домой, пообещав хозяевам присматривать за Варюхой, пока те будут на работе.
Уснула Варюха в этот вечер без сновидений. Правда, позабавил процесс сваливания в кровать, без усаживания. После нескольких вариантов придумала самый лучший вариант: червяковое вползание. Алексей, взглянув на дочкины попытки, тихо ушёл: всё ещё не мог простить себе ту злосчастную поездку.
И потянулись деревенские будни. Хотя после душной больничной палаты нахождение дома было настоящим праздником. А тут ещё Гриха неожиданно решил взять над нею шефство. С утра забегал, следил, чтобы она не поднимала ничего тяжелее чайника с водой. Сам растапливал печь, выносил корм теленку и поросятам, расспрашивал её о других поручениях.
Так было и в первую неделю, и во вторую. Варя потом не утерпела и, прихватив Гриню за рукав, подозрительно спросила:
– А ты почему не на работе? А? Тебе Ванька и Санька поручили помогать? Ты зачем им сказал? Мы же не хотели их расстраивать!
– Ничего я им не писал. Они ещё перед армией попросили за тобой доглядывать. А попробуй догляди. Тебя ж не поймать. Потом вообще в город уехала. А тут удачно совпало. – Он осёкся, не договорив. Потом поправился: – У меня отпуск, а у тебя травма. Потому удачно, что могу выполнить их просьбу. По-товарищески.
– Не надо тут комедию ломать! – Варюха с размаху уселась на стул и вдруг вспомнила, что ей категорически нельзя садиться. Испуганно вскочила и пошатнулась от страха. Но ещё больше испугался Гриха:
– Варечка! Больно? Погоди, – аккуратно взял её на руки и почти бегом унес на кровать. – Не больно? Точно не больно? – Даже пот выступил у него над переносицей. Убедившись, что Варя в порядке, бессильно уселся прямо на пол у кровати.
