Пришедший во время обхода доктор – круглолицый, напоминающий весёлый арбуз, хоть немного внёс ясность:

– Переломы компрессионные. Сейчас главное – покой, лежать на досках, ни в коем случае не садиться. Срастётся, ты ж молоденькая. Но месяца два полежишь. Потом полгодика на больничном, садиться нельзя будет.

– А учёба? – Варюхины глаза чуть не вылезли из орбит. Ей казалось, что вся эта история самое большое на пару недель.

– Пока надо забыть про учёбу. Хочешь, попроси учебники, тут учи. Сдашь всё экстерном. Кстати, наслышан, как ты вчера с кровати ещё раз улетела. На всякий случай будем тебя пока привязывать. Такое часто после аварий случается. – Помолчал, потом грустно добавил: – Учё-ёба… Радуйся, что жива осталась и сама ходить будешь. Видно, кто-то за тебя крепко молился. Тут вон рядом лежит ровесница твоя после ДТП. Никого не узнаёт, не говорит. И никогда, ты слышишь, никогда не встанет! Единственный ребёнок в семье. Мамка её на коленях полы тут моет и молится. Лишь бы рядом дозволили сидеть. Вот там беда. А ты «учёба»!

Потом доктор обходил каждую из лежащих. С иной говорил совсем чуть-чуть, насмешливо, с другой – долго и строго. С Варюхиной соседкой, гундявой бабкой лет семидесяти, практически не говорил.

– Не вставали? Почему? Чем дольше вы будете себя беречь, тем хуже для вас. Вы так и не адаптируетесь. Вы вполне можете уже вставать на костыли. А если намерены лежать, то, пожалуй, завтра и выпишем вас.

Не слушая занывшую старуху, шагнул к следующей кровати. У бабульки в гипсовом сапожке со шпорой засиделся. Та, маленькая, как воробышек, готова была хоть в пляс. Спрашивала, как ей вставать с «этой бедой». Демонстрировала умение подтянуться на кровати, схватившись за вожжи, привязанные к головке кровати. Хвастала «царапучкой» – проволочной петлёй из алюминия. Посиневший большой палец воинственно торчал из гипсового сапожка, и даже неопрятный гипс на нём выглядел, как залихватская кепка. Бабушка-воробышек рассказала врачу, что приспособление ей сделал гипсовщик Сергей, которого, как поняла Варюха, все обожали. Царапучкой бабка лезла в широковатый сапожок и чесала ногу. Варька порадовалась, что хоть гипсом её в этой больнице не наградили.

После обеда Сергей пришёл и сам: высокий, нескладный, в коротких штанах, похожий на Юрия Никулина на арене. Он проверил, как схватился гипс у лежащей возле окна женщины. Её торс больше напоминал мумию. Для неё он принёс подобие хоккейной клюшки из проволоки. Конец клюшки был обмотан гипсом, как будто к клюшке прилипла миниатюрная шайба. Медик помог женщине встать и показал, как орудовать клюшкой, царапая спину. Когда Сергей ушёл, женщины наперебой взялись его хвалить, какой он понятливый и обходительный. Получалось, что гипсовщика, страшненького, на Варин взгляд, длиннолицего и нескладного, любили все без исключения. «Мумия» со смехом рассказала, как он ей вырезал отверстие внизу гипса, чтобы она могла ходить в туалет, раскрывая такие подробности, что Варька краснела, а оставшаяся часть палаты заливалась смехом.

– Сказал, чтобы сегодня всё испробовала. А если будет неудобно, он завтра снова мною займётся.

– Короче, ты с утра уже топай к нему в гипсовочную и говори, что неудобно, мол, займись мною ещё раз, – со смехом рекомендовали ей подруги по палате.

Вечером тётя Нэлля, рука которой была загипсована, как у примерного школьника, поднявшего руку вверх, звонко закричала:

– Четырнадцатая команда, на выход!

Варюха скосила глаза на дверь. Все, кто был не привязан к кровати вытяжками, приподнялись с постелей и, достав костылями из-под кровати судна, костылями же потихоньку погнали их к туалету. С санитарами в больнице был полный швах. Полы мыли приходящие к кому-либо родственники, они же выносили судна за лежачими. А те, кто двигались, утром и вечером «играли в футбол», гоняя судна под предводительством тёти Нэлли, гордо несущей чьё-то «неходячее» судно в руке. В коридоре порой сталкивались с командой 13 или 12 из соседних палат. Веселее было, когда шла 12-я палата, – мужчины после аварий. В коридоре раздавался громкий гогот, и Варюха немного завидовала ходячим. Ей было нельзя погонять судно вместе со всеми. Только лежать и семафорить глазами в потолок.

С судном, будь оно неладно, история была почти плачевная. Представить, что кто-то понесёт Варюхины «накопления», было неприятно. Решила потерпеть – всё равно кто-то из своих приедет. Терпение давалось не в тягость – есть, лёжа на спине, было неудобно. А значит, и судно по серьёзным делам пока не к надобности. И лежала Варюха почти впроголодь, попивая жидкий противный чай из поильника, таская с тумбочки баранки и сухарики. Когда всем приносили суп, ей давали только кашу. Однажды она попросила себе первое. Поставленная на грудь тарелка опасно колыхалось. Дело закончилось мокрыми щеками, облитыми каким-то рыбным супом. С первым пока решила завязать.

Пришедший как-то вечером медбрат спросил:

– А может, волосы обстрижём? В крови ведь всё. Ещё вшей заведём.

– А, режьте, – махнула рукой Варька. Сама себе она представлялась страшным поцарапанным чучелом с грязным колтуном на голове. Ей было всё равно, что чистенький, в белоснежном халате медик с красивыми добрыми глазами касается её волос своими длинными пальцами с аккуратными ногтями. На Варюху вообще накатило какое-то безразличие.

Виктор, так звали медбрата, достал из кармана халата ножницы, отрезал добрый хвост прядей, для удобства сдвинув все волосы на одно плечо. Варя просто приподняла голову и прикрыла глаза. Волосы у неё были до пояса, и она ими очень гордилась в доаварийной жизни. И она боялась, что, взглянув в момент «обрезания» на медбрата, попросту разревётся.

Хоть и не видела перед собой зеркала, пальцами рук она ощущала, что в волосах песок и запекшаяся кровь. Осколки лобового стекла здорово поцарапали шею и висок.

– Нагрею тебе завтра воды, попробуем ещё и помыть, – пообещал медбрат. Улыбнулся виновато, видя её сожаление по поводу упавшей на кусок клеенки бывшей косы.

Бабки-разведчицы вечером вовсю подшучивали:

– Приглянулась, однако, медбрату. Нам ничо не намывает, ничо не стрижёт. А тебе, вишь, воды нагреет. – Тётка Нэлля закатилась смехом.

А Варе было не смешно. Ей казалось, что в этой больнице она валяется всю свою жизнь. Недавние дни, когда она крутилась в огороде, бегала на речку или в клуб, казались нереально далёкими, сказочно счастливыми. По вечерам, когда в палате зажигали свет, особенно сильно хотелось домой. При мысли о далёкой бабуле, о её припасах, заботливо уложенных в чемодан, слёзы сами по себе начинали катиться из глаз.

– Студентка! Хвастуша несчастная. Ещё и папку подставила. «Обгоняй, успеешь. Мы же торопимся», – вспоминала свои последние перед аварией слова и готова была саму себя раздавить за них.

По счастью, утром следующего дня в больницу прибежала старая знакомая, бабушкина квартирантка Наталья. Похожая на взъерошенную ворону, она влетела в палату, быстро нашла Варюху и, обняв, прошептала:

– Слава богу, нашла. Твои позвонили мне домой, с почты. А сами ни больницу не знают, ни отделение. Обзванивала, нашла, сообразила, где ты.

Узнав, что у Варюхи затевалась «баня», попросила воды, тазик. Медбрат разрешил перевернуться на живот, помог сместиться поперёк постели, а между кроватями поставил тазик с водой. Варюхина горемычная голова удостоилась тщательной помывки. Наталья осторожно ощупывала голову, массировала с пеной кожу, смывая дорожную грязь, насохшие корочки…

– Бедненькая ты моя. А я тут совсем рядом живу и ничего не знаю. Беда с вами. Есть же мой телефон у родителей, почему же сразу не позвонили?

– Растерялись, наверное. Как они там?

– Нормально. Переживают, конечно, мать плачет. Я им всё расскажу, как ты и где. Прибегут.

– Нет, нет! Скажи, чтобы не ездили. Я не хочу их пугать. Пожалуйста, скажи, что всё нормально, но посетителей не пускают особо!

Мягким полотенцем Наталья протёрла Варюху. Дойдя до коленей, испугалась: