– Беги быстрей. Найди и продай – все деньги твои. Ничего не хочу – сдохнуть, сдохнуть хочу. Сдохнуть прямо здесь, чтобы не видеть ваши рожи тупые! – яростно проговорил Максим, сжимая голову руками. – Как же земля носит таких баранов! Повторно объясняю для тупиц: иностранцы свято верят в закон и в полицию. Сто процентов хозяин этого фотика, со своей верой в закон уже сходил в нашу родную ментовку, ещё и паспорт этого аппарата предъявил. Помнишь, что машина с финскими номерами была, кретин? Хочешь встретить ночью ментовской патруль с такой бомбой на руках? Когда глянут на твои вены, вспомнят и про разбитое стекло машины, и убийство африканского студента из Кении, а заодно и государственный переворот в Буркуна-Фасо припишут. На себя в зеркало глянь, уродец, ты даже на владельца копеечной «мыльницы» не тянешь.

– А чё, в натуре, убили негра? – потрясываясь, спросила Лана.

– И ещё шесть корейцев, дура, – рявкнул Макс и застонал, – кретинка конченная. В узлы меня скручивает, коленку тупым сверлом сверлит. Сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть.

Он обхватил голову ладонями и со стоном, сдавливая её, повторил сквозь зубы:

– Сдохнуть.

Оттолкнув Лану, повернулся к гаражу и стал мочиться с болезненной гримасой на лице, говоря:

– А знаете, почему я с вами ещё говорю? Чтобы удостовериться, что я ещё живой. Не доставайте меня, я могу взорваться.

– Чё нам теперь замерзать, что ли? Надо было фотоаппарат не выкидывать, можно было им расплатиться с водилой. Вечно у тебя закидоны, – недовольно пробурчал Эдик.

– Заткнись, дебил сообразительный, в рожу сейчас получишь, – сказал Максим и неожиданно, вытянувшись и напрягшись, прошипел, прикладывая палец к губам: «Тихо, уроды! Тихо, я сказал!».

Застёгивая джинсы, он протиснулся в промежуток между гаражами, высунул голову. Наблюдая за подъехавшей к торцу дома машиной, он шёпотом комментировал свои наблюдения, подрагивая всем телом, то ли от холода, то ли от возбуждения:

– Чувак из машины вышел, прощается с водилой. Если он в этот дом, то ему через траншею не перебраться. Придётся ему кружным путём пойти, то есть, между гаражами. Сейчас все так ходят, видите, как здесь снег протоптан. Как ломает, как крутит! Я, наверное, сейчас своё дерьмо съел бы, если бы знал, что это поможет».

Он пнул ногой торчащую из снега трубу, нагнулся, расшатал и вытащил её из-под снега. Почёсываясь и продолжая наблюдать из своего укрытия за человеком, вышедшим из машины, он быстро и нервно говорил:

– Холодно. Нормальные люди зимой в перчатках ходят. Значит так, если этот кент сюда пойдёт, я попытаюсь его вырубить, мне уже всё по барабану. А ты Эдос-слабоумный, меня подстрахуешь. Возьми кирпич под ногой. Бери, бери, вонючка, поможешь, если силы меня оставят и я потеряю сознание… или умру…

Тельман, а это был он, попытался перелезть через бугор, не смог и двинулся, как и предполагал Максим в проезд между гаражами.

Максим перестал дрожать, бросил, не поворачиваясь к Эдику:

– Бьёшь клиента по тыкве, если что-то не так пойдёт. Тихо, твари, он идёт.

Эдик согласно кивнул головой, взгляд у него был затравленный, глаза бегали. Максим опустил трубу к ноге, поменялся местами с Ланой, стал в нише у самого её края, слегка высунув голову, чтобы видеть жертву. Эдик позади него жарко дышал ему в шею. Ощущая нечистое дыхание товарища по несчастью, Максима накрыл мощный прилив злобы и отвращения. Ему захотелось развернуться и начать бить Эдика трубой. Заскрипев зубами, он больно толкнул его локтем в бок, прошипев: «Зубы чистить нужно и мыться. Воняешь, как кабан».

Выйдя в проезд между гаражами, Тельман остановился, и оглядевшись, расстегнул брюки. Справив нужду, обтёр руки снегом и сделал роковые для себя шаги. Как только он оказался у проёма между гаражами, в котором притаилась нечистая компания, Максим выскочил и замахнулся трубой.

В удар он попытался вложить всю свою злобу на окружающий мир, который был сейчас виновником всех его страданий. Но, когда он замахивался, Тельман испуганно повернулся к нему. С широко раскрытыми глазами он вскинул руки, закрывая голову.

Удар пришёлся в лоб, раскинул слабый щит из рук, принявших удар на себя. Он не закричал, а только слабо вскрикнул: «Вай, мама!» Несколько секунд он непонимающе смотрел на дрожащего, опустившего трубу Максима, потом огненный шар у него в голове разлетелся в клочья, мир объяла крутящаяся темень, ноги подогнулись.

Максим выругался и вскинул руку для второго удара, но ему не пришлось этого сделать: Тельман, осев, мягко упал на спину, нелепо раскинув руки в стороны. Эдик стоял, замерев, с кирпичом в руке, с неестественно вытаращенными глазами, свободной рукой растирая ухо.

Лана первой нарушила молчание. Она высунула голову из проёма.

– Ну, чё там? Уже?

Максима охватила дрожь. Он отбросил трубу, согревая ладони дыханием, нагнулся к неподвижно лежащему Тельману.

– Редкостный же ты сучара, Эдик. Обосрался от страха, да? Я же сказал тебе бить, если что, – сказал он, не оборачиваясь к Эдику.

– А когда мне бить-то его было? Он же от твоего шикарного удара сразу вырубился, – вывернулся, хохотнув, Эдик.

Он отбросил кирпич и стал рядом с Максимом. Лана вышла из ниши.

– Он, чё копыта откинул или отключился? Блин, а курить, как охота. Пацаны, а это, кажется, «чурка» усатый, – с любопытством разглядывая лежащего, прогундосила она.

–Усатый «чурка» получил по тыкве от Макса придурка, – пробормотал Максим, опустился на колено и расстегнул дублёнку Тельмана. Он вытащил из внутреннего кармана пиджака пузатый бумажник, открыл его и, достав из него стопку российских денег, присвистнул. Пустой бумажник полетел в снег, скомканные деньги перекочевали в карман джинсов; из другого кармана пиджака он извлёк пачку стодолларовых купюр, перетянутую резинкой. На мгновение застыв, ошарашенно разглядывая деньги, он порывисто вскинул руку с деньгами вверх.

– Yes! Неисчислимы милости твои, Господи. Наконец-то ты услышал мои молитвы, а этому хачу просто не повезло сегодня.

Сунув доллары в карман куртки, он споро обшарил все карманы, забрал сигареты и зажигалку, документы отшвырнул в сторону. Лана с Эдиком оцепенело наблюдали за его действиями. С тревогой озираясь, Эдик тихо пробормотал:

– Уходить надо, Макс.

– Тут ты, сучара, голову включаешь, – задумчиво разглядывая залитое кровью и покрывающееся снежинками лицо Тельмана, – сказал Максим и повернулся к товарищам спиной.

Ничего им не сказав, неожиданно быстрым и уверенным шагом он пошёл, но не к проспекту, где можно было остановить машину, а вглубь жилого массива. Эдик с Ланой, недоуменно переглянувшись, бросились его догонять. Догнав, пристроились за его спиной.

Максим шёл дворами, напряжённо наморщив лоб, колено не болело, он перестал почёсываться, ломка куда-то улетучилась. Но она никуда не делись – это было обманчивое состояние, возникшее оттого, что реле в голове переключило векторы его внутреннего эмоционального состояния, притушив ненадолго страдания.

Вид у него был сосредоточенный и спокойный, в голове лихорадочно прокручивались варианты дальнейших действий. Чувствительное реле самосохранения наркомана, подпитываемое вечным током подозрительности, страха и абсолютного безверия включилось, подавая ему тревожные, беспокоящие и усиливающиеся сигналы о какой-то будущей неминуемой опасности. В этот раз катализатором этого усиливающегося тревожного состояния были деньги в его карманах, они его несказанно радовали, но и «жгли», став источником беспокойства. Он прекрасно осознавал, что деньги, и при этом такие большие, вполне могут принести наркоману неприятные сюрпризы. Не в пример своим бестолковым и нечасто «включающих» головы подельников, он не утратил способности размышлять, делать выводы, принимать решения, иногда неожиданные и решительные, а сейчас был именно тот случай, когда нужно было принимать решение. Но возбуждение и сумбур в голове не давали ему прийти, а сопевшие за его спиной неразлучники Лана и Эдик нервировали, не давая сосредоточиться и начинали бесить.