— Вы говорите свинья, но свинья ли она — этого я не знаю. А кто она — тоже не знаю. На вид, может, и свинья, но не знаю. Ой, не знаю, не знаю.
Даже не стал щупать, чтобы понять: какое сало, какой окорок. А я вам скажу, любой перекупщик с этого начинает. Прежде чем назвать цену, все щупает да щупает и непременно сетует:
— Сала в ней — вот разве что с мой палец, не больше. А окорока — вот, сами посмотрите, палец входит, как не буду говорить, во что. Пусто. Чем вы ее кормили? Да вы ее небось голодом морили, вообще есть не давали. Какую цену за такую заморенную свинью мясник даст? Гроша ломаного он не даст. А если не даст, так и я не заработаю. Да мне бы хоть не заработать, а в ноль выйти.
Но этот даже щупать ее не захотел.
— Она не на сало, не на окорок. У моих ног лежит, и что? Может, она плохо обо мне думает, и что тогда?
Мы думали, это он так пытается цену сбить. Отец его просил-просил, заклинал, что это такая же свинья, как любая другая, ест как любая другая, и сколько она будет так ходить за всеми хвостом, большая уже. В конце концов перекупщик, сам не рад, начал ее щупать. Фокус заключается в том, чтобы прощупать толщину сала. Вот, смотрите сюда, на мое бедро. Нужно растопырить пальцы и по очереди надавливать каждым, а потом, для верности, еще большим. Хороший перекупщик точно скажет, сколько у свиньи сала — на два пальца, на два с половиной, на три. И определит, хороши ли окорока.
— У нее и сала достаточно, и окорока хорошие. Все у нее в порядке, — сказал перекупщик. — Но она хочет жить. И вы молитесь, чтобы она хотела как можно дольше. Может, это какой-то знак, но тут надо к раввину. Я — что, я — простой перекупщик.
Я вам скажу, до сих пор не могу понять: что ему Зуза сделала? Всю обойму в нее разрядил... Думаете, отец ему не признался? А почему? Я тоже не знаю, могу лишь догадываться. Но я не собирался его спрашивать при следующей встрече. Впрочем, мы больше и не встречались. Никогда. Я часто заходил в это кафе, в то же самое время, когда мы с ним встретились. Хотя бы заглядывал, когда поздним утром шел на репетицию. Иногда сидел недолго, выпивал чашку кофе, съедал пирожное. Спрашивал у официантки, если была та, что тогда нам подавала. Она его знала — помните, я сказал, что она улыбнулась не так, как обычно улыбаются официантки. Она вспомнила тот день, вроде бы и меня смутно помнила, а его хорошо. Говорила, что не спутала бы его ни с кем, но с того дня он больше не появлялся.
И эта фотография меня мучила, я хотел его расспросить. Мне не давало покоя: где может находиться точка, с которой был сделан этот снимок. Я и теперь иногда об этом думаю. Правда, самой фотографии я не видел. Но разве нельзя думать, не видя фотографию? Допустим, кто-нибудь нас снял, как мы фасоль лущим. Мы сидим на этом снимке, как сейчас, друг напротив друга, а вышли бы анфас. Ваше лицо — как будто вы смотрите на фотографа, и мое, как будто я на него смотрю, и в то же время мы сидим лицом друг к другу. Расстояние между ним и мной было не больше, чем между нами сейчас. Отверстие дула я видел — вот, как ваши глаза. Где же может находиться эта точка? Да, если мы находимся здесь, то где она, как вы думаете? Где здесь мог бы стоять фотограф? И пространство небольшое, всего лишь комната. И нет войны, собаки спят, а мы лущим фасоль, разговариваем. Сейчас понять было бы гораздо проще, разве нет?
А может, выйдем на улицу? Ночь, но я могу зажечь фонарь перед домом. Показал бы вам, где это. Яма обвалилась, крапивой, кустами все заросло, дверцы уже нет, сгнила, но косяк еще цел, он дубовый, дуб — дерево крепкое. Может, я как-нибудь туда протиснулся бы, а нет, так можно себе представить. Я встал бы на колени, а вы напротив. Вам бы только пришлось взять какую-нибудь палку. Ну а чем вы станете в меня целиться? Дети так играют в войну. Говорите, нашей фантазии на это не хватит, даже будь мы детьми? А чьей же тогда хватит? Никто этого вместо нас не сделает. Никто не может прожить эту жизнь за кого-то другого, и представить себе что бы то ни было за другого тоже не может. Не нужно пренебрегать никакими способами, если они могут привести нас к себе. Может, в том месте, где это происходило, нам было бы легче найти ту точку, из которой ближе всего. И не пришлось бы вам искать меня по всему свету. Не пришлось бы ко мне за фасолью приходить. Не пришлось бы нам гадать, где, когда. Тем более что вот, фасоль уже потихоньку заканчивается. Возле ноги у вас еще стручок.
И вон там еще, да. И здесь, посмотрите. Встряхните мешок, наверняка еще что-нибудь отыщется.
А может, вы хотите побольше? Я оставил немного для себя, но могу принести еще два-три пучка. Вы же на машине, а на машине без разницы — больше, меньше. Вы ведь еще не уезжаете? Впрочем, куда вы поедете ночью... Я бы вам посоветовал остаться до утра. Выпьем чаю или кофе. Вы спешите? В следующий раз можете меня уже не застать. Если бы не фасоль, не исключено, что и сейчас бы не застали. Почему? А разве можно быть уверенным, где и когда? Вы говорите: всегда здесь и сейчас. Но это ничего не значит. Я бы сказал, что у сейчас нет границ, точно так же, как и здесь — это где угодно. Как по мне, любой мир — в прошлом, любой человек — в прошлом, потому что время у него только прошедшее. Здесь, сейчас — это только слова, оба непрочны, как и все остальные, о которых мы говорили. Сейчас я бы даже не сумел вам сказать, каков этот мир. И есть ли он вообще. Или, может, мы только представляем, что он есть. Правда, для вас это, наверное, не имеет значения, раз вы пришли ко мне за фасолью...
Может, купите себе здесь домик? Зачем? Ну, не знаю. Просто подумал, что, может, вы тоже подыскиваете себе место. Необязательно приезжать каждые выходные. Я бы даже не советовал. А уж тем более — проводить здесь отпуск. Один-два раза в год — вполне достаточно. И лучше всего так, как сейчас, в несезон. Я бы присматривал за вашим домиком, как и за всеми остальными. Ни о чем не придется беспокоиться.
Есть несколько домиков на продажу. Двадцать второй, тридцать первый и, кажется, сорок шестой или седьмой, уже не помню. Есть, наверное, и другие, но надо проверить. О, за то время, что я здесь, много владельцев сменилось. В последнее время мало желающих купить домик. Время от времени кто-нибудь приедет, посмотрит — и сам не знает, то ли покупать собрался, то ли так только, посмотреть приехал. Поначалу часто ко мне заходили, оставляли адреса, телефоны на случай, если кто-нибудь надумает продавать. Новых тоже никто уже не строит. Хотя место сами видите какое — вода, лес, воздух.
Зверье здесь настолько привычно к людям, что косули порой к самым домикам подходят. Нет, не за едой. Еды у них в лесу полно. А белки по открытым верандам скачут, в домики заглядывают. Другое дело, что люди сами их балуют. Целыми сумками орехи привозят. Больше, чем белки могут съесть или закопать, припрятать. Идешь, а под ногами хрустит. Я даже подумываю, не написать ли объявление, что белок кормить запрещается. Ну и что, если в сезон они едят у людей прямо из рук? Сезон не вечно длится. Иногда и кабаны сюда забредают. Порой заяц между домиками проскачет. Можно ласку увидеть, куницу. В лесу их куда труднее встретить.
А как-то раз лось объявился. И нет бы у высокого берега постоять. Прошелся между домиками. В одном месте постоял, в другом. Поднялся визг, переполох. Кто к домикам бросился, кто попрыгал в лодки да байдарки, кто в воду кинулся. Кто-то в результате чуть не утонул, потому что плавать не умел, кто-то в обморок упал — к счастью, в некоторых домиках живут врачи. Лось подошел к воде, напился, заревел и спокойно ушел. И лось по людям соскучиться может.
Или, вот знаете, встать до солнышка, когда птицы просыпаются... Подышали бы утренним воздухом. Ощутили, как легкие открываются, почувствовали, что такое воздух. В другом месте иной раз и сам не замечаешь, что дышишь, и не понимаешь, чем дышишь. Если бы мы задумались, может, и вовсе не захотели бы дышать. Про грибы, ягоды, землянику, клюкву я вам уже говорил. Но лучше всего пойти в лес просто так, ничего не собирать, ни о чем не думать. Чтобы только вы и лес.
