– Тот высокий старик – Али Ахмад. Он пишет стихи на тюркском языке под тахаллусом5 Бухари – Бухарский. А коротышка по имени Абдулло пишет стихи на фарси, потому что считает, что только на этом языке достойны звенеть созвучия рубаи и газелей. Его тахаллус…

Но купец Рахматулло не успел познакомить меня с тахаллусом коротышки, потому что сзади раздался насмешливый голос, говоривший на нашем языке, но в то же время как-то иначе:

– О, теперь, я знаю, в чём разница между стихотворцами в моей стране и в вашей! У нас стихи пишут чиновники, верно служащие Сыну неба и законам Поднебесной, а у вас склочники и бездельники, не просыхающие в самом дешёвом кабаке!

Мы обернулись, дабы взглянуть на того, кто осмелился нарушить мир ханского дворца такими дерзкими словами, и увидели китайца невысокого роста в ярком халате. На голове у китайца была маленькая шапочка, украшенная коралловым шариком.

– Наши поэты воспевают разлуку с родными местами, а ваши разлуку с продажными девками! – продолжил он тем же насмешливым тоном.

– О, безусловно, досточтимый посол, – подскочила тут к китайцу какая-то дама лет сорока пяти в роскошных одеждах. – Безусловно, ваши чиновники очень любят свою службу и своего государя. Быть может, потому что им очень сложно найти причину, чтобы отказаться от неё! Слыхала я, что когда-то вами правил император Чжу-Юань-чжан6. Так вот один чинуша до того не хотел идти с докладом к вашему императору, что предпочёл претвориться сумасшедшим! А как, вы спросите меня, доказать, будто ты сошёл с ума?! – расхохоталась женщина прямо нам в лицо. – Не знаете… вот этот чинуша, к примеру, начал на глазах посланцев императора пожирать траву, росшую у его дома, словно скот! Так что я не знаю, досточтимый посол Чжан, или ваши чиновники так не любят службу или так любят траву!

Я заметил, что лицо посла Чжана приняло землистый оттенок. Он немного помолчал прежде, чем, наконец, нашёлся с ответом:

– Что ж, почтенная ханша, когда над нами царствовал император Хунъу вашими землями правил хромой амир Тимур. Насколько мне известно, он любил строить башни из человеческих тел и голов…Зачем? Неужели хотел по отрубленным головам и изуродованным трупам подняться на вечное синее небо?

– Не знаю, как до неба, а до ваших голов наш великий амир не успел дотянуться своим мечом, – процедила сквозь зубы женщина.

Затем она подошла близко к поэтам, которые в это время приумолкли, и отчитала их:

– А вы тоже хороши! Позорите наш дворец перед иностранными гостями своей перепалкой. Расшумелись, словно крикливые вороны! Далеко же вам до удода царя Сулеймана!

– Вы знаете, почтенная Гюльбахар-ханым, ваших уколов я не боюсь! – осмелился возразить женщине Али Ахмад по прозвищу Бухари.

Меня порядком утомила вся эта перепалка, поэтому я едва ли не с радостью услышал трубы глашатаев, давших сигнал о приходе великого хана. Войдя в зал в сопровождении пышной свиты, хан уселся на трон. Это был молодой ещё человек лет двадцати пяти с редкой, клочковатой бородкой. Его голова казалась слишком маленькой для сидевшего на ней зелёного тюрбана с изумрудом и павлиньим пером. Женщина, столь разумно поставившая на место китайского посла, и отчитавшая поэтов, заняла место по правую руку от хана на маленьком троне. Также по правую руку от владыки Бухары, чуть поодаль расположился человек с жёстким, волевым лицом лет сорока. Мы все, не исключая и китайских послов, пали ниц перед троном:

– Мы рады приветствовать великого хана и его благородную тётушку Гюльбахар-ханым! Пусть здравствует и верная тень хана – почтенный визирь Ибрагим-бек! – раздалось сразу несколько голосов.

– Вот та женщина по правую руку от хана его тётушка? – удивлённо шепнул я на ухо своему господину.

– Да, – ещё более тихим голосом ответил он. – Мать светлого хана умерла при родах, отец умер, поранившись на охоте, старший брат утонул при переправе через реку, когда его караван направлялся в Мекку. Так что кроме тётушки Гюльбахар-ханым, сестры его покойного отца, у него никого и нет!

Я потрясённо поднял глаза на великого хана. Может быть в жизни, он испытал такое же одиночество как я или купец Рахматулло?

А хан тем временем заговорил:

– Султан Хуссейн Байкара в Герате окружил себя жемчужинами из числа стихотворцев, наиярчайшая из которых несравненный Алишер-бек, чей тахаллус Навои, Мелодичный, – начал хан. – А чем мы хуже? И в нашей Благородной Бухаре отыщутся стихотворцы под стать Лутфи или Навои7, – продолжил повелитель, и в голосе его можно было различить нотки неудовольствия, будто бы поэты нашего города скрывали свои таланты назло самому великому хану. – Но сегодня мы отобрали лучших, дабы стихи их прозвучали во всей красе в нашем райском дворце.

– Лучших из лучших, – вставил визирь Ибрагим-бек. Он говорил, словно бы шёпотом, но так, чтобы его голос услышали все.

Но великий хан, казалось, пропустил слова визиря мимо своих царственных ушей и заговорил дальше:

– А самому сладкозвучному из соловьёв Бухары даруем мы по окончании состязания слиток золота размером с верблюжью голову! Почему с верблюжью голову спросите вы, о, великие стихотворцы? – осведомился хан, усмехнувшись в бородёнку. – Почему же так мало? Да потому что вам, о искатели желанного, пьяницы истины, завсегдатаи кабака отрешения, безумные влюблённые – вам то, большего и не нужно! Зачем золото тем, чей язык рождает перлы! – закончил владыка Бухары, а окружавшие его трон поэты подобострастно устремили глаза долу, будто бы сочли решение хана верхом справедливости.

Выдержав небольшую паузу, владыка Бухары откашлялся и произнёс:

–Пожалуй, начнём наше состязание! Для начала посмотрим, кто из вас превзошёл иных в жанре четверостишия – рубаи. Ну же, кто начнёт?

– Я, – откликнулся на призыв хана дюжий молодец, больше похожий на водоноса, чем на поэта и продекламировал:

Над соловьём цветник гордых роз хохочет!

Мир над потоком безумца грёз хохочет.

Не вино, смеясь, пригубила та дивная пери, -

А над чашей кровавых твоих слёз хохочет!

– Однако же, звучит недурно! – живо отозвался на четверостишие хан. – Только вот рифма какая-то избитая, розы, грёзы, слёзы… И что ж за грёзы такие у безумца? Может быть, захватить трон в Благородной Бухаре? Послушаем-ка мы следующего…

Поэт, похожий на водоноса, пристыжено смолк и отошёл в сторону. На его место встал юноша в роскошном тюрбане с женоподобными чертами лица – ни дать, ни взять ученик медресе. Он продекламировал:

Ловцом жемчужин в бездне вод хотел я стать,

Потом решил безумцу дна морского не достать.

Но слёзы, пролитые им пучине злой разлуки,

Не жемчуг ли? Иной влюблённым не под стать!

– Мило, очень мило, – заметил владыка Бухары, поглаживая свою жиденькую бородку рукой, сверкающей перстнями. – Но, всё же, нам любопытно, что же значит: «Безумцу дна морского не достать»? Нам кажется, любой способен достичь морского дна, особенно если привязать ему к ногам камень, а самого упрятать в мешок. Послушай, юнец, ведь вы, поэты, вроде бы, все безумцы? Не так ли? Даже пророка Мухаммада, да пребудет с ним мир, спрашивали поначалу, не поэт ли он, когда хотели понять в своём ли тот уме? Так вот, повелю-ка я после состязания зашить вас всех в мешки, привязать к вашим ногам по камню, а после бросить на дно канала Шахруд8. Вот тут мы и поглядим, кто из вас быстрее достигнет его дна!

С удовольствием наблюдая за тем, как побледнели лица поэтов, хан с самым серьёзным видом продолжал: