- Ты, похоже, рад?

- Хочешь верь, хочешь нет, но под конец мне его сделалось жаль. А многие радовались.

- Слишком многие. У Цицерона были все основания опасаться за свою жизнью.

- Да полно тебе; там же были солдаты; они не допустили бы бунта.

- В самом деле? Думаешь, они стали бы защищать Цицерона, если бы толпа принялась швырять в него камнями?

- Ты это о чём?

- Кто знает, какой приказ на этот счёт Помпей дал своим солдатам?

- Не могу поверить…

- Помпей явно был рад избавиться от Милона. Он и от Цицерона избавился бы с такой же охотой, представься возможность. В случае чего стали бы его солдаты защищать Цицерона, или же просто случайно получилось бы так, что в тот момент они все смотрели в другую сторону? Внезапный бунт толпы – удобный случай, лучше не придумаешь. И никто не сможет обвинить Великого. Зря качаешь головой, Гордиан. Поверь мне, у Цицерона сегодня были веские основания опасаться за твою жизнь.

- Значит, он просто насмерть перепугался?

- Вот именно. Смотреть на это было для меня самой настоящей пыткой.

- Да, я видел, как тебя всё время передёргивало.

- А Милон – тот просто сидел с пеной у рта. Послушать его, так это по вине Цицерона он проиграл дело.

- Ну, это чушь.

- Он говорит, что им следовало рассказать всё как есть и доказать, что формально он в смерти Клодия невиновен, пусть даже это звучит совершенно невероятно и не оправдывает его.

В моей голове, уже порядком затуманенной вином, что-то мелькнуло. Нечто подобное говорил Цицерон прошлой ночью. Я его тогда не понял.

- Как это понимать – формально невиновен?

- И я знаю, что ты сейчас спросишь: в самом ли деле речь Цицерона была так хороша. Это-то и не даёт мне покоя. Сколько часов мы проработали над этой речью, сколько сил в неё вложили, сколько труда – и всё прахом. А ведь с её помощью мы вполне могли добиться оправдания Милона. Скоро мы её опубликуем, и ты сможешь судить сам. Речь Цицерона в защиту Милона должна остаться в памяти римлян во всём её совершенстве, без воплей толпы!

- Слишком поздно для Милона. Так что ты сейчас сказал насчёт…

- Клянусь Гераклом, вот уж кого мне совершенно не хочется видеть! Рад был поговорить с тобой, Гордиан. – Тирон поднялся и отошёл. Я вгляделся в неверном красноватом свете, пытаясь разглядеть лицо вошедшего. Оно показалось мне знакомым; но я никак не мог вспомнить, где мог видеть этого человека, пока кто-то ни окликнул его.

- Филемон!

Ну, конечно. Один из пленников, схваченных Евдамом и Биррией. Надо бы с ним поговорить. Я огляделся в поисках Эко, но всё расплывалось перед глазами. Неужели я настолько пьян? Наконец я разглядел его среди игроков в кости. Мне даже показалось, что в общем шуме я расслышал имя Менении, которое мой сын выкрикивал на счастье.

Заметив, что Филемон озирается в поисках свободного места, я поманил его. Он подошёл и остановился в шаге от меня.

- Не припомню, чтобы мы были знакомы, гражданин.

- Верно, незнакомы; и всё же нас кое-что связывает.

- Мы оба довольствуемся дрянным вином и дешёвыми девками?

- Нет; нечто более значительное. Присаживайся. Я угощаю.

- Мне лучше бабу.

- Может – потом. И то сказать, тебе долго пришлось обходиться без того и другого, верно?

- Это когда я сидел под замком на вилле Милона? По крайней мере, эта сволочь больше там роскошествовать не будет.

- Да уж, похоже на то. О, да твоя чаша, вижу, уже пуста. Выпьем ещё.

Филемон быстро захмелел. Без малейших расспросов с моей стороны он пустился в повествование о случившемся в Бовиллах. Видимо, рассказывать об этом всем, кто только был готов его слушать, доставляло ему удовольствие. То, что с ним произошло, наполняло его ощущением собственной значимости – ведь благодаря этому он стал одним из главных свидетелей на таком важном процессе. Вино всё больше развязывало ему язык.

- Сказать по чести, я малость приукрасил там, на суде, - признался он.

- Это как?

- Ну, в общем, всё правда: когда мы увидели, как Евдам и Биррия ломятся в ту харчевню и похваляются разделаться с Клодием, мы стали кричать на них - не смейте, мол.

- А, помню. Ты ещё сказал, что вы бросились на них с ножами, а они вас отшвырнули, как щепку; а потом, когда вы кинулись бежать, погнались за вами.

Он застенчиво хихикнул.

- Ага, говорил. Только вовсе мы на них не кидались. Им же человека убить – раз плюнуть. Они в тот раз стольких убили - все в крови были от этого. Да ещё улыбались до ушей. Сам понимаешь, никому из нас не хотелось стать следующим. В общем, кинуться-то мы кинулись, да только не на них, а от них. Драпали так, что только пятки сверкали. А они гнались за нами по пятам.

- Здесь нечего стыдиться, - поддакнул я.

- Стыдиться-то нечего; но попробуй признайся, когда тебя несколько тысяч человек слушают. Лично у меня духу не хватило.

- А в остальном ты не приукрасил?

Филемон покачал головой, затем пожал плечами.

- Ты не представляешь, каково это, когда твоя жизнь в руках таких монстров, как эти двое. У меня душа в пятки ушла. Они умудрились сцепиться между собой, ещё когда гнали нас через Бовиллы. Я со страху чуть не обделался.

- Как это – сцепились?

- Ну, поругались. Орали друг на друга; поносили, на чём свет стоит. Я было подумал - может, они прирежут друг друга и оставят нас в покое. Что-то насчёт того, как теперь быть с Клодием. Наверно, они не могли решить, что делать с его телом.

- Но ведь тело к тому времени было отправлено в Рим. Сенатор Тедий проезжал через Бовиллы в своих носилках. Он обнаружил Клодия мёртвым возле харчевни, велел взять тело в носилки и доставить вдове.

- А, ну да. Наверно, они не могли взять в толк, куда подевалось тело. Похоже, это их здорово перепугало. Да, видно, потому Милон так и разъярился, когда они ему всё рассказали. Как ты думаешь, может, он хотел, чтобы Евдам и Биррия принесли ему голову Клодия?

- Ему пришлось довольствоваться его кольцом. – Я представил себе, как Евдам и Биррия срывают его с пальца убитого и глотнул. – Может, он возьмёт это кольцо с собой в Массилию – в качестве утешения.

Филемон не слушал меня.

- А, сенатор Тедий. Помню, он свидетельствовал на суде. Мы видели его, когда Евдам и Биррия гнали нас из Бовилл туда, где их ждал Милон. Он сидел себе у дороги вместе со своей охраной там, где отходит просёлок к новому Дому весталок. Отдыхал, как ни в чём не бывало. Нет, чтобы помочь нам!

- Так он же думал, что вы разбойники. Милон ещё раньше сказал ему, что на него напали разбойники, но его охрана отбила нападение, а он потом послал своих людей, чтобы они этих разбойников нагнали и схватили. Вот он и решил, что это вы убили Клодия, а люди Милона схватили вас.

- Да, любят пошутить боги. И умеют.

- Вы не стали просить сенатора а помощи?

- А чтобы это дало? Он же, когда увидел, как эти два дуболома гонят нас по дороге, рукой им махнул – молодцы, мол. Нас провели мимо него, как пленников в триумфальной процессии.

- Может, вам всё-таки стоило обратиться к его дочери.

- К его дочери? – Филемон недоумённо глянул на меня. Должно быть, предположение, что ему следовало просить помощи у женщины, показалось ему обидным.

Рано или поздно всем приходится возвращаться домой. Даже отцам сбившихся с пути дочерей и мужьям властных жён. Гостеприимный кров «таверны злачной» мы с Эко покинули в первом часу дня. Как мы шли домой, я почти не помню. В памяти осталось лишь, что подъём на Палантин оказался непривычно крутым. Несколько раз я останавливался, чтобы отдышаться, напоминая самому себе сенатора Тедия, с трудом плетущегося со своей больной ногой по Аппиевой дороге; а один раз даже вынужден был присесть, чтобы немного передохнуть. Старение – это пытка; и опьянение приносит забвение лишь поначалу, после чего тоже превращается в пытку.

С восходом начнётся новый день. Жизнь вернётся в нормальное русло. Эко и Менения с детьми вернутся в свой дом на Эсквилине, я отошлю Помпею его людей с выражением благодарности и чувством невыразимого облегчения. А вот оставшиеся проблемы решить будет не так-то легко.