-И у тебя есть ответы на эти вопросы? – донеслось из-под складок столы.
-Если не на все, то на большинство из них. Впрочем, что касается твоего спутника – тут мне ясно ещё не всё… - я взглянул на молодого человека, чья улыбка на мгновение сбила меня с толку. Впрочем, тут же стало понятно: улыбается он не мне, а кому-то за моей спиной.
Я обернулся – и увидел в дверях свою дочь Диану.
Она стояла с таки видом, будто лишь на секунду заглянула в комнату. На ней была туника с рукавами – такую носят дети обоего пола. Но в свои тринадцать Диана уже явно обретала женские черты. Тёмно-синяя ткань сливалась с полумраком комнаты, отчего казалось, будто лицо девочки, освещённое огнём жаровни, висит в воздухе. Её кожа, белая и румяная, как накрашенные щёки моего посетителя в столе, подчёркивала густую черноту бровей и ресниц. Отсветы огня падали на её длинные тёмные волосы, ниспадавшие на плечи. Карие глаза с жадным любопытством смотрели на нас. Да, она всегда была похожа на мать – а теперь это сходство с каждым днём возрастало. Иногда мне казалось, что я вообще не имею отношения к её рождению – девочка от начала до конца была копией Бетесды.
Она слегка улыбнулась и собралась уходить.
-Диана, зайди на секунду, – позвал я.
Она вошла. По её лицу блуждала таинственная улыбка, унаследованная от матери.
-Да, папа?
-У нас гости, Диана.
-Да, папа, я знаю. Я видела, как Бельбон впустил их. Я собиралась сказать маме, но сначала хотела посмотреть на них поближе.
-Посмотреть поближе?
Она взглянула на меня точно так же, как глядит Бетесда, когда я говорю явную глупость:
-Папа! К нам ведь не каждый день приходят евнух и мужчина, переодетый женщиной!
Диана повернулась к моим посетителям и дружелюбно улыбнулась. Вместо того, чтобы улыбнуться в ответ, они хмуро смотрели друг на друга.
-Я же говорил, что этот маскарад никуда не годится. Ребёнок – и тот догадался! – проворчал старик в столе, уже не скрывая ни своего голоса, ни александрийского акцента. Он устало отбросил ткань с головы. Его седые волосы были связаны узлом на затылке. Сморщенный лоб покрывали пятна. Старческие складки кожи под подбородком дрожали. Теперь он выглядел смешным – нелепый старик с нарумяненными щеками и подведёнными глазами.
Евнух, прикрыв рот ладонью, пьяно захихикал:
-Зато эта косметика тебе так к лицу!
-Довольно! – прорычал старый египтянин. Теперь его лицо стало чрезвычайно мрачным, а взгляд был полон отчаяния.
Глава вторая
-Это моя дочь Гордиана, которую мы называем Дианой, – я взял в руки её нежную ладошку. – Диана, нас почтил своим посещением прославленный Дион Александрийский – философ, мудрец, достопочтенный член Академии, а в настоящее время – посланник египетского народа в Риме.
Дион выслушал это с видом человека, которому не привыкать к перечислению своих пышных титулов. Спокойное самообладание философа разительно контрастировало с его внешним видом – в женской одежде и с размалеванным лицом он походил на жреца какого-нибудь экзотического восточного культа. Впрочем, на самом деле таким жрецом был вовсе не он, а…
-Это Тригонион, - кивнул Дион на маленького евнуха. –Жрец храма Кибелы здесь, в Риме.
Евнух слегка поклонился, сняв шляпу. По плечам рассыпались длинные светло-жёлтые волосы. Цвет их выглядел каким-то искусственным, словно волосы перекрашивали. Тригонион пропустил волосы между пальцами и встряхнул головой, чтобы распутать их.
-Философ и галлус! – удивлённо воскликнула Диана. Последнее слово расставило всё по местам. Галлусами в Риме называют жрецов-кастратов Великой Матери Кибелы. Все они – иностранцы, закон запрещает римлянину становиться галлусом. В устах поклонников богини это слово могло звучать чрезвычайно почтительно – и в то же время его нередко использовали как ругательство («ты грязный галлус!»). Таковы уж мы, римляне: у нас в голове не укладывается, что мужчина может добровольно оскопить себя, пусть и движимый религиозным пылом. Во всяком случае, нам это представляется чем-то чуждым, неримским. Я не припоминаю, чтобы когда-то употреблял это слово в присутствии Дианы – но она знает массу вещей, которым я её не учил. Подозреваю, тут не обошлось без матери.
-Вот именно, - Дион был по прежнему мрачен. – Задумайся, Гордиан: что общего может быть между философом и галлусом – служителем разума и человеком, отвергшим разум? Обстоятельства порой создают странные пары. Тем более странные, чем более странны сами обстоятельства. – Он искоса глянул на евнуха. –Не нужно, конечно, понимать эту метафору слишком буквально. У вас ведь на латыни тоже есть такая пословица – об обстоятельствах и парах?
-Не совсем так, но нечто похожее есть.
Он кивнул – мой ответ удовлетворил его. Латынь Диона была почти безупречной, но александрийский акцент всё же проскальзывал. Он говорил как человек, который родился и вырос в Египте, но чей родной язык – греческий. Слушая его речь, я словно бы перенёсся на несколько десятилетий назад. С годами голос Диона стал грубее – и всё же это был тот самый голос, к которому я так жадно прислушивался на ступенях храма Сераписа в Александрии. Я был молод и стремился узнать о мире всё, что только можно. Мысленно я был в далёком прошлом и в далёком Египте.
Мы снова сели на свои места, за исключением Дианы – она, извинившись, вышла (наверняка побежала рассказывать всё матери).
Дион снова прокашлялся.
-Так ты помнишь меня?
-Учитель, - так я называл его в Александрии – и даже теперь, хотя разница в возрасте между нами была не так уж велика, что-то мешало мне обратиться к нему просто по имени, - учитель, разумеется, я тебя помню. Такого человека, как ты, трудно забыть!
-Я думал, что через столько лет… А теперь, когда мне назвали твоё имя, я так и не смог поверить, что это – тот самый Гордиан, которого я знал давным-давно. Впрочем, имя у тебя редкое, и мне говорили, что в молодости ты был в Александрии. Да и то, что мне о тебе рассказывали, весьма подходило к тому юноше – из достойного саженца выросло достойное дерево. У вас ведь тоже есть такое выражение? И я правильно употребляю времена? Отлично. Но сейчас я повсюду сталкиваюсь с опасностью и предательством, поэтому не мог прийти к тебе в открытую. Ты ведь понимаешь, почему я скрывал своё лицо? И почему я с таким опасением отнёсся к твоему вину – и в самом деле на редкость замечательному?
Во взгляде Диона сквозила тревога. Он снова стал грызть ноготь.
-Даже когда я увидел тебя – у меня ещё не было полной уверенности, что ты и есть тот Гордиан, которого я когда-то знал. Время на всех налагает свою печать. Наложило и на тебя – впрочем, ты это и сам знаешь.
Он кивнул на моё лицо. Коснувшись подбородка, я понял, что речь идёт о моей бороде, и улыбнулся.
-Да, в то время я был гладко выбрит. В Александрии слишком жарко, чтобы носить бороду – а я был слишком молод, чтобы моя борода выглядела пристойно. Или ты имеешь в виду седые волосы среди чёрных? Да, седина и морщины – это маска, которую надеваешь против своей воли. Но такова участь всякого, кто не умер в молодости.
Дион кивнул, всматриваясь в моё лицо. По его взгляду я понял, что он всё ещё пытается решить, можно ли мне доверять.
-Я должен быть очень осторожным, - промолвил он, наконец.
-Твои обстоятельства мне отчасти известны, - ответил я. –Путешествие из Александрии, нападения на твоих спутников после высадки в Неаполе, угрозы в твой адрес, открыто звучащие в Риме, безразличие Сената.… А на Форуме все только и толкуют, что о «египетском вопросе».
-Но как ты догадался, что это Дион? – спросил галлус, вновь наполняя свою чашу вином. -На римских улицах наш маскарад вполне действовал – никто ничего не заметил. Хотя, конечно, вблизи всё может выглядеть иначе.
-Да, как ты понял, что это я? Ты не мог узнать моё лицо: я всё время держал его в тени, оно было накрашено, и к тому же за столько лет совершенно изменилось. Не мог ты узнать и мой голос – я его изменил, и к тому же почти всё время молчал.
