Ему ответил тот самый молодой человек, красивый и элегантно одетый, которого я видел раньше – племянник Клодия Аппий.

- Такая расправа ничего не докажет. Мы будем добиваться суда.

Ответом ему был общий стон.

- Суда! – в отчаянии выдохнул Клелий.

- Да, именно суда, - твёрдо сказал Аппий. – Это единственный способ вывести мерзавца на чистую воду вместе с его пособниками. Думаете, Милон сам это устроил? Да он до засады в жизни бы не додумался, мозгов бы не хватило. Я чую тухлую отрыжку Цицерона! Враги не вдруг решились убить моего дядю. Это был заговор, они долго готовились. И мне мало просто мести. Кинжалом в спину они у меня не отделаются. Я хочу, чтобы они были опозорены, обесчещены, смешаны с грязью, вышвырнуты из Рима вместе со всей роднёй! Вот для чего мне нужен суд.

- Боюсь, выбирать нам не придётся, - негромко заметил молодой человек с подвижным, умным лицом, до сих пор молча стоявший в заднем ряду.

- Гай Саллюстий, - шепнул Эко мне на ухо. – Он трибун, один из самых радикальных. Избран в прошлом году.

Дождавшись, чтобы взгляды присутствующих обратились на него, Саллюстий продолжал.

- С чего вы вообще взяли, что мы можем манипулировать народом - подбивать на бунт или удерживать от бунта? Клодий умел делать такие вещи, но Клодия больше нет. Никто не поручится, что может начаться завтра. Или уже сегодня. Резня. Погромы. Мятеж. Всё, что угодно. Нам ещё повезёт, если после всего в Риме вообще останется суд.

Слушатели отреагировали по-разному – одни горестно вздыхали, другие презрительно усмехались. Возражать, однако же, никто не стал. Аппий и Клелий возобновили спор.

- Суд, только суд! – настаивал Аппий.

- Сначала бунт! – упорствовал Клелий. – Народ всё равно не удержать, так незачем и удерживать. И пусть только Милон высунет нос на улицу – мы отрубим ему голову и принесём её на Форум!

- И гнев народа живо обернётся против нас, - докончил Аппий. – Нет. Дядя Публий – тот знал, как использовать толпу. В его руках она была кинжалом, а не дубиной. Ты слишком взбудоражен, Секст. Тебе не мешало бы выспаться.

- Не рассказывай мне, как Публий использовал толпу, - отвечал Клелий. – Добрую половину планов составлял для него я и подсказывал ему, как действовать.

Глаза Аппия сверкнули – изумрудно-зелёные глаза, сразу же напомнившие мне Клавдию.

- Ты слишком много на себя берёшь, Секст Клелий. Своё витийство прибереги для того сброда, что ждёт снаружи. Здесь люди немного не того уровня.

Клелий явно собирался ответить, но потом передумал, круто развернулся и вышел. Наступившее неловкое молчание прервал Саллюстий.

- Думаю, мы все немного взбудоражены. Пойду домой, хочу немного поспать. – Он вышел вместе со своей довольно многочисленной свитой, и в комнате сразу стало просторнее.

Я потянул Эко за рукав.

- Пойдём-ка и мы. Мне надо выспаться – без этого я ни на что не годен. И потом, этот Саллюстий прав. Сейчас может начаться всё что угодно. В такое время лучше быть рядом с женой и детьми, за надёжной дверью.

Тот гладиатор, который привёл нас сюда, всё ещё оставался в комнате и не спускал с нас глаз. Заметив, что мы направились к выходу, он присоединился к нам и не отходил ни на шаг, пока не передал нас под охрану наших рабов, ждущих у незаметной двери, через которую мы вошли в дом.

Мы спустились по длинной лестнице, прошли по улице и снова оказались перед домом. Толпа как будто ещё увеличилась. Одни, собравшись группами, спорили, что теперь делать – спорили так же горячо, как их лидеры в доме, только голоса их были куда громче, а выражения куда грубее. Иные плакали, не пытаясь сдержать слёз – точно убитый доводился им отцом или братом.

Мне хотелось сразу же отправиться домой, но пробиваться сквозь такую толпу было всё равно, что идти по горло в воде против течения. Эко, казалось, никуда не торопился. Делать нечего – мы стояли, зачарованные игрой света и тени, разговорами, движениями окружавших нас людей - неуверенных, растерянных, напуганных…

Внезапный лязг заставил толпу умолкнуть – это распахнулись тяжёлые бронзовые двери. Показалась процессия. Впереди и с флангов шли вооружённые телохранители, а в середине люди в тогах несли похоронные носилки с телом Клодия. Процессия спустилась к подножию лестницы. Затем носилки поставили изголовьем на ступени, так чтобы тело было наклонено, и раны были видны всем.

Толпа устремилась к носилкам. Нас втянуло, как в водоворот и внесло в ворота, как щепки, подхваченные течением. Эко схватил меня за руку. Наши рабы держались рядом, изо всех сил не давая толпе разъединить нас. Меня прижало к одному из них, и я почувствовал, как под рёбра кольнуло острие спрятанного под его туникой кинжала. Не хватало ещё, чтобы мне пропороло бок или брюхо кинжалом моего же телохранителя.

Наконец движение прекратилось. Мы стояли на площадке перед входом, спрессованные, как песчинки в доверху наполненном песком ведре. При свете факелов я отлично видел и Клодия, после смерти, как и при жизни, окружённого до зубов вооружёнными телохранителями; и застывших по сторонам носильщиков в тогах. Были среди них и Аппий, и Секст Клелий.

Фульвия настояла на своём – Клодий был наг, не считая куска ткани, прикрывавшего чресла. Раны на плече и груди были обмыты лишь настолько, чтобы их можно было лучше разглядеть; так что крови оставалось предостаточно. Я заметил, что волосы покойного были тщательно расчёсаны, убраны с лица и уложены так, как он носил их при жизни; лишь одна длинная прядь спадала на глаза. Если смотреть только на это спокойное, слегка нахмуренное лицо, можно было подумать, что перед тобою спящий, которого щекочет упавшая на лицо прядь, и который вот-вот проснётся, чтобы убрать её.

При виде тела, обнажённого в такую холодную ночь, я ощутил невольную дрожь.

Вокруг слышались стоны, проклятья, рыдания, горестные вопли. Люди потрясали кулаками, топали, закрывали лица руками. Потом на ступенях появилась Фульвия.

Она шла, опустив голову, скрестив руки на груди. Длинные чёрные распущенные волосы сливались с чёрной столой. Из толпы к ней протягивали руки; но женщина, казалось, никого не замечала. Спустившись по ступеням, Фульвия остановилась над носилками с телом мужа. Затем она подняла лицо к небу и испустила горестный вопль, от которого у меня кровь застыла в жилах. Вопль этот, подобный звериному, далеко разнёсся в тихом ночном воздухе; если кто-то и спал на Палатине в эту ночь, теперь он наверняка проснулся. Фульвия вцепилась себе в волосы, затем воздела руки и упала на тело мужа. Аппий и Секст попытались было удержать её, но отступили, глядя, как она с криками колотит кулаками по носилкам. Затем она обняла мёртвого, прижалась лицом к его лицу и прильнула губами к мёртвым губам.

Толпа рванулась, и мы снова словно попали в водоворот. Я схватил Эко за руку. Пришло время убираться отсюда. Саллюстий прав: манипулировать такой толпой нечего и думать, она повинуется лишь внутреннему импульсу и может убить человека – раздавить или затоптать насмерть – без всякого умысла, случайно и даже не заметив этого. Совершенно независимо от намерений сторонников Клодия, сейчас действительно могло начаться всё что угодно.

Каким-то чудом нам удалось пробиться назад к воротам. Вся улица, насколько хватало глаза, была запружена народом. Дома были ярко освещены, и на всех крышах стояли вооружённые охранники. Я пробивался и пробивался вперёд; Эко и телохранители изо всех сил старались не отставать. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем нам удалось вырваться из толпы.

Я перевёл дух лишь когда мы, свернув за угол, очутились на тёмной, безлюдной улице. Здесь мы остановились, чтобы немного отдышаться. Я заметил, как у Эко трясутся руки. Потом до меня дошло, что я и сам весь дрожу. Воздуха не хватало; в ушах отдавался стук собственного сердца.

Наверно, из-за этого я и не расслышал приближающихся шагов. Но телохранители расслышали и тотчас сомкнулись вокруг. Какие-то люди направлялись в сторону дома Клодия. Когда они поравнялись с нами, их начальник сделал им знак остановиться и присмотрелся к нам. Сам он стоял в тени, и я не мог разглядеть его лица. Видел лишь массивную фигуру, резко очерченный нос и вьющиеся волосы. Поколебавшись миг, он шагнул от своих телохранителей и приблизился к нам.