Я осторожно обошёл атриум. Из ниш безучастно взирали восковые маски предков Клодия. Публий Клодий Пульхр происходил из древнего, славного рода. И хотя большинство масок были выполнены с людей зрелого возраста, а то и стариков, у всех были красивые черты. Видно, они не зря носили своё родовое прозвище.[3]

Эко прервал мои размышления, осторожно тронув за плечо. Наш провожатый вернулся. Кивком пригласив следовать за ним, он повёл нас дальше вглубь дома.

Мы прошли по коридору с множеством открытых комнат по обе стороны. Сразу же бросалось в глаза, что хозяева въехали лишь недавно и ещё не успели обжиться. Одни комнаты были беспорядочно заставлены ящиками; другие же совершенно пусты. В некоторых ещё стояли приставные лестницы, и чувствовался запах штукатурки. И даже те, которые уже были обставлены, выглядели незаконченными – мебель словно ещё не заняла постоянного места; картины, казалось, висят как попало; статуи сдвинуты слишком близко.

Я и сам толком не знал, что ожидал увидеть. Возможно, рыдающих женщин, бестолково мечущихся рабов, картину всеобщей растерянности. Но было очень тихо. Как будто я попал не в дом, на который обрушилось горе, а в покинутый храм. Немногие рабы, попадавшиеся нам, опускали глаза и почтительно уступали дорогу.

Один философ как-то сказал мне, что когда тело умирает, то жизнь, прежде чем окончательно покинуть его, концентрируется в одной точке. Именно так и обстояло с домом Клодия, ибо, свернув за угол, мы очутились в большой комнате, ярко освещённой множеством светильников и полной приглушённых голосов. Какие-то люди нервно расхаживали взад-вперёд, собирались группками и спорили о чём-то, отчаянно жестикулируя. Все говорили тихо, почти шёпотом. По углам и в нишах стояли рабы – молчаливые и неподвижные, ожидающие приказаний.

Мы прошли через комнату к двери, у которой сидел с разнесчастным выражением верзила с перебинтованной головой и рукой на перевязи. Стоящий над ним красивый молодой человек в элегантной тоге забрасывал его вопросами.

- Как вы могли оставить его одного? Почему вас вообще было так мало? И о чём, поглоти вас Аидова бездна, вы думали, когда занесли его на какой-то постоялый двор вместо того, чтобы везти на виллу?

Верзила в ответ бормотал что-то неразборчивое.

Наш проводник тихонько постучал ногой в дверь. Кто-то явно научил его хорошим манерам.

Раненый верзила и молодой человек разом вскинули головы.

-Кто ещё… - начал было раненый, но молодой человек перебил его.

- Это, наверно, тот, за кем посылала моя тётя. – Он глядел на нас совершенно замороченными глазами.

Дверь приоткрылась, и выглянула молодая женщина. Наш провожатый прокашлялся.

- Это тот человек, Гордиан. С ним его сын Эко.

Рабыня кивнула и распахнула дверь, позволяя нам войти. Охранник остался за дверью.

Ощущение было такое, будто мы попали в святилище. Комната освещалась лишь жаровней, и углы тонули в тени. Толстый ковёр заглушал шаги. Стены были увешаны гобеленами. Длинный стол у противоположной стены напоминал алтарь, а вокруг собрались одетые в чёрное женщины с распущенными волосами. Нашего появления никто не заметил.

Впустившая нас рабыня подошла к одной из них и тихонько тронула за руку. Женщина обернулась.

Клавдия.

Я не видел её почти четыре года, с самого суда над Марком Целием. В тот раз она наняла меня для сбора улик в пользу обвинения; дело обернулось совсем не так, как она ожидала, и этой ей сильно навредило. С тех пор Клавдия редко появлялась на людях. Говорили, что теперь она живёт довольно замкнуто; впрочем, о ней теперь и говорили-то нечасто. Но я не забыл её. Клавдия не из тех, кого забывают.

Она двинулась к нам – в длинной почти до полу чёрной столе – и я ощутил аромат крокуса и аралии. Раньше я всегда видел её с волосами, собранными в причёску и заколотыми шпильками; теперь же волосы её, распущенные в знак траура, свободно спадали на плечи, обрамляя высокий лоб и нежную округлость щёк. Хотя Клавдии уже минуло сорок, кожа её оставалась ровной и матовой, сохраняя цвет лепестка белой розы. Глаза – прекрасные, изумрудно-зелёные глаза – опухли и покраснели от слёз; но голос её прозвучал спокойно и ровно.

- Гордиан! Значит, мне не показалось. А это твой сын?

- Мой старший, Эко.

Она кивнула и смахнула с глаз слёзы.

- Пойдёмте, сядем. – Клавдия провела нас в угол, жестом предложила сесть на тахту, сама опустилась на другую, приложила руку ко лбу и закрыла глаза. Мне показалось, что она сейчас разрыдается; но глубоко вздохнув, Клавдия справилась с собой, выпрямилась и сложила руки на коленях.

Кто-то заслонил жаровню, и длинная тень упала к нашим ногам. Одна из женщин отошла от остальных, приблизилась к нам, села рядом с Клавдией и взяла её за руку.

- Метелла, моя дочь, - сказала Клавдия. Её слова лишь подтвердили мою догадку. Даже при тусклом освещении сходство сразу бросалось в глаза. Возможно, со временем девушка тоже сделается красавицей, под стать своей матери - ведь с такой красотой, как у Клавдии, не рождаются, это не просто внешность – это тайна, очарование, которое приобретается с годами.

- Помнится, у тебя тоже дочка, - тихо сказала Клавдия, - примерно такого же возраста.

- Да, – ответил я. - Диана, ей семнадцать.

Клавдия кивнула. Метелла всхлипнула. Клавдия обняла её и на миг прижала к себе; затем, отпустив, жестом отослала к остальным.

- Она была очень привязана к своему дяде.

- Как это случилось?

- Мы точно не знаем. – Голос у неё был ровный, безжизненный. – Он возвращался из своей виллы – это на юге, за Бовиллами. По дороге на него напали. То ли сам Милон, то ли его люди. Завязался бой. Были убитые, не только Публий. – Голос её прервался. Она перевела дух и продолжала. – Его нашли на дороге – мёртвого. Он просто валялся на дороге, и рядом не было даже никого из его людей! Чужие люди привезли его тело сюда - как раз после захода солнца. Потом стали возвращаться телохранители, некоторые из них. Те, кому удалось спастись. Мы пытаемся выяснить, как это могло случиться.

- Я видел сейчас раненого в той комнате – его допрашивают.

- Это телохранитель Публия – был его телохранителем. Много лет. Как он мог это допустить?

- А тот молодой человек, что его допрашивает?

- Думаю, мой племянник. Старший сын моего брата Аппия. Приехал сюда в носилках вместе со мной и Метеллой. Он любил Публия, как родного отца. – Она покачала головой. – У Публия тоже есть сын, ещё совсем ребёнок. Он был с ним. Где он сейчас, неизвестно. Мы не знаем, что с ним случилось; не знаем даже, жив ли он! – Силы изменили Клавдии, и она расплакалась. Смотреть на это было нелегко. Эко отвёл глаза.

- Клавдия, - тихо сказал я, дождавшись, пока она кое-как справится с собой, - зачем ты послала за мной?

Она растеряно моргнула.

- Даже не знаю. Просто когда я увидела тебя, то подумала… - Она пожала плечами. – Ведь надо что-то делать. Я имею в виду расследование. Искать следы, улики, свидетелей… Ты ведь в этом разбираешься. Публий знал, как это делается, но его больше…

Она прерывисто вздохнула.

- Наверно, мне просто захотелось увидеть кого-то знакомого. Мы ведь расстались, как друзья, верно? – Она коснулась моей руки и попыталась улыбнуться. Улыбка получилась вымученной, хранившей слабый отголосок былого очарования и оттого особенно жалкой. – Кто знает, что теперь будет? Мир перевернулся. Но кто-то должен позаботиться, чтобы виновные были найдены и наказаны. Дети Публия ещё слишком малы, так что придётся нам. Может статься, мы обратимся к тебе. – Клавдия снова вздохнула. – Но это потом. Сейчас мы можем лишь поддерживать друг друга. Теперь я должна быть с ними. – Она кивнула в сторону остальных женщин. - Я нужна Метелле.

Клавдия поднялась. Поняв, что наш визит окончен, я кивнул Эко, и мы оба встали. Та же рабыня, что впустила нас, подошла, чтобы проводить к выходу; но тут Клавдия, успевшая отойти на несколько шагов, внезапно обернулась.