- Понятное дело, Евдам и Биррия не дали им уйти, - задумчиво сказал Эко. – Я другого не пойму: почему они не прикончили их там же, вместе со всеми? С чего вдруг они стали так осторожничать?
- Э, не скажи, - ответил я. – В тот день самодеятельность Евдама и Биррии уже навлекла на них хозяйский гнев. Кто знает, что за люди эти пятеро? А может, у них могущественный, влиятельный патрон, которому не понравится, если его людей перережут, как цыплят? Ничего удивительного, что Милон счёл за лучшее просто держать их взаперти, пока буря не уляжется. А буря, вместо того чтобы утихать, лишь усиливалась. Ты сам слышал, что сказал этот Филемон: как раз перед тем, как они сбежали, Милон решил с ними покончить. Вероятно, какой-нибудь раб с виллы Милона пожалел их и помог им выбраться.
- В толпе многие им не поверили. Звучит больно уж неправдоподобно.
- Только не для нас с тобой, верно?
На следующий день реформы, предложенные Помпеем месяц назад, были официально одобрены голосованием сената. В тот же день Аппий Клавдий подал в суд на Тита Анния Милона, обвиняя его в убийстве своего дяди, Публия Клодия. Согласно новым законам, обвинению и защите давалось десять дней на подготовку к суду. Рим замер в ожидании.
Если Милона признают виновным, он будет приговорён к пожизненному изгнанию и конфискации имущества. С ним будет покончено раз и навсегда, и ничто ему уже не поможет.
А если Милона оправдают? Что тогда?
Ясно одно: оправдание Милона вызовет новую волну беспорядков. Погромы, поджоги, убийства. Кровь рекой. И даже Помпею с его войском будет не под силу остановить эту волну.
Но разве Милона могут оправдать? Здравый смыл, благоразумие, да в конце концов, элементарное понятие справедливости подсказывали, что оправдательный приговор невозможен. Вот только…
Вот только защищать Милона на суде будет Цицерон. А я на собственном долгом и порою горьком опыте убедился, что для Цицерона в роли адвоката нет ничего невозможного.
Глава 30
Суд над Титом Аннием Милоном начался утром четвёртого дня месяца апреля в обширном внутреннем дворе храма Либерты. На особом возвышении восседал председатель суда - бывший консул Луций Домиций Агенобарб, известный своей жёсткостью и консервативностью. Кандидатуру его выбрал лично Помпей, из чистой формальности представив на одобрение комиций. На скамьях, расположенных на возвышениях по обе стороны, сидели триста шестьдесят кандидатов в судьи из числа сенаторов и наиболее состоятельных граждан. Именно из них надлежало выбрать по жребию судей числом восемьдесят один.
Милон со своими адвокатами, Цицероном и Марком Клавдием Марцеллом, сидели на скамьях лицом к председателю; при каждом был его секретарь. На других скамьях, также лицом к председателю, сидели представители обвинения – племянник Клодия Аппий Клавдий, Публий Валерий Непот, а также Марк Антоний. Кроме того, присутствовали множество судебных чиновников и целая армия секретарей, готовых записывать происходящее с помощью изобретённой Тироном скорописи.
Зрители толпились на входе. Наиболее предусмотрительные заранее прислали своих рабов занять места. Мы с Эко, наученные долгим опытом, сумели занять два отличных места в десятом ряду, прислав Давуса и ещё одного телохранителя. Они пришли сюда ещё затемно, захватив с собою складные стулья, и дремали на них до нашего прихода. Те же, кто запоздал, и те, у кого не было ни стульев, ни рабов, втискивались в любое свободное пространство.
Помпея нигде не было видно; точно так же, как и его солдат, расставленных повсюду, но не во дворе храма Либерты. Ввести солдат в римский суд не осмелился даже Помпей. Впрочем, нужда в том будет вряд ли: даже клодиане не осмелятся нарушить заседание суда. Одно дело – политическое сборище; и совсем другое – суд, наиболее священное из римских установлений, краеугольный камень нашей справедливости.
Первым, вызванным для дачи свидетельских показаний, был Гай Кавсиний Схола – один из друзей Клодия, сопровождавший его в тот день и также ехавший верхом. Он показал, что свита Клодия встретилась с более многочисленной свитой Милона около десятого часа дня; что всё началось со стычки между арьергардами; что причина стычки ему неизвестна, хотя он подозревает, что свару затеял кто-то из людей Милона; что когда Клодий обернулся и посмотрел на Биррию, тот метнул в него копьё, которое попало ему в плечо и выбило из седла. В начавшейся вслед за тем битве он, Схола, также был выбит из седла; рабы Милона наседали на него, и он вынужден был бежать в лес, где и укрывался до глубокой ночи. Когда всё стихло, он вернулся на виллу Клодия, застал там полный разгром и узнал, что люди Милона убили управляющего, а также наставника юного Публия. На следующий день Схола вернулся в Рим. По существу, его история совпадала с тем, что я узнал от Фелиции – разве что он умолчал об оскорблении, которое Клодий бросил в адрес Биррии.
Затем Схола был подвергнут перекрёстному допросу, по окончании которого Милон, Цицерон и Марцелл о чём-то посовещались, а затем Марцелл поднялся с места.
По толпе зрителей прошёл взволнованный шум.
- Пусть говорит Цицерон! – выкрикнул кто-то. – Хотим видеть Цицерона!
- Нет, Милона! – выкрикнул другой. – С головой на пике!
Марцелл и бровью не повёл. Он был опытный оратор, закалённый в сенатских дискуссиях и выступлениях на судебных процессах, равно привычный и к словесным поединкам, и к улюлюканью толпы.
- Итак, Схола, - начал он, - ты утверждаешь, что всё случилось в десятом часу дня. Как же тогда…
Свист и улюлюканье из толпы заглушили его голос. Выждав, пока шум стихнет, Марцелл хотел продолжать; но едва он открыл рот, как в толпе заулюлюкали и засвистели громче прежнего. Повернувшись к председательскому возвышению, он развёл руками, как бы взывая к Домицию; но тут брошенный из толпы камень размером с детский кулак ударил его в спину. Крутанувшись на месте. Марцелл уставился на толпу, точно не в силах поверить собственным глазам.
Сбивая тех, кто стоял на пути, и спотыкаясь о перевёрнутые стулья, толпа с воплями хлынула по проходу между рядами сидящих к председательскому возвышению. Мы с Эко полагали себя в безопасности, поскольку были отделены от толпы множеством сидящих зрителей; но тут какие-то люди стали ломиться сквозь ряды сидящих, прямо по чужим плечам и коленям.
Домиций поднялся с места и яростно закричал на истцов. Те в ответ лишь беспомощно пожимали плечами и качали головами, делая вид, что не слышат его за шумом и ничего не могут поделать с разбушевавшейся толпой. Кандидаты в судьи - люди не из тех, кого легко испугать – в негодовании взирали на происходящее. Милон, Цицерон и Марцелл со своими секретарями торопливо сгребли пергаменты и восковые таблички и бегом кинулись поближе к Домициану. Толпа всё приближалась, не выказывая ни малейшего намерения остановиться, и они скрылись в храме, оставив Домициана одного; уперев руки в бока, он стоял перед толпой, преграждая ей путь в храм. Но клодианам вполне хватило того, что они заставили Марцелла умолкнуть, а Милона ретироваться. Удовольствовавшись этим, они заняли опустевшие скамьи и принялись распевать непристойные песенки про Фаусту. Когда стало очевидно, что порядок восстановить не удастся, кандидаты в судьи и те из мирных зрителей, что не разбежались раньше, стали расходиться. Пошёл слух, что к храму движутся солдаты Помпея. Заслышав это, клодиане кинулись врассыпную, и очень скоро двор храма Либерты опустел.
Так закончился первый день процесса над Милоном.
Второй день начался так же, как и первый, с той лишь разницей, что места для сидящей публики теперь было меньше из-за оцепивших двор солдат, которых прислал Помпей по настоянию Домиция Агенобарба. Отныне римская справедливость будет вершиться под защитой римских мечей.
Допрос свидетелей возобновился. Для дачи показаний были вызваны жители Бовилл и окрестностей. Первой вызвали Фелицию. Точно актёр, которому наконец-то дали сыграть главную роль, она стремилась всецело завладеть вниманием зрителей, красуясь перед ними и то и дело одаривая их совершенно неуместной улыбкой, так что пока судьи подвергали её перекрёстному допросу, многие из зрителей откровенно пялились на неё, совершенно не слушая, что она говорит.
