- Сюда. Здесь можно спрятаться.

Второй, коренастый и плотный, молча кинулся в укрытие, оттолкнув товарища. Эти двое походили на нерадивых рабов из комедии Плавта - с той лишь разницей, что удирали не от хозяйской взбучки, а от толпы головорезов.

- Яйца Юпитера! – сказал высокий, пытаясь не отстать. – Милон! Совершенно незачем толкаться.

- Незачем орать моё имя во всё горло, болван! Живее, пока нас не увидели.

Милон забежал внутрь прежде, чем успел заметить нас – и остановился, как вкопанный, увидев направленные ему в грудь острия четырёх кинжалов, когда четверо наших телохранителей выросли перед ним стеной. Бежавший следом Целий налетел на него сзади. Милон невольно шагнул вперёд и едва не напоролся на ближайший нож. Целий, углядев кинжалы, попятился, напряжённо всматриваясь в полумрак.

Милон оглядел нас и остановил взгляд на мне.

- Гордиан? Это ты? Человек Цицерона?

- Я действительно Гордиан, хотя я не человек Цицерона. А вот ты – Милон; хотя по твоему виду этого и не скажешь. Куда ты девал свою тогу?

- Шутишь? Там на Форуме сейчас убивают всех, кто в тоге. Головорезы из рабов и воров убивают и грабят каждого римского гражданина. Я сразу же сбросил тогу. Благодарения Юпитеру, под ней у меня была туника.

- Ты и кольцо гражданина снял, - заметил я, глянув на его руки.

- Ну, снял.

- Вижу, и Марк Целий последовал твоему мудрому примеру. – Внезапно меня разобрал смех. Подумать только, двое самых значительных людей в Риме притворяются рабами и ведут себя, как рабы!

- Прекрати смеяться! – нервно сказал Милон.

- Извини. Это уже нервы. – Я никак не мог остановиться. Глядя на меня, Эко и рабы тоже стали смеяться. Даже Целий, со своей вечной готовностью усмотреть юмор ситуации, присоединился к нашему смеху.

- А куда подевались твои люди? Твои телохранители? – с трудом спросил я.

- Перебиты. Разбежались. Кто знает?

- Думаю, это не они? – Из за угла показались несколько человек с ножами, и весёлость мою как рукой сняло.

- Юпитеровы яйца! – простонал Целий. Они с Милоном опрометью кинулись к противоположному выходу. Мы с Эко последовали за ними; телохранители бежали последними, прикрывая нас. Услышав лязг, я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как один из преследователей упал, зажимая рану на груди там, где его ударил Давус. Зрелище раненого товарища поубавило головорезам пыла, и они кинулись бежать.

Целий и Милон тем временем исчезли. Мы шестеро очутились на краю площади. Вокруг валялись раненые и убитые. Из дверей храма Кастора и Поллукса валил дым. Рядом, на крыше храма весталок, собрались жрицы во главе с верховной весталкой и смотрели на происходящее внизу с ужасом и отвращением.

- Сюда! – Я указал на вымощенный проход между двумя храмами. Проход вёл к подножию Палатина и началу Спуска. Перед нами бежали люди, словно жители захваченного города, спасающиеся от грабежей. Мне показалось, что я углядел Милона и Целия – они неслись сломя голову далеко впереди, расталкивая всех, кто попадался на пути.

До вершины Спуска я добегал, задыхаясь и хватая ртом воздух. Заметив это, Эко сделал знак телохранителям. Они подхватили меня под руки и последние несколько шагов буквально несли. Мы кинулись через улицу к моему дому.

Внезапно из соседнего дома выскочили несколько человек с оружием. Из кулака того, кто бежал впереди всех, свисали нити жемчуга и серебряная цепочка. В другой руке окровавленный кинжал. Дверь дома, откуда они выбежали, болталась на одной петле.

- Эй! – закричал он, завидев нас. Даже на расстоянии в нос мне ударил смешанный запах чеснока и вина. Сочетание известное: чеснок для силы – старый гладиаторский трюк; вино для храбрости. У него было красное лицо и светло-голубые глаза. – Вы его видели?

- Кого? – спросил я, делая знак телохранителям, чтобы они продолжали двигаться, далеко обходя бандитов.

- Да Милона, кого же ещё? Мы ищем его по всем домам. А когда найдём, повесим на кресте за убийство Клодия.

- Вы, значит, Милона там искали? – саркастически спросил Эко, глядя на зажатые в кулаке бандита драгоценности. От насмешки в его голосе я весь сжался.

- А, это? – верзила поднял кулак. – А кто говорит, что за справедливость надо сражаться бесплатно? Мы заслуживаем награды уж не меньше, чем богатые заслуживают драгоценности. – Лицо его исказилось, и я подумал, что он сейчас кинется на нас. Но он лишь разжал кулак и швырнул свою добычу к нашим ногам. Звякнуло, ударившись о булыжник, серебро; лопнула нитка жемчужного ожерелья, белые и розовые шарики запрыгали, отскакивая от мостовой, как градинки. Его товарищи стали кричать на него, но он лишь ответил:

- А пусть! Там, куда мы идём, будет больше! – и зашагал дальше по улице, удаляясь от нас. Остальные последовали за ним. У меня бешено заколотилось сердце. Если они двигаются в противоположном направлении, значит, в моём доме уже побывали…

Голова закружилась, перед глазами поплыли пятна. Я стиснул зубы. Возможность собственной смерти вызывала в душе, наряду с естественным страхом, ироническое смирение; при мысли о том, что с моими женой и дочерью случилось непоправимое, меня охватил ужас.

Эко понял меня без слов и крепко взял за руку. К дому мы подбежали, боясь увидеть дым. Но дыма не было. Лишь двустворчатые двери стояли распахнутые. Замок был сломан. Разломанный на куски засов валялся на пороге.

После яркого дневного света передняя показалась совсем тёмной. Я кинулся вперёд, тут же споткнулся обо что-то большое и твёрдое и упал. Эко и Давус помогли мне подняться.

- Папа… - сказал Эко, но я не стал его слушать.

- Бетесда! Диана!

Никакого ответа. Я заглядывал в одну комнату за другой. Везде полнейший разгром, стулья и лежанки перевёрнуты, шкафчики тоже перевёрнуты и валяются на боку с распахнутыми дверцами; содержимое их вывалилось на пол.

В нашей с Бетесдой спальне кровать была перевёрнута, перина вспорота и пух летал по комнате. Перед туалетным столиком Бетесды блестела тёмная лужа. Кровь? Я уже готов бы разрыдаться, но тут заметил валяющиеся рядом осколки разбитого кувшина и понял, что это вылилась жидкая мазь.

И ни души в доме – ни в остальных комнатах, ни в кухне.

- А где рабыни?

Оставалась комната Дианы. Её шкаф стоял раскрытый, одежда разбросана по полу. Маленькой серебряная шкатулки, где она держала свои украшения, нигде не было видно.

- Диана! Снова позвал я.

Тишина.

Я вбежал в свой кабинет. Свитки валялись на полу. Наверно, погромщики вытащили их из углублений, ища спрятанные драгоценности. По крайней мере, самих свитков они не повредили – оставили свёрнутыми и даже лент на них не развязали. Мои письменные принадлежности были на месте. Ну да, зачем грабителям свитки и стилосы?

Уловив вонь, я двинулся на запах. Кто из грабителей справил нужду в моём кабинете и подтёрся куском пергамента. Зажимая нос, я осторожно поднял испачканный пергамент, пытаясь определить, что это за свиток, и разобрал:

«Отец, какое горе на нас свалилось! Скорблю о тебе больше, чем о мёртвых!»

Бедная Антигона! Бедный Эврипид!

Я вышел в сад. Бронзовая статуя Минервы, унаследованная мною вместе с домом от дорогого моего друга Луция Клавдия – его и моя гордость и предмет зависти самого Цицерона – была свалена с пьедестала. Возможно, грабители решили, что под ней внутри пьедестала спрятано что-нибудь ценное, а может, ими двигала страсть к разрушению. Бронза должна была выдержать удар при падении; но в статуе, вероятно, был какой-то незаметный изъян. Богиня-девственница, богиня мудрости валялась на земле, расколовшаяся надвое.

- Папа!

- Что, Эко? Нашёл?

- Нет. Не Бетесду с Дианой. Но в передней… Ты сам должен видеть.

- Видеть что?

Прежде чем он ответил, голос сверху позвал:

- Папа! Эко!

Задрав голову, я увидел на крыше Диану. Горло моё сжалось, и я едва не всхлипнул от облегчения.

- Диана… Диана! Как же ты сюда забралась?